Наперекор судьбе

Такая убежденность нагляднее всего показывала, что Адель Литтон по-прежнему оставалась англичанкой, не способной понять нюансы французской философии.

* * *

– Мне пора уходить, – глядя на каминные часы в спальне, сказал Люк. – Меня ждет обед.

– Всего лишь обед? Люк, у тебя усталый вид.

– Да, я устал. Очень устал. Работаешь как проклятый, а потом приходишь в неприбранную квартиру и знаешь, что опять придется спать урывками. Никак не думал, что Адель – такая никудышная хозяйка.

– Прежде всего, она англичанка. Пожалуй, мне стоило бы тебя предупредить.

– По правде говоря, ты должна была меня предупредить. Но что теперь говорить? Уже слишком поздно.

– Люк, никогда не бывает поздно. Тебе ли этого не знать? Нет ничего необратимого.

– Даже двое детей?

– И здесь есть разумное решение, – пожала она плечами. – Отправь ее вместе с детьми в Англию. Тем более она хочет туда вернуться. Там ей будет гораздо лучше.

– Но… я люблю своих детей. Очень люблю. Они такие милые, такие умненькие.

– Тогда мне нечем тебе помочь, – сказала она, снова пожимая плечами. – Значит, все-таки есть что-то необратимое.

Она сдвинула свою руку ниже и принялась его ласкать, улыбаясь и чувствуя приближение неминуемого.

– Сюзетт…

Обеду придется подождать. Люк отдался наслаждениям. Как здорово заниматься тем, что тебе приятно, и не беспокоиться насчет разбуженных и плачущих детей. Как приятно лежать в этой чудесной, теплой квартире. Он успел забыть, как здесь чудесно.

Наконец он сказал, что ему пора. Он сел на краешке постели, закурил сигарету «Голуаз». Сюзетт протянула руку, взяла у него сигарету, затянулась, потом вернула ему и стала ласкать его спину.

– А ты исхудал, chèri.

– Да, поскольку жизнь тяжела. Для всех нас, но в особенности для меня. Похоже, Адель до сих пор не понимает, сколько жертв я вынужден приносить ради нее. – Он вздохнул, посмотрел на обнаженную Сюзетт и вдруг начал ласкать ей грудь. – А ведь у нас, Сюзетт, могли быть свои дети. Ты ведь мне часто это предлагала. Зачем я вел себя так эгоистично? Если бы не мой проклятый эгоизм, все могло бы пойти совсем по-другому.

* * *

За день до отлета из Шотландии Киту дали увольнительную, и они с Катрионой отправились прогуляться по холмам вокруг деревни. Девушка была явно расстроена, тогда как его настроение было более радостным.

– Ну что, доволен? – наконец спросила она с почти нескрываемой досадой.

Кит был вынужден признаться, что да. Он рад, что наконец-то займется делом, которому его учили.

– Я тоже рада за тебя, но я бы лучше предпочла остаться с тобой. Наверное, в этом заключается разница между мужчинами и женщинами.

– Наверное. Мне очень жаль, дорогая.

Последнее слово Кит добавил с нервозностью в голосе. Раньше он никогда не называл Катриону так.

Это слово волшебным образом подействовало на девушку. Она протянула Киту свою маленькую ладошку и улыбнулась:

– Кит, тебе не в чем себя упрекать. Я понимаю. И твое настроение вполне естественно. Когда теперь я снова увижу тебя?

– В первый же мой отпуск, – ответил Кит, словно забывая, что с началом боевых действий отпуска сразу же отменят, забывая, что между Лондоном и Эдинбургом весьма приличное расстояние и билет на поезд стоит денег. – Я буду писать тебе каждый день.

– Не говори так. Вряд ли у тебя получится писать мне каждый день, а мне это лишь добавит волнений.

Столь бесхитростная логика глубоко тронула Кита.

– Тогда я буду писать при всякой удобной возможности.

– Это уже лучше.

– Я тебя люблю, – произнес Кит, глядя в ее синие глаза. – Я тебя очень люблю. Ты такая красивая.

