Народные русские легенды А. Н. Афанасьева

Не менее плодовиты были эти картинки изложением христианской морали в притчах и примерах, какими пользуется иногда и легенда народная: они изображали страшный суд, видения о загробной жизни, рассказывали о пьяницах, вдавшихся бесу; о мучениях немилостивых людей после смерти, о людях, умерших без покаяния, и пр.; одним словом, предмет картинок совершенно сходился здесь с чисто легендарными мотивами. Нам совершенно неизвестно, как давно появилась у нас другая, более оживленная форма легенды, — так называемые стихи. Эта форма уже прямо относится в область народной поэзии по своему колориту и внешности, но памятники не дают нам возможности определить ясно, в какое время произошло это перерождение народной легенды. Правда, мы встречаем в рукописях рассказы, написанные совершенно в тоне и размере стихов, но они попадались до сих пор только в сборниках конца 17-го и начала 18-го века. Заметим при этом, что в стихах надобно отличать два непохожие разряда: одни по своему содержанию принадлежат, без сомнения, к очень древней эпохе, как стих о Голубиной книге, и по языку совершенно народны; другие ясно принадлежат позднейшим книжникам и сложены на довольно нескладном языке, с тяжелыми книжными выражениями. В настоящее время, как, без сомнения, и прежде, стихи являются специальностью нищих старцев и слепцов, которые поют их в больших собраниях народа; те из них, которые были пограмотнее, были, вероятно, и сочинителями стихов. Легенды, заключающиеся в стихах, собраны были в первый раз Киреевским; они относятся ко всем тем сюжетам, которые мы упоминали выше. Отчасти это космогонические предания, как стих о Голубиной книге, в котором наши этнографы отыскали следы древнейших мифических преданий, как «Евангелистая» песня, стих о Георгии Храбром. Другие пересказывают книжные легенды о святых, как стихи о Елизавете Прекрасной, Николае Святителе, Федоре Тироне, царевиче Иоасафе и т. д., или сообщают известные поверья о будущей жизни, страшном суде, рае и аде; в них встречаются и сказания о том, как Христос ходил между людьми, — несколько подобных мы найдем и в издании г-на Афанасьева. Наконец, третьи, наиболее новые и слабые, наполнены нравственными сентенциями. Духовные стихи представляют вообще наиболее обработанную поэтическую форму нашей народной легенды, но, сколько нам кажется, они известны в народе гораздо менее, чем другие произведения народной словесности; быть может, народ начал уже забывать их.

Далее, до настоящего времени легенды живут в народе в виде простых прозаических рассказов. Переходя от одного к другому, от поколения к поколению, они не могли сохранить прочной формы, и больше, чем песня или стих, подвержены были изменениям. Рассказчики мешали их между собой, соединяли и разделяли, так что ученому собирателю нужно много внимания, чтобы передать их в должном целом виде. Эти прозаические рассказы, ходящие до сих пор в народе, предпринял издать г-н Афанасьев.

В связи с легендой стояли, наконец, и те народные произведения, превосходный образчик которых мы открыли недавно в повести о «Горе-Злочастии». Их соединяет благочестивое настроение рассказа, но последняя гораздо более обыкновенной легенды обращается к действительной жизни, вводит картины нравов и другой стороной своей принадлежит к чисто светской поэзии. К сожалению, повесть о «Горе» до сих пор остается несколько одиноким явлением в своем роде, и мы не можем определить, как много в старину написано было подобных вещей.

Итак, г-н Афанасьев ограничился только простыми прозаическими легендами, сохраняемыми преданием. Манера издания осталась у него та же, как в его сборнике сказок, т. е. он собрал подобные рассказы, записанные разными лицами в разных краях России, — между прочим, много записанных г-ном Далем и самим издателем, — и печатает их в том виде, как получил. Критика наша и прежде заметила недостаточность этого способа, вызывающего, например, такие возражения: насколько верны списки, которых издатель сам не мог проверить, и чем определяет он распространение легенды, которую он относит к какой-нибудь одной местности. В этом виде изложение легенд становится очень случайным: рассказчик, со слов которого пишется легенда, мог дать ей иной тон, чем следует; мог пропустить иные подробности, которые можно было бы дополнить на том же месте от других; местное распределение легенд или общая известность их остаются совершенно не определены.

