Нарисуй мне в небе солнце

Когда я уходила домой, Никита Арсентьевич подошел ко мне и, пряча усмешку, сказал:

– Там пришел Лоперишвили, жалуется на вас. Что же вы нашего композитора обижаете, Кудряшова? Еле живой приехал…

– Он для этого пришел на работу, чтобы пожаловаться на меня?

Никита Арсентьевич засмеялся:

– Нет, он партитуру привез. Хотел, точнее, привезти. Но не смог дописать, вы ему вдохновение все перекрыли. Можно узнать чем?

Я знала, как бы ответила Тася. Грубо и смешно. Но я лишь пожала плечами и спросила:

– Вы ему адрес мой дали?

– Адрес? Вы принимали его у себя? Ай-яй-яй, как нехорошо, Кудряшова… А я-то думал, вы приличная девушка… Об искусстве с вами разговаривал…

Я видела, что Никита Арсентьевич хочет просто зацепить меня, чтобы я с ним постояла, поболтала, поэтому нарочно задирается, и пошла прочь.

– Постойте, – он догнал меня и взял за локоть. – У вас завтра начинается учеба, надо договориться о вашем расписании, пойдемте в кабинет.

– Я узнаю расписание в институте и после занятий приеду на работу, – ответила я.

– Вам никакая справка не нужна?

– Нет. Если я не буду успевать учиться – уволюсь.

– Я понял. Мы пойдем вам навстречу, не переживайте. Пойдемте, я вас до метро провожу. Расскажите, что там произошло с Лоперишвили.

Вместо того чтобы идти к метро, Никита Арсентьевич свернул, как и вчера, на стоянку.

– Метро прямо, – заметила я.

– Пойдемте, Катя, – директор деликатно взял меня под руку и повел к машине.

Я не стала вырываться. Мне не хотелось с ним сейчас расставаться. За день я уже сто раз подумала, как хорошо, что он с утра не приехал. А сейчас я хотела говорить с ним, смотреть на него. Завтра – в институт. Завтра я увижу Волобуева. Но это будет завтра.

Никита Арсентьевич довез меня до Таганской площади.

– Дальше не могу, надо возвращаться, много дел.

– Хорошо, – сказала я.

– Поцелуете меня на прощание?

– Мы завтра снова увидимся, – проговорила я, не очень понимая, как мне себя вести.

– То есть вы поцелуете меня завтра?

Я ничего не ответила и побыстрее вышла из машины.

– Кудряшова! – Никита Арсентьевич крикнул мне вслед.

Я обернулась.

– Вы бы композитору нашему дверь больше не открывали, а?

– Адрес вы дали?

Никита Арсентьевич с досадой вздохнул.

– Ну вообще-то он сказал, что вы сами просили его прийти, уговаривали, дали ему адрес, а он потерял.

– Зачем я просила его прийти? – удивилась я.

– Влюбились, наверно.

– И вы поверили?

– Я подумал, может, вы хотите его попросить для вас песню в водевиле написать… – начал объяснять как ни в чем не бывало директор.

– И для этого позвала его к себе?! Ну, вы даете!

Я развернулась и быстро пошла к метро. Никита Арсентьевич выбежал из машины и в два счета догнал меня.

– Подождите, Катя, я что-то не то сказал, наверно… Катя…

Я высвободила свою руку, которую он попытался крепко сжать.

– Да, я позвала старого, сильно пьющего композитора, чтобы он мне написал хорошую песню. Собиралась расплатиться натурой. Вы все правильно поняли. До свидания, Никита Арсентьевич!

– Ну простите, Катя… Я хотел пошутить…

– Не надо со мной так шутить.

– Обиделись?

– Да, обиделась.

Я не стала дальше ничего слушать. Мне было не то чтобы обидно, а невероятно гадко.

