Нарисуй мне дождь
Шрифт:
Не забыть бы, что завтра переступить порог экзаменационной комнаты надо с правой ноги. Об этом мне не раз напоминала Ли, иначе «что-то да случится»… Она говорила, что и сама на сцену так выходит, а то обязательно случится какая-то мелкая, но досадная неприятность. «Трусы что ли на сцене спадут?
– глупо пошутил я.
– Трусы не трусы, а делай, как тебе говорят!» - совсем не шутя, одернула она меня. Этой хореографической выступке, «архиважному па», научал их покойный художественный руководитель. Люди, напуганные жизнью, верят в приметы. Я-то в них не верю, но огорчать ее не хотелось. Не забыть бы…
Забежав после консультации в общежитие, я прежде всего, начал менять промокшую повязку на бедре. Надо до обеденного перерыва в столовой успеть забежать туда и пообедать, а потом
Гулуев Фуад Фархад Исмаил оглы патологически не переносил сам процесс обучения и все, что с ним связано. Когда кто-нибудь из обитателей очередной комнаты, куда он забредал, устав от болтовни Гулуева, не выдерживал и открывал учебник, он произносил свою крылатую фразу: «Что-то книгами завоняло!» После этого он поднимался и демонстративно выходил, тут же открывая дверь в следующую комнату.
— И что они в этих книгах ищут? — не переставал удивляться Гулуев. — В них же, кроме букв, ничего нет.
Всякое общение с книгой вызывало у него непритворное отвращение. Эта непримиримая вражда к любому печатному слову у многих вызывала закономерный вопрос, умеет ли Гулуев читать и писать? Вскоре мы узнали ответ на этот вопрос. Когда Гулуеву захотелось «оздоровить» себя в институтском профилактории, он попросил написать за него заявление в профком факультета моего однокурсника. Выяснилось, что он умеет писать только по-азербайджански. Не понятно было, как ему удалось несколько месяцев назад успешно написать сочинение по-русски при поступлении в институт. Излюбленным занятием Гулуева было рассуждать о том, что бы он делал, если бы у него был миллион, а также обсуждать физические достоинства и недостатки наших однокурсниц, студенток других курсов, украинок и всех остальных женщин на свете, за исключением азербайджанок. Относительно азербайджанок у него был избирательный слух. Когда его слушатели, лоснясь по самые бакенбарды от всех сальностей, отпущенных им насчет украинок, интересовались его мнением об азербайджанках, Гулуев просто менял тему, пропуская мимо ушей повторно заданный вопрос.
Несмотря на нежелание и неспособность учиться, он уже давно получил все зачеты и на удовлетворительно сдал первый экзамен по аналитической химии. Удовлетворительно — «государственная» оценка, но чтобы ее получить, надо обладать хотя бы минимальными знаниями. Гулуев же, в этом отношении был стерилен, и об этом знали не только студенты.
— Я их удовлетворил, всех до одного, всю кафедру и заведующего кафедрой, тоже…
Самодовольно рассказывал о своем геройском подвиге Гулуев на днях в бытовке, презрительно поглядывая на моих соседей по комнате. Завистливо хихикая, они шаманили над сковородой с картошкой, за глаза одаривая его таким же, если не большим презрением.
Мне вспомнилось, как в начале учебного года с Гулуевым приключился несчастный случай. В первый и в последний раз, посетив студенческую столовую, разгрызая, так называемую «поджарку», он проглотил свою золотую коронку. Прихватив из столовой ложку и подобрав унитаз с пологим сливом, он сразу после случившегося происшествия принялся производить ложкой досмотр своих экскрементов и так методично, после каждого посещения туалета.
Хоть и говорят, что не очко обычно губит, а к одиннадцати туз, но в истории с Гулуевым это правило не подтвердилось. Через два дня от нервных переживаний у него открылся профузный понос. Не справляясь с мятежным кишечником, Гулуев влетел в туалет и слету, как горный орел уселся не на свой керамический пьедестал, а на другой, такой же, но с коническим сливом. Фатально поздно осознав свою ошибку, он сгоряча нырнул вдогонку за исторгнутым, засунув руку в слив унитаза по плечо прямо в пиджаке, но коронку так и не выудил. Многие с интересом наблюдали за эпопеей с коронкой. При этом усиленно муссировалась версия о том, что произошло невиданное: золото
не выдержало и растворилось в утробе Гулуева, - от жадности.Гулуев с интересом принялся разглядывать мою гноящуюся рану. Я был до безумия рад его вниманию к моей никак незаживающей ноге. Этот нездоровый интерес, был сродни любопытству, имеющему точное определение — свинячье. К хирургу я так и не рискнул обратиться, сразу видно, что это ножевое ранение. Из поликлиники сообщат в милицию, а те, в деканат, начнется расследование и хотя я ни в чем не виноват, придется оправдываться, давать объяснения, которым никто не будет верить.