Приведем теперь несколько примеров из книги г-на Афанасьева, чтобы познакомить читателя с различными типами легенды и вместе с тем показать, как она связывается с обыденной действительностью и понятиями простого человека. Первое место занимают легенды о хождении Христа и апостолов между людьми. Это один из любимых мотивов легенды вообще: Христос является на землю обыкновенным человеком, чтобы испытывать людей и направлять их на добрые дела; средством для этого обыкновенно бывает какое-нибудь чудо. Такого рода история рассказывается о «христовом братце» (см. легенду № 8).

В других легендах Христос также принимает на себя вид нищего старика, ходит по деревням и испытывает людей. Один раз богатый мужик принял его дурно и едва пустил переночевать; на другое утро старик предложил мужику помочь ему молотить хлеб; на току сложили пол-одонья хлеба, Христос зажег их и от сгоревшего хлеба осталось чистое, богатое зерно. Когда Христос ушел, мужик попробовал сделать то же сам, но хлеб сгорел, огонь бросился на избы и произошел страшный пожар. В другой раз Христос наградил мужика, который дал ему хлеба, тем, что из небольшого мешка зерна намололось у него на мельнице столько, что мужик не знал, куда и девать. Христос странствовал или один, или с апостолами, или с Николаем Милостивым: он терпеливо сносит ошибки слабых людей и своими чудесами обыкновенно направляет их на путь истинный; но иногда он строго наказывает их, — одного богатого и немилостивого мужика он обратил в коня и отдал доброму бедняку. Отношения бедных и богатых составляют чрезвычайно обыкновенный мотив подобных легенд; это обстоятельство прежде всего бывает на виду у простолюдина и легенда утешает его тем, что добрый бедняк в заключение всегда бывает награжден. Судьба иногда ошибается, по-видимому, в раздаче земных благ, посылает сокровища богачу, который не умеет ими пользоваться, прибавляет новые нужды неимущим, но зато небесное правосудие вознаграждает в будущем каждого по заслугам (см. легенду № 3 «Бедная вдова»).

В нашем старинном переводе «Римских Деяний» находится известный рассказ о пустыннике (20-я глава подлинника), повторенный, между прочим, в «Задиге»: пустынник странствует с ангелом, который совершает на пути много несправедливостей и даже злодеяний, задушает ребенка у человека, гостеприимно их принявшего; убивает человека, указавшего им дорогу; дарит золотой кубок поселянину, не давшему им ночлега, — но все это оказывается необходимым по расчетам высшей справедливости: смерть ребенка обратит к добру отца, не раскаявшегося в одном большом грехе; убитый путник спасается смертью от совершения страшного преступления, и т. д. Эта же мысль развивается в легенде об ангеле, служившем в батраках у попа. Ангел шел однажды по дороге, начал бросать камни на церковь, молился на кабак и бранил нищего; прохожие люди пошли жаловаться на него попу, но батрак объяснил: над храмом Божьим летала нечистая сила; в кабаке собрался и пьянствовал народ, не думая о смертном часе, и он молился, чтобы Господь не допустил их до смертной погибели; нищий прячет свои деньги и только отбивает милостину у других. Эта религиозная казуистика могла зайти в легенду из указанного нами источника, но легко могла быть придумана и самим народом.

