Народы и личности в истории. Том 3

В лице Генри Дэвида Торо в Америке объявился чудесный певец природы, которого можно было бы назвать первым экологом современного мира. Р. Эмерсон в своих воспоминаниях о Торо рассказывал, что рыбы сами плыли к нему в руки, сурки позволяли вытаскивать себя за хвост из норы, а лисицы даже прятались в его хижине от охотников. Его любовь к животным напоминает Блаженного Августина, разговаривавшего с птицами. Видимо, он и сам чувствовал себя в чем-то сродни этому святому, говоря: «Однажды, когда я работал мотыгой в одном из садов поселка, ко мне на плечо уселся воробей, и я почувствовал в этом более высокое отличие, чем любые эполеты». Природа заменяла ему людей и все те радости, которые должна была дать цивилизация. Когда же ему становилось уж очень одиноко, он приглашал себе в спутники звезды Млечного пути… Он писал в «Уолдене»: «У меня свое собственное солнце, луна и звезды, собственный маленький мир. И однако, как я не раз испытал, любое творение Природы может быть источником нежных и невинных радостей и приятным обществом даже для унылого мизантропа и самого заядлого меланхолика. Тот, кто живет среди Природы и сохранил способность чувствовать, не может впасть уж в черную меланхолию. Нет такой бури, которая не могла бы звучать Эоловой арфой для здорового и невинного уха. Простого и мужественного человека ничто не должно повергать в пошлое уныние. Пока я дружу с временами года, я не представляю себе, чтобы жизнь могла стать мне в тягость». [330] Таков был этот американский беглец от благ цивилизации.

330

Торо Г. Д. Уолден, или жизнь в лесу. М., 1979. С. 155, 407.

Заметной фигурой интеллектуальной общины Америки стал и психолог У. Джемс, создавший учение, названное им «радикальным эмпиризмом». Философ пытался соединить веру и прагматизм, написав в 1896 г. книгу «Воля к вере», а в 1907 г. «Прагматизм – новое название некоторых старых способов мышления». Джемс был протестантом и демократом в традиционном смысле этого слова. Его еретические взгляды с большим трудом приживались в Америке, где всегда существовали по меньшей мере две морали, две философии и истины. Он не желал признавать, что «для философов существует одна истина, а для простого народа (the vulgar) – другая». Символично, что гордый бритт Б. Рассел в глубине души сомневается в учении Джемса. Видно, радикальный эмпиризм и гуманизм У. Джемса пришелся и ему явно не по вкусу. [331] Джон Дьюи о нем говорил так: «Пирс писал как логик, а Джемс – как гуманист». Думается, для нас важно восприятие гуманизма как прагматического учения. Джемс ратовал за то, чтобы избегать пустых абстракций, словесной шелухи, фальшивых принципов и ложных абсолютов при принятии решений. Истина должна быть не только конкретной, но и ясной, четкой, преисполненной мудрости и силы. Вопросы ценностного уровня он рассматривал в работах «Нравственная жизнь и философ» (1891) и «Воля к вере» (1897), уделяя в них внимание вопросам абсолютизма и авторитаризма. В очерке «Великие личности и их окружение»(1880) он подчеркнул: не бывает истинно великой личности без мощной творческой работы и новаторских усилий ее самой. Если этого нет – перед нами лишь идол, истукан, робот. [332]

331

Рассел Б. История западной философии. Новосибирск, 1997. С. 735, 742.

332

Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. С. – П., 1997. С. 321.