— Зря ты с этой телкой связался. Видел тебя с ней в «Таврии». Скажи, зачем она тебе надо? Для тела или для души? Познакомишь? Ей понравится… — все это он вывалил, не меняя интонации, обдавая меня своим легендарным запахом едкого пота.
Первой моей реакцией было ударить, свернуть набок этот вездесущий нос! Но пока завязывал бинт, усомнился, не будет ли это проявлением слабости? В случае сомнения — воздержись. Я взял себя в руки и, понес.
— Странно, Гулуев, слышать от тебя про душу. Ведь у тебя есть только тело, что ниже пояса, что выше, а вместо души у тебя член. Таким уж ты получился — хромосомная аберрация, ошибка природы. Претензии могут быть только к ней, да к твоей матери.
— А причем тут моя мать? — не переставая глазеть на мою забинтованную ногу, флегматично спросил Гулуев. На нем была модная белая нейлоновая рубаха с пропотевшим в жирных пятнах воротником.
— То есть, как это причем? Ведь это она тебя родила или ты у ишака из-под хвоста выпал? Теперь твоя мать может тобой гордиться, что ты у нее такой уродился, с членом вместо души. А теперь, иди, дорогой оглы, а то ты меня смущаешь. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Невозмутимо пожав плечами, он не спеша вышел, а я остался один на один с собой и своими мыслями. Только завтра в пять, когда экзамен уже точно закончится, я встречусь с Ли. Я не видел ее уже три дня. Последняя наша встреча была лишена тепла. Перенесли на более раннюю дату сдачи дифференцированного зачета, и я торопился вернуться в общежитие, чтобы успеть к нему подготовиться. Она с такой грустью посмотрела мне в глаза, когда мы прощались. Дурак этот Гулуев, разбередил мне рану, надо что-то с ней делать. Неужели, придется лечить ее хирургическим путем?..
Эта ночь выдалась на редкость долгой.
Измученный неуверенностью и сомнениями, я лежал без сна. Ворочался с боку на бок, стараясь упорядочить наплыв мыслей и их фрагментов. Они размножались, как бактерии, очень быстро увеличивая неразбериху в моей голове. Иногда поутру ко мне приходят стихи, а эти, будь они! Незваные, приперлись сейчас. В них поэтика намека и иносказания, недосказанность и потаенность смысла, но меня не экзальтируют поэтические находки, мне ближе проза. Ни я один считаю, что предложения в стихах составлены неправильно, в их неправильности кроется какой-то подвох, и я гоню их прочь. Но они вновь и вновь возвращаются ко мне с упорством крота, роющего свой ход под землей. Неужели, до утра так и не удастся заснуть? Из ниоткуда ко мне в голову прокрались две отвратные мысли, пришли, понюхали и пошли себе прочь, как две крысы. Не из сна ли Сквозник-Дмухановского? Из сна или не из сна, но сна нет. И где его черти носят? Перечитать что ли ту, не до конца понятную мне главу в конце учебника? Нет, глаза от чтения устали, в них словно насыпали песку.
Я в комнате один, хоть ненадолго обрел личное пространство. Но этот факт меня мало радует. Безликая казарменная обстановка моего жилища опротивела мне до тошноты: железные койки в два ряда, одинаковые байковые одеяла. Одна отдушина - окно, за ним через дорогу коробка физиологического корпуса. Но сейчас ночь, и мое окно в мир чернеет передо мной квадратной дырой. За дверью без конца топают, перемещаясь туда-сюда жильцы общежития. Стены комнаты такие тонкие, что создается впечатление, словно лежишь в коридоре. К тому же, хочется есть, но ничего съедобного у меня нет. Не заметил даже как слопал двести граммов вареной колбасы, которую оставил на утро. И корки хлеба не осталось. Итак, вопрос вопросов: что бы съесть?