Как Христос, ходят по земле и святые; в легендах г-на Афанасьева упоминаются св. Никола, Илья-пророк, св. Касьян, св. Пятница и особенно Егорий Храбрый, личность особенно любимая народным преданием. Странствования святых иногда рассказываются совершенно так же, как хождение Спасителя: святой Никола научает одного жадного попа, который мало его уважал, и играет ту же благодетельную роль, — разница только в именах. В других случаях вводятся любопытные отношения между святыми — отношения, принадлежащие, кажется, одной русской легенде, потому что русский народ весьма ревниво смотрит за должным почитанием святых. Например, св. Никола покровительствовал одному мужику, который почитал его день, но зато совершенно забыл Илью-пророка; последний решается наказать его, посылает град на его поле, но Никола предупреждает беду; Илья-пророк отнимает у хлеба спорынью, но св. Никола помогает и здесь. Последнему легенда, согласно с народными представлениями, приписывает больше силы и знания. Очевидно, что в этом случае легенда составлялась только для подтверждения понятия, существовавшего в народе еще раньше. Любопытно видеть, как народ сочиняет легенду, чтобы объяснить себе простой факт, почему св. Касьяну поют молебны только в високосные года, а Николе два раза в год. Они шли однажды по дороге и встретили мужика, который увязил свой воз; Касьян не захотел помочь ему, чтобы не замарать своего райского платья, а Никола напротив помог мужику вытащить воз… Происхождение этих легенд объясняется довольно просто. Одни проистекают прямо из евангельского предания, основа их очень немногосложна и не нужно делать никаких мудреных предположений, чтобы объяснить, почему они так сходно повторяются у разных народов. Чтобы пользоваться личностью Спасителя для поэтического рассказа, легенда должна была только поставить ее между людьми и характер предания определяется сам собой: Христос на земле мог только применять свое учение, и он или награждает добрых, или наказывает злых. Действие остается всегда в кругу народной сельской жизни, как и всегда народные произведения рисуют только свой быт, свои обычаи и нравы. Другие легенды, как приведенные нами предания об Илье-пророке, Николе и Касьяне, происходят из готовых уже понятий и только дают им поэтическое объяснение. В народе существовало, например, убеждение, что цыган не может жить без воровства, и легенда рассказывает, что когда св. Георгий, принимавший по нашим преданьям большое участие в управлении земельными делами, спрашивал на небе о том, чем жить цыгану, ему сказано было прямо, что цыган тем и будет жив, что украдет. В преданье о св. Пятнице баба, работавшая в день этой святой, была наказана и получила прощение только тогда, когда обещала поставить ей свечку и не работать по пятницам. Легенды о св. Георгии, собранные у г-на Афанасьева далеко не полно, представляют больше трудностей для объяснения; вероятно, они уже очень давно вошли в область народного воображения и соединились с другими повериями от нашего мифического эпоса, так что содержание их несравненно обширнее и сложнее, чем содержание обыкновенной легенды. Наконец, легенда о царевиче Евстафье перешла в народ из рукописных житий; «Повесть о царе Аггее» напечатана издателем прямо из рукописи как совершенно подходящая под разряд легенд, тем более что в народе нашелся очень близкий вариант этого рассказа: происхождение его, однако, несомненно книжное. Точно также взят из книги известный рассказ о том, как монах успел между заутреней и обедней съездить в Иерусалим на бесе, которого он поймал в рукомойнике. Чтобы кончить с новозаветными личностями легенды, заметим еще, что в издании г-на Афанасьева мы не находим преданий о Богородице, хотя нельзя сказать, чтобы их не было в народе. Эта часть легенд далеко не получила в русском народе такого обширного развития, как на западе. Там это была любимая личность католического предания и легендарной литературы; почитание Мадонны сделалось одним из господствующих догматов народной религии, и отсюда произошла целая масса разнообразных легенд: у нас соответствуют им только небольшое число общенародных сказаний. Часть их собрана в «Стихах» г-на Киреевского; сборник г-на Афанасьева не дает здесь почти ничего.

