Насекомый

– Логично, Семен, – кивнул я и решил тоже перейти на «ты». Тем более что каждая выпитая капля амброзии все сильнее растормаживала мое сознание.

– Что ж, пора вернуться к нашим клопам, – выпустил Катерпиллер очередную струю ароматного дыма. – Расскажи старику, Агамемнон, каким ветром тебя в наши края занесло…

И я рассказал. И про «Abibas», и про обморок, и про долгое путешествие с Анной Андреевной. О том, как оказался в бутылке и как из нее с помощью Муши Чкаловской выбрался. Умолчал только о мечтах…

– Добрая муха, – кивнул Катерпиллер, когда я закончил свое длинное повествование. – У нас с ней пакт.

– Пакт? – удивился я.

– Ага, – кивнул Семен Обусловович, – она нам на кофе во время просушки оного не гадит, а мы плесень в кухню не тащим. Они, мухи, грибка не выносят.

– Я заметил, – кивнул, скорее для поддержания разговора. Потому что ничего подобного я ровным счетом заметить не мог. – Прости, Семен, Муша мне сказала, что Катерпиллер – это твой творческий псевдоним…

– Да, да, да… – задумался хозяин. – Это ты точно выразился. Именно псевдоним. И именно творческий. Красиво звучит, правда? Но, главное, очень прогрессивно.

– Ага, – осторожно согласился я, – но только малость непонятно.

– Что ж, непонятно – разъясним. Ты только не перебивай. Дело в том, Агамемнон, что сам я нездешний, как и ты. Правда, молодость свою буйную провел не так далеко, не на Зине Портновой. У меня все проще, родился я на той стороне улицы…

– А-а… – хотел я вставить что-то свое. Что, сейчас уж не припомнить, но Катерпиллер посмотрел на меня так сурово, что я аж усы в кофейник опустил.

– Не перебивай, – твердо попросил он, – не терплю. Спросил, дай расскажу. А не интересно, можешь идти на все четыре стороны.

– Простите, – тихонько извинился я, – вовсе я не хотел вас обидеть.

– Ладно уж, – смягчился хозяин, – слушай.

И вот что Семен Обусловович мне поведал:

«Явился я на свет в подвале обычного старого дома на улице Большая Пушкарская, в кухонной стене одного известного ресторанчика. Отсюда, Агам, у меня и природная склонность к предпринимательству, а также искренняя любовь к доброй пище.

Мать моя, коренная уроженка здешних мест, с ранней юности питала слабость ко всему заграничному, а когда в ресторане вместе с ящиком замороженных куриных окорочков непостижимым образом появился большой черный эмигрант из Штатов, афроамериканец со странным именем Обуслов Гарлемский, она тут же выскочила за него замуж. Тот и усом пошевелить не успел.

Вопреки ожиданиям, Пушкарская колония ресторанных, за исключением моей мамаши, приняла эмигранта достаточно прохладно, но связываться с ним боялась, уж больно он был велик и даже страшен, когда налижется пролитого бурбону.

Против воли населения и благодаря одной лишь грубой физической силе, стал со временем мой папаша главой семейства, а так как у них там, в американских традициях, полигамия не поощряется, то мама заняла единственное место рядом с самодержавным троном.

А вскоре родился я и еще сотни две моих сестер. Но вот что странно, братьев у меня не было, поэтому как-то сразу, еще не достигнув совершеннолетия, начали прочить нынешнего твоего собеседника в наследники.

Рос я ребенком крайне любознательным, лез везде, поэтому с первого дня своего получил ужасное прозвище – Суеус. Посуди сам, Агамемнон, можно жить с таким именем – Суеус Обусловович Гарлемский? Я, конечно, понимаю, что родители имели лишь благие намерения касательно моей судьбы, но ты ведь и сам знаешь, куда ими, этими намерениями, выстлана дорога.

Долго ли, коротко ли продолжалось мое воспитание, но в конце концов облазил я все ресторанные помещения, изучил там все ходы и выходы, отведал разных напитков и кушаний… А потом загрустил.

Сам подумай, когда в таракане живет вечная жажда познания, может он долго существовать в знакомой как шесть лап обстановке? Эх, то-то и оно.

В общем, в один прекрасный день, не поставив в известность ни родителей, ни соплеменников, выбрался я из нашего душного помещения и решил посмотреть на белый свет. Достиг ресторанного зала, залез в карман пальто какого-то жлоба, который планомерно накачивался горячительными, при этом совершенно не закусывая, и замер в сладостном предвкушении предстоящих приключений.

Они, приключения, ждать себя долго не заставили, потому что жлоб мой через каких-то пять минут начал пьяно и ужасно скандалить. Охранники усмирили его чем-то тяжелым, взяли подмышки, и вышвырнули вон, предварительно очистив карман, в котором я сидел, от мятых пропахших тухлым салом бумажек (как я потом узнал – денег). Пальто упало на тротуар рядом с моим горемыкой.

Подождал я для проформы, собираются меня куда-то нести или нет, и, так и не дождавшись, выполз на белый свет. Это я так говорю – белый, чтобы рассказ красивее получался, на самом деле шел дождь, и я тут же оказался в луже. Слава Богу, та была не широка и не глубока, поэтому остался отпрыск королевского семейства в живых.

Решил я, коль дело приняло такой оборот, путешествовать пешим ходом. Можно было, конечно, вернуться в свой подвал, а своим наврать с три короба, что облазил весь мир, но мы, Гарлемские, не такие. В нас природная честность вместе с генами заложена. А может, и с инстинктами. Кто разницу знает?

Короче, пошел я в сторону от дома. Там, на широком пространстве прямо под дождем какие-то странные люди дорогу ковыряли. И повсюду стояли желтые машины устрашающего вида, на которых по-американски (меня отец-то кой-чему из их грамоты к тому времени обучил) было написано – «CATERPILLAR». И мне это слово так понравилось, что решил я сразу себе такой же точно творческий псевдоним взять. Чтоб как у всех знаменитых тараканов-путешественников.

А, придумав псевдоним, спустился с бордюрного камня к людям в оранжевых жилетах и решил меж них прошмыгнуть… Но не тут-то было! Желтая машина, чье тяжелое черное колесо нависало прямо над моей спиной, неожиданно покатилось прямо на меня и впечатала в землю. Одна голова снаружи торчать осталась. Взвыл я от боли, но никто, естественно, того не услышал. Наших поблизости не было, а люди тараканьей речи, как известно, не знают. Слабоваты они в межвидовом общении.

Но все обошлось. Земля мягкой оказалась. Жив я остался, только чуть сплюснулся. На здоровье этот прискорбный факт моей внешности почти не отразился, но тогда такое впечатление сложилось, что часть спинного мозга в головной по тонкой внутренней трубочке подалась. Отсюда, я так думаю, и ум мой недюжинный, и организаторские способности. Хотя, доподлинно наша медицина сей факт установить не смогла.