Насекомый
Шрифт:
– Лови! – сквозь воспоминания слышу и чувствую, что на голову мне что-то тяжелое плюхнулось.
Смотрю – мухи вернулись, канат кинули. Я без лишних слов всеми лапами за него ухватился и крикнул:
– Вира, птицы мои синие! Тащите меня!
И вытащили ведь! Я, как на воле оказался, первым делом отдышался. Потом огляделся. Мухи все по своим делам разлетелись, одна Чкаловская рядышком сидит и аппетитно огуречную попку посасывает.
– Мы в расчете? – спрашивает.
– Спасибо тебе, милая, – улыбаюсь. – Кабы не ты, сдох, ей Богу. Никуда не торопишься?
– Нет, – отвечает, –
Я кругом бутылки обошел и только дивлюсь. Это ж надо, такое впечатление, что они помои прямо под раковину кидают. Еды-ы… немерено! Правда, низкокалорийной. Очистки картофельные, огуречные попки, огрызок от яблока, фантики от ириса «Забава»… Ни колбасной шкурки завалящей, ни хрящика. Сюда бы вегетарианцев – им пир горой, а нам, настоящим мужикам, мяса надо. Рыбы, на худой конец. Но на безрыбье, сами понимаете, и огурец – свинина.
Перекусил нетривиальным лакомством. Влаги испил, и запас под крыло взял. Так, на всякий случай. А потом услышал, как далекая призрачная дверь хлопнула. Глядь на стол – нет моего «Abibas’a». Вот влетел, как же домой-то?! Ушла милая сердцу Анна Андреевна, забыла об сыне своем приемном…
Настроение тут же испортилось. Выдохнул я тяжело и на спину повалился, начал лапами дрыгать и реветь почти по-медвежьи.
– Ты чего, Гомемнон? – подобралась ко мне испуганная Муша. – Отравился? Странно, все свежее, никакого сальмонеллезу.
– Домой хочу-у-у, – вою я. – Сокра-а-ат, как же я-а-а-а ту-у-ут?…
– Эка ты примитивный, – ухмыльнулась муха, – чем тебе здесь-то не дом? Центр города, это тебе не Зина Портнова. Знаешь сколько памятников? На любом сри – не хочу. Я даже профессора Попова обгадила. Он сто лет назад радио изобрел, слыхал? Так я – прямо на нос гению! Вот скажи мне, есть у вас там профессор Попов?
– Не-а, – всхлипываю.
– Ну вот, – улыбается, – а у нас есть. И Шевченко стоит, знаменитый нерусский поэт. А в крепости лысый царь Петр авангардной работы. Кстати, о крепости: у меня мечта заветная есть – Петропавловскую иглу обосрать… Но, похоже, неосуществимо это… – вздохнула тяжело Муша.
Меня такой поворот разговора заинтриговал. Я на лапы вновь перевернулся и с любопытством уставился на Чкаловскую.
– Так в чем же дело? – спрашиваю. – Есть мечта, надо воплощать. Кто тебе мешает?
– Кто-кто? Ветер мешает, – отвечает, а сама задумчиво в грязное коммунальное окно смотрит. – Там, на самом верху, больно ветер сильный. Сдувает. Весу-то во мне, чай, не три килограмма.
Я оценивающе посмотрел на нее и разочарованно покачал головой.
– Да уж, – говорю, – пожалуй, даже не полтора. А то бы ты мечту свою давно в реалии воплотила… Но не надо расстраиваться, Муша. Истинная мечта – она на то и истинная, чтоб не исполниться никогда…
– То есть? – не поняла Муша. – Поясни-ка.
Я усом пошевелил, принял позу роденовского мыслителя (его я еще в журнале на Зине видал), в какую Сократ сгибался, когда нас, молодежь, уму-разуму учил, и начал свою пространную лекцию.
– Понимаешь, – говорю менторским тоном, – без истинной мечты жизни нет. Только она, мечта, должна
быть глобальная и недосягаемая. Вот как твоя, например. Нельзя мечтать о колбасе или о собственном клопе в будочке. Это вещи исполнимые. Грезить надо о чем-то возвышенном…– Петропавловский собор – возвышенный? – перебивает.
– Это смотря для кого, – объясняю. – Для птицы – нет. Потому что она запросто может на него взлететь и легко, как ты говоришь, обосрать. А для тебя – да, так как ты не три килограмма. Будь ты эти три килограмма, ты бы и Останкинскую башню в Москве обгадить смогла.
– Чего? – не поняла Чкаловская. – Какую башню?
– Эх, неучи! Останкинскую! – повторяю. – Я по телевизору видел. Но она в Москве, и это нас не касается. Хотя, с точки зрения мечты – такой фокус покруче Петропавловской иглы будет. Можешь грезить. Я сейчас о другом говорю…
– О чем?
– Не перебивай. О том я размышляю, что нормальная мечта никогда не может исполниться. Так уж природа устроена. Почему? А потому, что если бы все истинные мечты в реальность воплощались, сама жизнь бы смысл потеряла, а, значит, вечные поиски и дерзость мысли оказались бы навеки утрачены. Мы бы все тогда в быдл превратились, которым только пожрать да посрать… Пардон, – я сообразил, что для некоторых, например, для мух – смысл жизни в последних моих словах и заключен, поэтому вовремя извинился и попытался выкрутиться: – …в домашней обстановке, на родной кухне, например. Вот ты – не быдло, о возвышенном грезишь. Об игле Петропавловской! Ты, муха – птица высокого полета…
– Я знаю, мне родственники говорили, – кивнула Муша. – Мать однажды сказала, что я должна была орлихой родиться…
– Орлицей, – кивнув, поправил я, – не суть важно. А знаешь, какая у меня мечта?
– Эту?… Останкинскую башню обосрать? – искренне предположила Чкаловская.
– Нет, что ты! – рассмеялся я. – Такая мечта может присутствовать только у тех, кто летать и гадить с недосягаемых высот рожден. А я пешеход, поэтому хочу стать всемирно известным спортсменом, самым быстрым бегуном в своем классе мощности. Чтоб награды там всякие, почести, пьедестал почета…
– …обосрать? Ну, для этого далеко бегать не надо, вон на Петровском, тут рядом совсем…
– Да при чем здесь – обосрать?! – разозлился я. – Взойти на него! На пьедестал! И не просто взобраться, это любой дурак сможет, а восшествовать, как общепризнанный чемпион. Чтоб медаль там, и все такое, шампанское об тумбочку…
– Эка ты хватил! – восхитилась Муша. – Красивая мечта! Только какая надобность в твоем пьедестале?
– А какая надобность в твоей Петропавловской игле?
– Ну…
– Обгадить?
Чкаловская кивнула.
– Вот видишь, какие мы с тобой разные?!
– Почему? – удивилась Муша.
– Потому что для меня справить нужду – дело скрытное, интимное даже, а для тебя – предмет гордости и всеобщего восхищения родни. Ты вот говоришь, мать тебя орлицей зовет, а думала ли ты о том, что у них, у орлов, кроме высокого полета еще и свои мечты есть? И они, между прочим, нужду прямо в своем высоком полете, как стюардессы с космонавтами, справляют. Им для этого шпилей по надобностям посещать не надобно…