Из лиц ветхозаветных легенды г-на Афанасьева говорят только о Соломоне и о Ное. Первый по своей известной мудрости спасается из ада, сказавши бесам, что он хочет построить в аду монастырь; это небольшой эпизод из целого круга сказаний о Соломоне, ходивших в старину и, без сомнения, теперь еще известных в народе. В легенде о Ное смешаны различные рассказы. Вначале передается известная еще из Кирилла Туровского притча о хромом и слепом, которые крали плоды в саду; Господь на них прогневался и решился сотворить Ноя праведного. Ной и жена его Евга представляют, очевидно, первых людей. Господь приставил к Ною голую собаку, чтобы она никого не пускала его смотреть, но дьявол обещал собаке шубу и она показала ему Ноя. Чтобы очистить землю, Бог послал потоп; дьявол старается помешать постройке ковчега; потом успевает попасть обманом в ковчег, и обернувшись мышью, прогрызает дно; ковчег был спасен ужом, который заткнул головой отверстие, которое проточила мышь. Когда кончился потоп, Бог, а за ним дьявол начали засевать землю, доставая песку со дна морского. В одном варианте этого преданья говорится, что где Бог бросил землю, она выходила гладко и плоско (как святая Русь), а что черт побежал от Бога, а где приляжет, кашлянет и спотыкнется, там вырастали пригорки и высокие горы. Таким образом, народ считает создание русской равнины делом совершенно правильным, а незнакомые и нелюбимые им горы понимает только как дело беса. Любопытно также в этой легенде, что когда Ной спросил Бога, как может он один с женою населить землю, Господь велел ему свалять мужиков из глины, а господ — из пшеничного теста. Рассказ напоминает Девкалиона и Пирру греческой мифологии, делавших людей из камня, но русский человек приноровил его к своим отношениям и дал своим господам более щепетильное происхождение. Наконец, Ной спрашивает: «Как же им жить!» Бог дал им топоры и срубил им избы: «Живите, вот вам изба!» — «Господи, на чем же нам работать?» Дал Господь лошадь, связал обродь (узду) и хомут. Он поймал лошадь и запряг ее: «Вот вам, — говорит, — изба, лошадь, упряжь; живите да меня хвалите»… Так начинается история по народным понятиям; народный быт является готовым вдруг в том виде, как он существует теперь. В создании человека и первых условий жизни народ видел непосредственное участие Бога, он видит его и потом в каждом факте своей судьбы. Легенда надолго сохраняет этот малосознательный взгляд на природу и человека, оставшийся от очень старой поры; легенда, приведенная нами, могла составиться или войти в народ в самое первое время по введении христианства; некоторые подробности ее находятся уже в очень старых памятниках нашей письменности. В этом отношении был бы весьма любопытен разбор Палеи, хронографов и древних переводных апокрифов. С другой стороны, подробное сличение христианских преданий о создании мира с остатками древнейших мифических представлений народа покажет, что многое уцелело и было переделано народом еще из языческих верований: его пантеическая мифология также видела во всей природе и на всем ходе жизни человека действие сверхъестественной силы. Каким образом возможно было это смешение начал столь противоположных, мы можем наблюдать и до сих пор в народе, который почитает св. Николу и верит в домовых. По введении христианства народу старались обыкновенно представлять языческие божества как травестированных злых духов; он и верил отчасти этому, — так Нестор называет Перуна бесом; но так было не всегда — домовой не сделался бесом, он остался в народных понятиях существом независящим, способным и на зло, и на добро. В процессе перехода к христианству народ не бросает преданья вдруг, потому что слишком привык к ним; он только изменяет и дополняет их потом, и они живут удивительно долго; еще для нас возможно выследить их за несколько столетий назад. Вымирание преданий начинается с вымиранием старого быта; преданье начинает терять силу, когда народ выходит из прежней сферы, когда начинает больше вдумываться в жизнь, когда пословицей его становится «На Бога надейся, а сам не плошай» и когда старые призраки обращаются для него в шутку.

Мы думаем, что нынешние легенды нашего народа уже представляют в значительной степени шуточный элемент этого рода. Таков, например, длинный рассказ, сообщенный у г-на Афанасьева во множестве вариантов и, следовательно, очень любимый народом, — о похождениях солдата в аду и в раю, его встрече со смертью, которая не может его одолеть и которой он повелевает. Солдат не хочет идти в рай, потому что ему сказали, что там ни вина, ни табаку нет, а просто царство небесное; и когда ему пришлось отправиться в ад, он расположился в уголку, наколотил в стену гвоздей, развешал амуницию и закурил трубку. В аду не стало прохода от солдата, никого не пускает мимо своего добра: «Не ходить! видишь, казенные вещи лежат!» Черти могли отделаться от него только тем, что обманули его, забивши в барабан тревогу; когда солдат выбежал из ада, они заперли за ним двери и больше не пустили. Он держит смерть у себя в торбе, не пускает ее морить людей и заставляет точить старые дубы. Словом, все для него обращается в шутку, ничего он не боится и никто не может ему ничего сделать. Мы не думаем, чтобы легенда могла быть очень стара в этом виде, даже исключая беспардонный характер солдата, составляющий, конечно, тип из новой русской жизни; если некоторые подробности легенды носят характер старины, то в древнем рассказе они имели, без сомнения, более положительный смысл. Обращаясь в балагурство, легенда упадает: из нее делается анекдот, «не любо — не слушай», т. е. нечто вовсе не похожее на первое предание; в религиозном отношении, очень существенном в легенде, она становится совершенно безразлична. Очень любопытный образец подобного настроения легенды представляет «Повесть о бражнике», напечатанная в издании по старой рукописи. Бражник, т. е. по нынешнему пьяница, человек, как оказывается, неглупый, приходит в рай; св. Петр его не пускает. «Кто же ты?» — спрашивает он, и узнавши, что это Петр, говорит, что он несправедливо гонит его из рая, когда в жизни три раза отрекался от Христа, — «А я хотя и бражник — но все дни Божие пил и за всяким корцом имя Господа прославлял, а не отрекался от него». Петр отошел от ворот с сомнением. Точно также укоряет бражник царя Давида его грехами, а Иоанна Богослова недостатком любви, которую он сам проповедывал, и в заключение бражник попадает в рай. Легенда обратилась здесь, скорее, в апологию бражничества, которую наши предки придумали не без некоторого остроумия.

