Нарисуй мне дождь

— Шо, получил? Опять кого-то покусал?

— У меня еще братик есть, — заложив руки за спину, рассказывала светлоглазая с прозрачным личиком старшая девочка моей соседке по купе.

Та, видимо, проголодавшись, доедала коробку шоколадных конфет «Ассорти». Все дети столпились вокруг нее и смотрели. Она тоже поглядывала на них из-за стекол своих иллюминаторов неестественно выпученными глазами, но конфет им не предлагала. Понятно, самой хочется. Насытившись, она протянула последнюю конфету коту проводницы, но тот, обнюхав конфету, с достоинством отвернулся. Подозреваю, она и предлагала ее коту в надежде на то, что он откажется.

— А-ах, вы не желаете… Ну, так я и вашу съем, — проскрипела она, будто гвоздем по стеклу процарапала. Бывают же такие голоса.

Всю последующую дорогу она сидела молча, с презрительным удивлением разглядывая соседей через увеличительные стекла очков. Зачесанные назад волосы на затылке были закручены в пучок, напоминающий дулю. У меня была похожая учительница, с таким же очкастым лицом. Конечно, дело не в очках и ни во внешнем сходстве. Но я часто представлял себе на ее уроках, как ее судят, Нюрнбергский трибунал признает ее виновной во всех ее злодеяниях и приговаривает к смертной казни. А вот представить, как она умирает долгой и мучительной смертью, не получалось, - ее всегда выручал спасительный звонок.

— У меня еще братик есть, старший… — тихо повторила девочка, опустив длинные ресницы и вздохнула.

Пустая коробка из-под конфет лежала перед ней на откидном столике. Хрупкая, почти воздушная с молочно-белой кожей и бледными губами. Воротник застиранного платья обхватывал почти прозрачную шейку, на которой можно было пересчитать все позвонки.

— На два года старше меня. Только он отстает от других детей. Он учится в школе для отсталых, в Васильевке. Мы к нему в гости едем. Он математику хорошо знает, только читать и писать не умеет.

Поезд вдруг задергался туда-сюда, рванулся вперед и, остановился. Заскрежетали, наезжая друг на друга вагоны, очередная остановка, станция Кушугум. Многодетное семейство потеснили две молодые женщины с красивым темноволосым мальчиком лет пяти. У них были билеты на верхнее и нижнее место в нашем отсеке, они разложили на них свою поклажу и принялись разоблачаться от своих многочисленных верхних одежд, которые окончательно захламили и так переполненное купе. Мальчик явно понравился старшей девочке, она несколько раз присаживалась рядом, и ласково улыбаясь, о чем-то с ним беседовала. Он изредка коротко ей отвечал, безразлично рассматривая ее своими шоколадными глазами, при этом ни разу не улыбнулся. Мне забавно было наблюдать эту, с первого взгляда возникшую симпатию. Чем она отличается от настоящей любви? Той, о которой пишут в книгах, - которая навсегда.

Я уже подумал, что мы останемся стоять на станции Кушугум до весны, пока не прилетят дикие гуси и не потянут нас за собой. Когда под вагоном что-то протяжно заскрежетало, и состав медленно покатился вдоль платформы, постепенно набирая скорость. Старшая девочка что-то тихо долго говорила Медведице. Похоже, в чем-то ее убеждала, вытягивая и без того тонкую шею, заглядывая ей глаза, трогательно прижимая маленькие руки к птичьей груди. Та, в ответ только вздыхала и страдальчески закатывала под лоб глаза, будто испытывала муки несварения. Ни слова не сказав, Медведица полезла в свою необъятную сумку и долго там рылась, наконец, нашла и вручила ей конфету «Барбарис». Девочка бережно, на распростертой ладони преподнесла ее мальчику. Он степенно взял ее и безразличным взглядом поглядывая по сторонам, начал разворачивать. У меня невольно возник вкус леденца во рту, с этим вкусом были связаны лучшие воспоминания детства.

— А чого ж ты нэ подякував дивчынци? — с притворным укором спросила его мать.

— Дякую⁴¹, — слегка кивнув головой, чинно ответствовал маленький человек.

Без преувеличений, это был вполне сформировавшийся маленький человек, потому как во всей его внешности и в поведении было так много взрослости. Пока он досасывал леденец, девочка стояла рядом, глядя на него, хотела вместе с ним почувствовать редко выпадающее на ее детскую долю наслаждение сладким. Но он оставался невозмутимым. Я поймал на себе его искоса брошенный недобрый взгляд. Совсем еще ребенок, но было в нем что-то такое… - исконно почвенное.