Прагматизм по сей день считается официальной идеологией американского общества. Если вождем прагматического образа мыслей считают Дж. С. Милля, то народом, воспринявшим близко к сердцу прагматическо-утилитаристские взгляды, стали янки и англичане. В этой философии есть здравое зерно. Она требует действий, успехов, достижений, результатов, свершений, жизненных благ. Сложнее обстоит дело с духовными потребностями. Конечно, и для воплощения духовных потребностей нужны практические действия, да и деньги. Но дело в том, что духовные потребности соотносятся с жизненными целями и поступками людей не прямым образом. Часто бывает наоборот. Чем выше степень прагматической заданности индивида, тем ниже его духовно-нравственный и культурный уровень. Об этом писал В. Вундт в «Проблемах психологии народов»: «Чем с большим безразличием будет все подчинено воле, тем необходимее глубокое падение общего идеала, общего понятия цели, который теперь должен уже руководствоваться скорее более низменными или, в лучшем случае, заурядными ценностями, чем высшими. Общее, как и всегда в вопросах ценности, очень близко соприкасается при этом с низменным, пошлым. Таким образом, прагматизм принижает безусловные требования практического разума (здесь достаточно красноречива уже сама подмена выражения) до степени мотивов удовлетворения потребностей, имеющие абсолютную ценность идеалы – до степени относительно полезных целей». Если, по формуле И. Бентама, богатство является мерой счастья, то формула прагматиста-янки: «Деньги и власть – это и есть главные слагаемые счастья». [333]

333

Вундт В. Проблемы психологии народов. М., 1998. С. 279, 280.

Дж. Дьюи считают высшим философским авторитетом вузовской и научной элит. Сантаяна был последним пуританином (в 1935 г. вышел его роман «Последний пуританин»), а Дьюи, видимо, следовало бы назвать последним философом Америки. Чем только он не занимался! Вначале его увлекла психология. В конце века он отдался педагогике, создав школу нового типа. Став профессором философии в Чикаго (1894), он одним из первых включил педагогику в число преподаваемых предметов. Его перу принадлежит книга «Школа и общество» (1899). Некоторые из его книг переведены в России. Его работы (30 книг и около 900 статей) охватывают широкий спектр философских и социальных проблем, включая этику, эстетику, религию, культуру, образование. В основе философских построений лежит опыт (демиург, творец, критик и аналитик), охватывающий факторы человеческой жизни и деятельности. Исследователи говорили о нем: «У Дьюи все есть опыт и опыт есть все». Среди его философских верований упомянем такие: убеждение, что политика обязана быть высокоморальной, требование социальной реконструкции американской системы, решимость воплощать свои идеи без насилия, т. е. мирными средствами. Видимо, на него в какой-то мере повлияло и то, что в 30-е годы ХХ в. он возглавил комиссию по расследованию деятельности Троцкого. С этой целью он уехал в Мексику, где изучал материалы. Побывал в России и в Китае. С точки зрения его значения как философа стоит сказать и о его критике понятия «истины». Истина для Дьюи не статична, а подвижна и переменчива, как сама реальность и жизнь. Мышление он рассматривал как эволюционный процесс. Верил ли он в Бога? Трудно сказать. Как вспоминал Б. Рассел, Дьюи как-то в порыве откровения признался ему, что он освободился от оков традиционной ортодоксальной теологии вовсе не для того, чтобы «дать заковать себя в другие оковы» материального свойства.

Что же касается жития «великого гуру» США, философа Дж. Сантаяны, то, будучи рожден в Испании, он остался чужаком в Америке, где не очень ладил с ее ученым миром. Известно, что упомянутый У. Джемс назвал его докторскую диссертацию «верхом нравственной испорченности». По рождению он был католиком и испанцем, по воспитанию – пуританином и американцем. Вероятно, по этой причине он так и оставался чужим в американском мире (без страны, церкви и семьи). Жизнь и деятельность философа протекали в стенах Гарварда. Тут читали лекции У. Джемс, Дж. Ройс и Сантаяна (с именами упомянутых ученых обычно и связывают «золотой век» американской философии). В 1889 г. он получил звание доктора философии, а в 1911 г. покинул стены Гарварда, пожелав полностью посвятить себя науке. Скажем прямо и честно: Сантаяну тяготила Америка с ее безумным и бесчеловечным культом наживы и денег. Как только ему позволили финансы, он навсегда оставил США (1911) и переселился в Европу (Англия, Испания, Италия). В Риме он создал свои самые значительные произведения. Среди наиболее сильных работ – «Чувство красоты» (1896), «Жизнь разума» (1904–1905), «Царства бытия» (1940), «Люди и места» (1943–1945), «Господство и власть» (1951). Сантаяна с помощью философии пытался осмыслить жизнь, найти ответы на волнующие его вопросы, стремясь «выразить полуоткрытую действительность так, как это делает искусство». [334] Это не всегда ему удавалось в деловой Америке.