Бесы также часто выводятся на сцену в легенде, отчасти в комическом виде, как мы видели в похождениях солдата. Насмешливый взгляд на чертей довольно распространен и, следовательно, не стоит в легенде одиноко; черти, как известно, поминаются в народном разговоре на каждом шагу, и в легенде они являются также довольно фамильярным лицом, даже с собственными именами, как черт Потанька в двух легендах г-на Афанасьева. Кроме шутливых рассказов о чертях, в легенде сохранились отголоски древних патериков; из житий старинных аскетов перешли, например, в легенду рассказы о том, как бес являлся к пустыннику, принимая на себя вид старца-монаха, соблазнял его на пьянство; приходил в образе женщины: старец поддается обману, он уже помолодел, готов венчаться, но в ту минуту, когда надевают на молодых венцы, он не может удержаться и кладет на себя крестное знамение, и видит что над ним согнута осина, а на ней петля (легенда о пустыннике). Черти не менее других требуют к себе уважения от людей и мстят им за насмешки и ругательства. В доказательство этого легенда рассказывает о черте, который был нарисован в кузнице; старик, отец кузнеца, жил с ним в ладах (по народному поверию, кузнецы бывают часто в дружбе с чертями, конечно, по их наружному сходству), но сын как ни придет на работу, то вместо ласкового слова ударит черта молотом в лоб и тогда берется за дело. Черт не выдержал, обернулся молодым парнем, пошел в службу к кузнецу и до тех пор строил ему козни, пока, наконец, хозяин побожился, что никогда не поднимет на черта молота и будет оказывать ему всякую почесть. Легенда любопытным образом сходится с народным предрассудком, который дает черту какое-то независимое значение и считает действительно нужным не обижать его: известен народный анекдот о набожной старухе, которая ставила свечки и святым и черту, нарисованному на картине страшного суда. Г-н Афанасьев приводит еще особенный образец легенды, совершенно похожий на обыкновенную сказку: черти живут во дворце, как сказочные волшебники, похищают девиц и забывают отчасти свои адские занятия. Читатель, знакомый с волшебным миром наших сказок, отличит в приводимом рассказе эти сказочные подробности (см. легенду «Горький пьяница», № 29).

Рай и ад народ представляет себе, как известно, чисто внешним образом. Картина страшного суда, пришедшая к нам из Византии вместе с христианством, на тысячи лет осталась у нас самым популярным изображением будущей жизни. Разнообразные муки огнем, в разных мудреных положениях, до сих пор пугают воображение простолюдина. В одной легенде описывается утонченное мучение: «кумова кровать», огненная, на колесах, все вертится; ее боятся сами черти. Предания о загробной жизни рассказываются в легендах о странствованиях «обмиравших» людей на том свете; г-н Кулиш напечатал интересные малорусские предания об этом предмете. В нашей легенде один царь, милостивый к нищим, принял Христа в образе убогого старика и за то удостоился видеть загробную жизнь, райские сады и муки грешников: одни из колодца в колодец воду переливают, — то вином торговали и народ обмеривали; что из печи жар выгребают — то ростовщики, сребролюбцы; что стоят голые, стену собой подпирают — то клеветники, ябедники и пр. Любопытный рассказ подобного рода г-н Афанасьев мог бы найти в старинных рукописях; старое «Хождение Богородицы по мукам», и теперь весьма известное в народе особенно у раскольников, дополнило бы приведенные им поверья. Быть может, она связывает наше предание с древними византийскими легендами… Рай есть место такой неописанной красоты, что человек, попадающий туда, совершенно забывает о времени, — представление, общее нам с западными народами. У нас рассказывают, что один добрый и набожный крестьянский сын побратался со старцем-скитником; отец сосватал ему невесту, но он не хотел жениться и ушел из родительского дома. На пути он встретился с тем же старцем, и старец привел его в свой сад: ему казалось, что он пробыл в саду только три минуты, а был он в саду триста лет. Это был рай.