Наполеон
Шрифт:
Или как «Прометей на скале». [1099]
Старый малайский раб Тоби — огородник в Бриарской усадьбе. Есть чудная и страшная связь между бедным Тоби и бедным «Бони». [1100] С Тоби английские матросы сделали то же, что английские министры — с Бони: обманули, увезли и продали в рабство.
Император подружился с Тоби и хотел выкупить его на волю. Полюбил и Тоби Наполеона, называл его не иначе, как «добрым господином», «good gentleman», или просто «добрым человеком», «good man». [1101] «Часто Наполеон расспрашивал старика о его молодости,
1099
Ibid. T. 4. P. 55. «Napol'eon clou'e sur un roc `a la facon de Prom'et'e».
1100
«Bony» — английское уменьшительное от Bonaparte.
1101
Abell L. E. Napol'eon `a Sainte-H'el`ene. P. 64; O'M'eara В. Е Napol'eon en exil. T. 1. P. 17.
1102
Las Cases E. Le memorial… T. 1. P. 305.
Однажды, гуляя с Лас Казом в Шиповниках, — увидел Тоби, копавшего грядки в саду, остановился перед ним и сказал:
«Что за жалкая тварь человек! Все оболочки схожи, а сердцевины разные. Этого люди не желают понять и оттого делают столько зла. Будь Тоби Брутом, он убил бы себя; будь Эзопом, — может быть, сделался бы советником губернатора; будь пламенно верующим христианином, — носил бы цепи во имя Христа и благословлял бы их. Но бедный Тоби ни о чем этом не думает, в простоте сердца, гнет спину и работает…»
Несколько минут император молчал; потом, отходя, прибавил:
— Далеко, конечно, бедному Тоби до короля Ричарда! Но злодейство не менее ужасно: ведь и у этого человека была семья, своя жизнь, свои радости. И страшное преступление совершили над ним, заставив его издыхать под игом рабства…
Вдруг остановился и продолжал:
— Вижу, мой друг, по вашим глазам: вы думаете, что Тоби на Св. Елене не один…
И то ли оскорбленный этим сравнением, то ли желая укрепить мое мужество, он воскликнул с жаром, с величием:
— Нет, дорогой мой, здесь не может быть никакого сравнения, ибо если злодейство больше, то и у жертв больше сил для борьбы! Тел наших не мучают, а если бы и мучили, есть у нас душа, чтоб победить палачей… Может быть, наш жребий даже завиден. Мир смотрит на нас… Мы все еще мученики бессмертного дела… Мы здесь боремся с насильем богов, и народы благословляют нас! [1103]
Это и значит: «Прометей на скале» — жертва за человечество. Тут кончается Наполеонова «история» — начинается «мистерия». Чья, в самом деле, судьба, чье лицо в веках и народах более напоминает древнего титана?
1103
Ibid. P. 307–310.
«Комедиантом» назвал Наполеона папа Пий VII. Но, может быть, вся его жизнь, так же как это сравнение с Тоби, — уже не человеческая, а божественная комедия.
«Будешь завистью себе подобных и самым жалким из них», — напророчил он себе в начале жизни, и в конце ее пророчество исполнилось: более жалок Наполеон, чем Тоби. «Блаженны нищие духом» — это о таких, как Тоби, сказано, а не о таких, как Наполеон.
Кто же соединил их, «сравнил»; и для чего? Этого он еще не знает; думает, что «тут не может быть никакого сравнения». Нет, может. Или сын забыл мать. Наполеон — Революцию, повторяющую слово Божье ревом звериным, голосами громов, — тихое слово: «первые будут последними»?
«Никто в мире не может отнять у меня принадлежащих мне титулов», — все еще цепляется он за свой императорский сан, как утопающий за соломинку; «комедиант» все еще
играет комедию. В низеньких комнатах лонгвудского дома, бывшего скотного двора, где крыши протекают от дождя, ситцевые обои на отсыревших стенах висят клочьями, полы из гнилых досок шатаются, и бегает множество крыс, — крыса выскочила однажды из шляпы императора, — соблюдается строжайший этикет, как в Тюльерийском дворце: слуги в ливреях; обед на серебре и золоте; рядом с его величеством незанятое место императрицы; придворные стоят навытяжку.Кто-то однажды сказал при нем, что китайцы почитают своего богдыхана за Бога.
— Так и следует! — заметил он.
Пряжка с башмака его упала во время прогулки; все кинулись ее подымать. «Этого бы он не позволил в Тюльерийском дворце, но здесь, казалось, был доволен, и мы все благодарны ему, что он не лишил нас этой чести», — вспоминает Лас Каз.
— Я сам знаю, что пал, но почувствовать это от одного из своих… — как-то раз начал император, жалуясь на одного из своих приближенных, и не кончил.
«Эти слова, жест его, звук голоса пронзили мне сердце, — вспоминает тот же Лас Каз. — Мне хотелось броситься к его ногам и целовать их».
— Люди, вообще, требовательны, самолюбивы и часто бывают не правы, — продолжал император. — Я это знаю и потому, когда не доверяю себе, спрашиваю: так ли бы я поступил в Тюльерийском дворце? Это моя великая мера. [1104]
Мера ложная: ею он сам себя умаляет. Но надо быть таким хамом, как Гурго и сорок тысяч наполеоновых историков, чтобы этому радоваться: «он мал, как мы, он мерзок, как мы!»
1104
Ibid. P. 106.
Скованный Прометей — в вечности, а во времени — человек, сидящий у камина, с распухшей от флюса щекой, и по-стариковски брюзжащий:
— У, проклятый ветрище! От него-то я и болен!.. Видите, дрожу от озноба, как трус — от страха… А скажите-ка, доктор, как легче всего умереть?.. Говорят, от замерзания: умираешь во сне… [1105]
Знает, что себя не убьет, но думает о смерти, как о воде — жаждущий.
Минуты, часы, дни, месяцы, годы — все та же пытка: скука пожирающая, как лютое солнце тропиков.
1105
O'M'eara В. Е. Napol'eon en exil. P., 1897.
Не знает, как убить время. Утром валяется в постели или целыми часами сидит в ванне. Днем, немытый, небритый, в белом шлафроке, в белых штанах, в рубашке с расстегнутым воротом, с красным клетчатым платком на голове, лежа на диване, читает до одури; стол завален книгами, и в ногах и на полу кучи прочитанных, растрепанных книг. Иногда диктует, дни и ночи напролет, а потом зарывает рукописи в землю. Вместо прогулок верхом устроил себе внутри дома длинное бревно на столбике и качается на нем, как на деревянной лошадке.
По вечерам придворные сходятся в салон его величества; играют в карты, домино, шахматы, беседуют о прошлом, как «тени в Елисейских полях».
— Скоро я буду забыт, — говорит император. — Если бы пушечное ядро убило меня в Кремле, я был бы так же велик, как Цезарь и Александр… а теперь я почти ничто… [1106]
Долго сидит молча, опустив голову на руки; наконец, встает и говорит:
— Какой, однако, роман моя жизнь! [1107]
1106
Gourgaud G. Sainte-H'el`ene. T. 2. P. 163.
1107
Las Cases E. Le memorial… T. 2. P. 649.