334

Зотов А. Ф., Мельвиль Ю. К. Западная философия XX века. М., 1994. С. 41.

И все же янки лишены облагораживающего влияния исторической традиции, классического искусства. За их плечами нет блеска Рима, величия Испанской и Германской империй, походов Наполеона, нет седой китайской древности, нет ни египетских пирамид, ни Кремля, ни собора Василия Блаженного. Это все время как-то злит их и раздражает, заставляя чувствовать что ли культурную провинциальность и духовную неприкаянность, порой даже явную ущербность. Не случайно известный историк США Ф. Тернер усиленно пытался провести аналогию между США и Древней Грецией, отмечая, что для Греции Средиземное море сыграло такую же роль в становлении ее культуры, как и фактор духа границы для Америки. А находившийся на дипломатической службе в Вашингтоне П.И. Полетика даже писал в статье «Состояние общества в Соединенных Американских областях» (1830): «Первоначальное обучение весьма распространено в Соединенных областях, так что редко встречаются люди, даже в числе ремесленников, не знающие грамоты и цифири. Сверх сего, английские путешественники признают, что язык, употребляемый большей частью жителей Соединенных Областей, чище и правильнее того, коим говорит простолюдин в Англии, где каждая провинция и, так сказать, каждое графство отличается особенным наречием. Но когда, отдав сию справедливость, мы приступим к рассмотрению Наук и Художеств в Соединенных Областях, то увидим, что край сей еще очень отдален на сей счет от Европы». Однако после революций и войны за независимость активность в области культуры заметно возросла: «За четверть века поразительного обновления в стране появились первый роман, первая эпическая поэма, первый композитор, первая профессионально поставленная пьеса, первый актер и танцовщик, первый музей, первые значительные живописцы, мастера музыкальных инструментов, граверы, журналы, – поистине большинство определяющих черт традиционно высокой культуры». [335]

335

Вестник Российского гуманитарного фонда. 2, 1998. С. 125.

И все-таки в массе своей американцы оказались в положении соломенной вдовы: вроде бы и сожительствуют с культурой, но связь эта эфемерная. Во-первых, подобная двусмысленность определялась довольно скудными условиями жизни и довольства (в начале пути). Во-вторых, тут восторжествовал лейбницевский подход, определяющий ценность поэзии и искусства по отношению к науке примерно как 1 к 7. США с трудом воспринимают культуру. Л. Мэмфорд писал: «Если дело касалось литературы или… духовной музыки, пуританин не восставал против этого рода искусства. Но художественное выражение было невыносимо для его глаз… Они отвергали всякую связь между свободным художником и прикладными искусствами, они изгнали художника на улицу, где он вынужден был продаваться первому встречному». [336] В-третьих, главным стимулом всех усилий обитателей США стало добывание денег (причем, любыми доступными им способами). Их демократия пропитана денежной «культурой», как пьяница алкоголем.

336

Мэмфорд Л. От бревенчатого дома до небоскрба. М., 1936. С. 28.

