Наперекор судьбе
Шрифт:
– Не знаю, – ответила на вопрос невестки Селия и сделала то, что прежде тоже казалось немыслимым: порывисто схватила руку Хелены. – Но полагаю, такое вполне может быть.
Календарь показывал 27 мая.
Через несколько месяцев Хелена узнала все подробности дюнкеркской катастрофы, в которую попали Джайлз и его однополчане. Не от самого Джайлза, а от одного из солдат, привезенного в больницу имени Гая с ранением головы (бывают такие совпадения). Рядовой Коллинз лежал в палате, которую обслуживала Хелена, возя свою тележку с эмблемой Красного Креста. Странным совпадением было и то, что солдат, едва оправившись от шока, изумленно уставился на Хелену и сказал:
– Разрази меня гром! Никак это вы? Вы ведь жена рядового Литтона, верно? Ну, разрази меня гром, и встреча! Нарочно не выдумаешь.
Коллинз и рассказал Хелене о четырех страшных днях, проведенных ими в Дюнкерке.
– Уж не знаю, что бы мы
– Очень хорошо знаком, – ответила Хелена.
Том Коллингхем был одним из деревенских мальчишек, с кем Джайлз любил играть, когда приезжал в Эшингем. Позже Том научил его стрелять кроликов. Вряд ли оба думали, что снова встретятся в учебном лагере Уилтшира, где бывший выпускник Итона и Оксфорда постигал азы солдатской науки. Том ему и здесь очень помог.
– Командир у нас был совсем молодой. Весь из себя джентльмен. На форме ни складочки, ни пылинки. Немногим меня старше. Думаю, Дюнкерк ему и сейчас снится и он мочится прямо в постель. А поначалу важничал, цедил сквозь зубы, будто мы ему тут в слуги нанялись. Все ему было не так. Пока тянулась эта «странная» война, он любил держать перед нами речи. Говорил о долге перед страной и королем, ну и все такое. У нас уже головы болели от его говорильни. А как жареным запахло, толку от него стало как от дырявых сапог. Вот я вам скажу, миссис Литтон: ваш муж – настоящий джентльмен. Уж не знаю, как он рядовым загремел. Может, в бумагах чего перепутали? Но от него мы слова худого не слышали. Никаких тебе поучений… Потом такое началось. Один день дерьмовее другого. Вроде бы нам наступать полагалось, атаковать. А у нас полный разброд пошел. Никаких толковых приказов. Да что там! Совсем никаких приказов. Уж простите за грубость, просто шлялись мы там. Бродили, будто дети малые. Куда идти? Где немцы? Потом они сами обозначились. И вот что я вам скажу, миссис Литтон, муж ваш настоящим молодцом держался. Присутствия духа не терял и другим сопли распускать не давал. Пару раз я видел, как он с немцами сходился один на один… А потом вдруг приказ: машины бросить, где стояли, орудия переломать, чтоб стрелять нельзя было, и пошвырять в канал. И мы начали отступать. Нет ничего дерьмовее, чем отступление, еще раз пардон за мой французский.
– Все нормально, капрал, – ласково сказала ему Хелена. – Говорите, как вам удобно.
– Так вот… Топали мы всю ночь, не зная, куда идем. Состояние у солдат – сами понимаете. Не мы одни потерялись. Но в других взводах порядка ни на пенс. Стадо стадом. Но только не в нашем. Сержант Коллингхем – он глаз с нас не сводил. Когда надо, и рявкнуть мог, только на него никто не обижался. Требовал, чтобы держали строй. Говорил с нами. Слушал нас. Следил, чтобы все сыты были, насколько возможно. У страха глаза велики. Ну, кому-то начинало мерещиться, будто они танки слышат. А сержант тут как тут. Говорит такому солдатику: «А если это наши танки? Ты и их бояться будешь?» Танки мы и вправду слышали, но так и не поняли чьи. А ваш муж – он все время сержанту помогал. И где он только бодрость брал? Истории разные рассказывал. Даже песенки пел.
– Понимаю, – прошептала потрясенная Хелена.
– Ну а когда мы до пляжей добрались, там настоящий ад начался. Нет, думаю, там похуже было, чем в аду. Огонь, дым, шум. Немецкие самолеты шли на бреющем и так лениво бомбы свои кидали. Кого сразу убивало. Тем было легче. А уж раненые так кричали, что не приведи господь вам услышать. Самое страшное – там спрятаться негде. Разве что в песок по шею зарыться. Солнце так и жарит. Мы проголодались, в горле у всех пересохло. Вот тут-то наш лощеный командир совсем вразнос пошел. Запил. Все четыре дня пил, бродил вокруг, как лунатик, и болтал какую-то чушь. Да и капитан не лучше оказался. Смотрим, сидит он в западинке, обнимает плюшевого мишку и плачет. Ясное дело, сержант Коллингхем смотрел, смотрел на него и не выдержал.
– И что же он сделал? – спросила Хелена.
– «Слезы еще никому не помогали, сэр», – сказал он этому плаксе. Но сдержаться не сдержался. Скажу вам, всего один раз он вышел из себя. Очень уж его этот медведь допек. Вырвал сержант игрушку у капитана и зашвырнул подальше… Нам эти четыре дня вечностью показались. Есть нечего. Воды дают – только губы смочить. Может, слышали, как солдаты убивали друг друга за глоток воды? Было такое, люди не врут. Но только не в нашем взводе, это я вам точно говорю. Мы каждый вечер просили Литса чего-нибудь рассказать и спеть, а потом все читали молитву «Отче наш». С него и началось. Он молился себе тихонечко один. Двое наших услышали и тоже молиться стали. Так и все втянулись. У нас это в привычку вошло. А с одним нашим парнем трясучка сделалась. Совсем ему худо стало. Ваш муж это увидел, сел рядом с ним, обнял за плечи и стал
ему разные хорошие слова говорить. Вроде как утешать. Наверное, Литсу его мать такие слова говорила, когда он маленьким был. Не иначе.– Его мать? – удивилась Хелена, но тут же осеклась. – Наверное.