– И я тебя люблю.

А потом, совершенно внезапно, поскольку он очень любил Катриону и скорая разлука с ней вдруг сделалась для него ощутимой и болезненной, Кит, чтобы хоть немного унять боль, сказал ей:

– Я бы хотел, чтобы… Я подумал, если мы… – Всегда такой красноречивый, он сейчас осекся и замолчал.

– О чем ты подумал, Кит? – спросила Катриона, улыбаясь и с нежностью глядя на него.

– Ты знаешь, о чем я подумал. Наверняка знаешь, правда?

– Да. Знаю.

– И что ты ответишь?

– Я отвечу «да». Да, да, да!

– Значит, мы… помолвлены?

– Да. Конечно, неофициально.

– Естественно. Я ведь даже не преподнес тебе кольцо.

– Это не имеет значения. Я и так знаю, что люблю тебя, Кит.

– И я люблю тебя, Катриона.

На этом они расстались, пообещав всегда оставаться верными друг другу. Вместо колец они обменялись фотографиями и любовными письмами. Текст писем был одинаковым и скреплялся их подписями. Свое письмо Кит спрятал во внутренний карман мундира и пообещал, что всегда будет носить у сердца. Катриона, чьи глаза потемнели от слез, пообещала, что, пока жива, никогда не полюбит другого.

А наутро Кит уже летел в транспортном самолете к новому месту службы и больше думал о новой жизни, чем о прежней, какой бы прекрасной та ни была. На календаре было первое апреля. «Странная» война неумолимо превращалась в настоящую.

* * *

Первый налет немецкая авиация совершила не на Лондон и даже не на Дувр, а на военно-морскую базу на Оркнейских островах. Англичанам на небольшом примере показали, что́ их ждет в ближайшем будущем. Затем Германия вторглась в Данию и Норвегию. Налет выявил полную неготовность английской службы ПВО к отражению ударов с воздуха. Англию захлестнула волна возмущения и недовольства правительством. Чемберлен почти мгновенно лишился большинства в палате общин, а через несколько дней ее возглавил Черчилль, ставший премьер-министром. Тогда Англия впервые услышала его необычайно сильный и властный голос, который потом они регулярно слышали на протяжении всех пяти военных лет. Жестокий в своей честности, грубый в своей искренности, но способный вдохновлять, хотя Черчилль не обещал им скорой и легкой победы. Наоборот, премьер-министр говорил, что дорога к победе может оказаться долгой и неимоверно трудной, где англичан ждут «кровь, пот, слезы и работа на износ… Так не будем же мешкать и вступим на эту дорогу, объединив наши усилия».

Селия сидела у приемника, слушала речь премьера и все сильнее холодела от ужаса. Она думала о Джайлзе, по-прежнему находящемся во Франции. О Бое, который должен был вот-вот покинуть Лондон. О Джее, с нетерпением ожидавшем отправки к местам возможных боевых действий. И конечно же, прежде всего она думала о Ките. Всех их затягивало в ужасный, страшный вихрь войны. По щекам Селии текли слезы, но слова Черчилля, как ни странно, несли ей непонятное успокоение.

Глава 27

– Дорогая, я думаю, что теперь тебе действительно лучше вернуться в Англию. И нашим малышам тоже. Я все сильнее боюсь за вас.

Люк смотрел на нее с нежностью и искренней заботой. У Адели комок подкатил к горлу.

– Люк… нет. Я… не могу. Только не сейчас. Здесь мой дом. Здесь дом наших детей.

– Но этот дом становится опасным. И именно сейчас, когда Гитлер захватывает страну за страной. С моей стороны было бы жестоко настаивать, чтобы ты и дети оставались здесь. Жестоко и эгоистично.

– Неужели ты думаешь, что он вторгнется во Францию и дойдет до Парижа?

– Боже сохрани. Нет, конечно. Но я хочу, чтобы ты и малютки находились в безопасности. И времени для отъезда остается все меньше.