Когда колонисты впервые прибыли на обетованную землю, единственное, что предстало их взору, это великолепные дикие ландшафты и разбросанные то тут, то там жилища местных индейцев. Находки деревянной скульптуры индейцев в Оклахоме (Спиро Маунд), Флориде (Марко Сайт) и на севере от Вашингтона свидетельствуют о высоком художественном вкусе аборигенов (например, «трубка Люцифера», относящаяся к 13–17 вв.). Встречаются и образцы каменной скульптуры. Однако по мере усиления экспансии янки, индейцев вытеснили с их земель и те стали терять вкус к художественному творчеству. Следы их изобразительного искусства постепенно теряются. Единственным исключением стали, пожалуй, ирокезы и делавары, чья жизнь ярко описана в романах Купера. В XVIII–XIX вв. последние островки художественного творчества аборигенов оказались разбросаны по Аляске, юго-западу и северу штата Нью-Йорк. Американцы, безжалостно искоренив культуру индейцев, в конечном итоге отвергли и их искусство.

С другой стороны, понятно, что скульптура как высокое искусство должно было прийти из Европы, как и многие другие культурные «аксессуары». Этот процесс приобщения к европейским традициям и стандартам стал заметнее особенно после 1776 года. Среди наиболее интересных работ такого рода – различные виды мебели, статуя каторжника, установленная напротив тюрьмы в Ист Гринвиче, Род Айленд (что неподалеку от будущей статуи Свободы). Работавший в конце XVIII – начале XIX вв. У. Раш стал автором символических фигур Комедии, Трагедии, Мудрости, Правосудия. По мнению автора очерка об искусстве этого периода, деревянная скульптура Дж. Вашингтона, сделанная Рашем (1814), гораздо точнее схватывает черты героя войны за независимость, нежели мраморная скульптура самого Гудона (1792).

И все-таки важно подчеркнуть, что американцы не смогли обойтись без поддержки великого классического наследия Европы, в том числе, итальянцев и французов (Гудона, Кановы, Франзони и других). В частности, знаменитая «Греческая рабыня» Пауэрса (1847), получившая немалую известность в Европе и Америке, была выполнена в духе Венеры Флорентийской. Последующие поколения художников и скульпторов устремлялись в залитые солнцем города и музеи Апеннин, где и обучались вершинам классического искусства. Многие американские художники были самоучками. Они начинали как обычные ремесленники, разрисовывая дома, экипажи, вывески, кабинеты знатных и богатых людей. Последних в принципе не интересовала живопись как таковая. Толстосума интересовала его собственная персона, представленная во всем величии денежной значимости. Нувориши не видели смысла в художественном образовании и воспитании. Заметим, что первое художественное училище европейского толка было открыто в США лишь в конце XIX в. Живопись долгое время оставалась здесь уделом париев, как это некогда бывало и в рабовладельческом Риме. Весьма знаменательно шутливое замечание О. Уайльда в отношении американцев (шахтеров): «Я говорил им о ранних флорентийцах, а они спали так невинно, как если бы ни одно преступление еще не осквернило ущелий их гористого края. Я описывал им картины Боттичелли, и звук этого имени, которое они приняли за название нового напитка, пробудил их ото сна, а когда я со своим мальчишеским красноречием поведал им о «тайне Боттичелли», эти крепкие мужчины разрыдались, как дети». Хотя вряд ли было бы иным в подобной ситуации и поведение российских шахтеров.

Можно ли считать случайным, что замечательный портретист Копли (его «Автопортрет» 1760 г. доносит до нас образ американца XVIII в.) накануне революции вынужден был уехать в Англию, дабы не ограничивать свое искусство исключительно заказными портретами. Другой даровитый художник, Трамбелл, пытался писать исторические сюжеты, но Америка оказалась не готова воспринять такую живопись. Еще один американский гений, Морзе, учившийся на художника и мечтавший вернуться в Америку, чтобы писать полотна, подобные полотнам великих европейских мастеров XV века, понял наивность и бесперспективность своих чаяний. В итоге он бросил живопись и занялся изобретательством, хотя и небезуспешно. Искусство долгое время находилось в Америке в лучшем случае в положении лакея, в худшем – в положении клоуна, развлекающего занятую погоней за долларом толпу. [337]

337

The artist in America. N.Y., 1967, P. 8—10; 200 years of American sculpture. N.Y., 1976. P. 7—33.