– Когда корабли за нами пришли, мы думали: теперь конец нашим бедам. Нам велели построиться в шеренги и организованно шлепать к кораблям. Это я их называю кораблями. Там все больше моторные лодки были и рыбачьи шхуны. До них еще нужно было переть по мелководью. А сил у нас уже не оставалось. Голодные все. Нервы на пределе. И что-то вроде паники началось: вдруг места всем не хватит? Драчки начались. В иную лодку столько набиться норовило, что она могла плыть только на дно. Но наш сержант Коллингхем и здесь порядок удержал. Как увидел, что один солдатик без очереди пролезть пытается, схватил его за шкирку и сказал: «Еще раз вот так полезешь – и будешь рыб кормить». Ваш муж в это время рядом с сержантом был, очереди своей дожидался. Мы стоим в воде, а немцы над нами летают. Полоснуть им по нам – раз плюнуть. Кое-кто из ребят совсем обессилел: им и на борт было не залезть. Приходилось подсаживать и затаскивать. Такое на море часто бывает: бросят тонущему канат, а у него сил нет. Руки не держат. Одежда вся намокла… Словом, ваш муж и сержант Коллингхем залезали последними. И тут над нашим корабликом появилась «Штука» [61] . Видимо, решил немец нас на прощание угостить. Сержанта в плечо ранило. Смотрим, он руки разжал и под воду. Так бы и потонул, если бы не Литс. Ваш муж как был с винтовкой и вещмешком, так за ним и прыгнул, вытащил и еще приподнял, чтоб с борта было легче дотянуться. Когда сержанта подняли и уложили на палубе, сам поднялся. А до этого спокойно стоял по грудь в воде и ждал… Слышал, его должны были наградить Военной медалью. Не наградили. Неужто этим штабным крысам медали жалко стало? Верно говорят: нет справедливости на войне. Но вы своим мужем должны гордиться, миссис Литтон. Честное слово.
– Я горжусь им, – сказала Хелена. – Очень горжусь.
Джайлз по-прежнему находился в Англии. Его полк отправили в Солсбери на переподготовку. Он был необычайно горд тем, что получил чин капрала и помогал обучать молодых солдат. Для Джайлза это было важнее, чем Военная медаль, которую ему так и не вручили, невзирая на ходатайство командования.
– Поверьте, Литтон, мне очень жаль, – сказал ему командир. – Вы должны были ее получить. Черт бы побрал этих штабных задниц в Лондоне. Но ветераны Дюнкерка запомнили ваш подвиг. Я слышал много восхищенных отзывов. Не вешайте носа. Ваш день еще придет. Я в этом не сомневаюсь. Вы отличный солдат.
В отпуск Джайлз приехал другим человеком. Хелена это сразу заметила. Он стал менее робким, более спокойным. В его голосе появилась незнакомая прежде властность. Хелена потом часто думала, что провал отборочной комиссии только помог ее мужу. Пойди он офицером, то попал бы (во всяком случае, на первых порах) в порочный круг, когда страх допустить ошибку приводит к ошибкам, а они порождают новые страхи. Их брак тоже выиграл: теперь Хелена искренне восхищалась мужем и по-настоящему уважала его.
Судьба иногда бывает очень ироничной.
– Венеция? Венеция, это я, Адель.
– Адель… Боже, как хорошо, что ты позвонила. Как ты там? Что у вас происходит? Делл, дорогая, возвращайся домой, пока это еще возможно…
– У меня все прекрасно. Прости, что все это время не звонила. Сейчас очень трудно даже заказать разговор. У меня в трубке жуткий треск. Ты меня слышишь?
– Отлично слышу. Так ты вернешься домой?
– Нет. Не могу. Я тебе правду говорю: у меня все замечательно. Не верь всей чепухе, которую слышишь. Париж все тот же: совершенно мирный, спокойный город. Некоторые уезжают… В общем, многие, но все считают это безумием. Уезжающие сами не знают, куда едут и зачем.
– Но, Адель, ты-то знаешь куда. Домой, в Англию.
– В Англии не очень-то безопасно. От Джайлза есть какие-нибудь вести? А как Кит?
– Оба живы и здоровы. Джайлз был в Дюнкерке, но благополучно вернулся. Кит летает на «спитфайре» и, говоря его словами, воюет легко и непринужденно.
– А Бой?
– Где-то в Шотландии. Адель, что говорит Люк? Он наверняка хочет, чтобы ты и дети покинули Париж.
– Он… кажется, стал внимательнее ко мне относиться. Но пойми, Венеция, у нас с ним сейчас отношения намного лучше, чем прежде. Все так замечательно. Я не хочу покидать его и увозить детей. Здесь мой дом. Честное слово: я чувствую себя в полной безопасности. Выпуски новостей практически не меняются. Беспокоиться не о чем. Французская армия удерживает свои позиции. Если бы возникла реальная угроза, правительство обязательно бы нас предупредило. Никто из членов правительства не уехал из Парижа. Жаль, ты сейчас не можешь увидеть Париж. Все вполне нормально, почти ничего не изменилось, не считая мешков с песком. Люди продолжают жить, как жили… Алло! Алло! У меня время кончается. Поцелуй за меня всех наших. Не волнуйся, я буду…