Для порядка посидев пару минут, мать и, как выяснилось, тетка мальчика принялись ужинать. Было заметно, что это самая приятная часть их вояжа, которую они с нетерпением дожидались. Небольшой откидной столик у окна был завален белою россыпью вареных яиц, несколькими шматами нежно-розового сала с карминовыми прожилками мяса, увесистым кругом украинской колбасы, источающей умопомрачительный чесночный запах, Монбланами пампушек, Эверестами кнышей, маковников и прочих «пундиков и вытребенек». Невиданных размеров копченая курица вельможно развалилась посредине стола, бесстыдно задрав голые ноги из лохмотьев замасленной газеты. Надо всем этим возвышалась трехлитровая стеклянная банка до верху набитая котлетами.

Этот «лукуллов» обед к счастью не наблюдала Медведица. Не знаю, как бы она его пережила, могло случиться непоправимое… Приближался Таврическ и весь ее выводок с нею во главе потянулся к выходу. Навьюченные, как верблюды переметными сумками, какими-то торбами и узлами маленькие «середняки» пробирались по узкому ущелью вагона, вереща радостными голосами. Старшая девочка на правах капитана последней покидала наш отсек. Маленькая ее симпатия, сердито вращая глазами, старательно пережевывала котлету.

— А чого ж ты дивчынку не вгостыв котлеткою, вона ж тэбэ конхфеткою вгощала? — со смехом, спросила у него мать, отрывая ногу у курицы.

Я сначала не понял, чего ее так разбирает, но через минуту, когда он наконец пережевал и проглотил то, что так усердно жевал, все стало ясно. Мать хорошо знала своего выкормыша и воспитывала его в лучших украинских традициях.

— Ни, нэ дам! Конхвета — то дурныця, а котлетка, цэ ж дило, нэю и поснидаты можна, — не по годам рассудительно ответил он, с неприязнью поглядывая на девочку.

Малолетний куркуль все же дожевал свою котлетку и набычившись, уставился в окно на проплывавшие мимо поля Украины. «Чыя цэ земля?
– Калытчына!», - вспомнился мне его прародитель мироед.

Наш состав изогнулся на повороте, впереди стал виден дымящий локомотив, тащивший нас куда-то. Масляно черный дым пеленал вагоны, а за тонкой стенкой купе внучок донимал свою «бабуню».

– Бабунь! Ну, бабуня, расскажи мне сказку.

– Ладно, слухай. Жили-были в одной голове мысли, и у каждой из них была отдельная конура. Нет, не конура, а клетушка… Не-е, и не клетушка, а такая маленькая полочка, от примерно, как тут у нас в вагоне. Да, и все в той голове вроде было в порядке, все разложено по полочкам. Только однажды одна из тех мыслей, заскучала от этого порядка, а потом заболела, умерла и сдохла, а после, завонялась, как дохлая кошка… Ну, а тогда остальные мысли, в той дурной голове, все повально взбесились. Больше всего от того пострадала голова, ее разорвало на куски к чертям собачьим! И так на всю оставшуюся жизнь… От и я тебе говорю: не жри не мытые яблоки, а то будет дрысня!

* * *

Дома мне все было немило.

За те пять месяцев, что я отсутствовал, здесь все переменилось. У матери появилось неизменно печальное выражение глаз. Она внимательно вглядывалась в меня, думая о чем-то невыразимо грустном и ни о чем не спрашивала. Осунулся и постарел отец. Из-за прибавившейся седины, он стал весь серебряным. Обветшала и состарилась домашняя обстановка. На потолке в моей комнате разбежалось множество мелких трещин. Пожелтела и облупилась краска на высоких филенчатых дверях гостиной. У двух стульев, на которые я попытался сесть, вероломно подкашивались ножки. В былые времена я бы с радостью взялся и за пару дней привел бы все в порядок, но не сейчас. У меня совершенно отсутствовало желание что-либо делать. Меня не трогали, не брали за душу эти мелкие, - эти ужасные разрушения, нанесенные безжалостным временем. Я ходил по комнатам, и не находил себе места. Мне казалось, что все в доме сделалось каким-то маленьким, будто стены сдвинулись навстречу друг другу и комнаты стали меньше, даже потолок стал ниже.