Может, права все же была мама, когда так не хотела, чтобы я шла в театр? И соседка с утра что-то говорила как раз о том, что ко мне теперь по-другому относятся мужчины, гораздо хуже… Странно, конечно, ведь соседка никогда меня ни с какими мужчинами не видела раньше, Аслан провожал меня, еще когда я у мамы жила…

Но зато теперь хотя бы ясно, почему Никита Арсентьевич не приехал за мной с утра. Потому что думал, что я жду композитора. Ужас какой и стыд.

Я пришла домой, встала под горячий душ и выбросила из головы все мысли про Никиту Арсентьевича. Всё. Закончилось, не начавшись.

На следующий день, увидев всех наших, расцеловавшись с Алькой, издалека заметив Волобуева, его высокую статную фигуру, тут же почувствовав, как краска прилила к щекам и радостно забилось сердце, я поняла: все мое главное – здесь. Может, я вообще уволюсь и деньги буду зарабатывать по-другому. Пока не знаю как. Официанткой устроюсь, например. Или переводы по ночам буду делать.

– Катя, ты похорошела, – сказал Волобуев, едва касаясь кончиком пальца моего плеча. – Как отдохнула?

– Хорошо. Я устроилась на работу.

– Про профессии? Или…

– По профессии. В театр.

– Молодец.

Он так внимательно на меня смотрел, как будто хотел что-то еще спросить, что-то важное. Но так и не спросил.

Мы все ждали и волновались, какой же спектакль выберут для диплома. «Сон в летнюю ночь»? Нет, ролей для всех не хватит. Но, говорят, Шекспира… Кто говорит? Ирка слышала случайно… А Шекспира – что? «Двенадцатую ночь»? Но там брат и сестра – близнецы, похожие люди нужны… А кто у нас похожи? Никто. Как никто? А Кудряшова и Лешка? Да Лешка ее на две головы выше! Ну и что? Похожи ведь… Может, Чехова? А что Чехова? «Три сестры». Там всего четыре женские роли! А остальные что будут играть? Остальные будут мебелью… Вот уж нет! Мы что, для этого столько учились? Да там ролей у Чехова – на всех хватит! Нет, Осовицкая Чехова не возьмет, сама никогда не играла его потому что… Да как не играла! Играла! Анну Петровну в «Иванове»! А кого тогда Андрюха будет играть в «Иванове»? Как кого – Иванова! А я? А ты – второго гостя! Да конечно! Ну тогда – четвертого! Там четверо гостей… И хорошая роль для Андрюхи Самарцева… Ну не может же весь курс играть Андрюхино окружение? Не может…

Так целых две недели, пока нам не сказали, какую пьесу выбрали наши мастера, разговоров было только об одном – кто, что, где услышал или просто показалось. Мы уже сорок раз распределили себе роли в «Белой гвардии», «Трех сестрах», «Короле Лире»…

– Друзья, мы будем ставить замечательную пьесу: Алексей Максимович Горький, «Дачники», – наконец объявила, улыбаясь, Осовицкая.

Горький! Ни одной версии не было. Забыли про Горького!

– Я же говорила, я же говорила… – зашептал кто-то.

Ну точно, конечно! Осовицкая ведь там играла одну из главных ролей, лет двадцать подряд или даже тридцать. А теперь самое интересное – кому она даст главную роль, а кому – свою, не самую главную, но прелестную?

Главная роль досталась невысокой, худенькой блондинке Танюше Кисловской. Несмотря на очень маленький рост, она обладала недюжинной энергией, сильным голосом и, накрасившись, становилась просто красавицей, умела выгодно себя преподнести.

Роль же, которую много лет играла Осовицкая, неожиданно дали моей второй подружке, Ирке Тепловой. На самом деле она была Гарныденко, но Ирка ненавидела свою украинскую фамилию, особенно когда ее произносили нарочито, через фрикативное «г». Ирка считала, что из-за фамилии все ее беды, и на третьем курсе все-таки ее официально сменила. На самом деле никаких бед у нее вообще не было.