Наш человек на небе

– Перестань кривляться. Речь не о тебе. Мы не знаем, что с этим всем делать.

– С чем с «этим»?

– Не бывает таких совпадений, — сказал нарком. — Эклипс захватили пятого — а в Берлин Гитлер вернулся второго. Сорвался из Растенбурга; четвёртого объявил о сборе высшего руководства Рейха... вот и думай.

– Растенбург? — уточнил практичный Мясников.

– «Волчье логово», ставка в Восточной Пруссии. Военными действиями Гитлер руководил именно из Растенбурга.

– Тоже из тех аусвайсов стало известно?

– Тоже. Там вообще много... занятного.

Берия помолчал, решаясь. Мясникова надо было вводить в информацию, потому что очень скоро предстояло вводить в информацию весь мир. Майор заслужил небольшую фору.

– А знаешь, что самое занятное? В четвёртом пакете?

– Давай, огорашивай. То есть, огорошивай. Хотя один чорт.

– Генеральный план «Ост», — медленно проговорил Берия.

– Что ещё за план? — спросил майор, проникаясь мрачной торжественностью момента. — Просвети-ка.

– Им освещение вообще не нужно, — объяснил более опытный Коля. — Там штурманская система такая, что всё без света видно. - Инфракрасный спектр... — пробормотал товарищ профессор Сифоров.

– Ультрафиолет, — вполголоса не согласился товарищ профессор Жданов.

– Радиолокация! — хором сообразили товарищи профессора.

– Нет, — сказал Коля, — там так устроено, что...

Профессора уже не слушали, увлечённо обсуждая варианты устройства космических штурманских систем.

Половинкин мог бы совершенно точно объяснить им, что на самом деле датчики союзников использовали множество самых разных лучей одновременно — потому что никакую вещь на свете не возможно как следует рассмотреть в одном-единственном свете. Юно объясняла и показывала ему; да и дружба с Иваном даром не прошла. Но зачем объяснять?.. учёным было интересней разобраться самим: сперва теоретически — как оно вообще может быть; а затем уж предметно — сверяя свои предположения с действительностью.

А уж если вы расходитесь с действительностью — тем хуже для действительности!

Сифоров очень неплохо разбирался в вопросах радиолокации — именно он рассказывал Коле про испытания первой в мире радиолокационной станции: проект «Электровизор», июль 1934 года, Ленинград.

А Жданов — тот просто умный, хоть и энергетик.

Наука — она ведь, прямо скажем, едина. Принципы, подходы, логика... кирпичики. Понимать науку означает понимать её всю, целиком. А если в какой-нибудь отдельной области и не особо разбираешься — так ведь это просто набор знаний. Знаний в голову всегда можно накачать, было бы понимание сути.

Вот поэтому земные учёные, может, отдельных конкретных моментов пока и не знали — зато и стремились в первую очередь разобраться в том, откуда эти самые моменты берутся, как друг с дружкой связаны, что на что влияет.

Ладно, с лёгкой светлой завистью подумал Коля, у каждого ведь свой путь в жизни. Не всем же быть учёными, кому-то и воевать надо. Сам он в училище младшего командного состава НКВД попал почти случайно... то есть, в школу, конечно. Просто слово «школа» Половинкину не нравилось — несолидно звучит. Ну так вот, а в училище...

– Половинкин! — звонко и грозно прошипело над ухом. — Почему поза рыхлая? Несолидно. Смир-рна!

– Слушаюсь! — таким же шёпотом ответил Коля, вытягиваясь во фрунт.

– А чего это мы шепчемся? — уже обычным голосом удивился Мясников. — Челнока-то всё равно пока нет.

– Сейчас, товарищ майор, — сказал Коля. — Сейчас будет. Уже совсем чуть осталось.

Он действительно чувствовал... ну невозможно это объяснить! Как тогда, в кабинете у товарища Сталина, когда предводитель инопланетных гостей ворвался в святая святых, в Кремль, расшвыривая охрану и ломая двери. А сейчас иголочки в голове не кричали — лишь тихонько подпрыгивали от нетерпения, и Коля твёрдо знал, что всё будет хорошо. За последние месяцы сродство с иголочками обострилось, их голоса слышались отчётливей, а «советы» сделались внятнее. Если прежде Коля ощущал только смутное волнение, то теперь научился различать и более тонкие оттенки смысла — опасение, тревогу, радостное предвкушение... Присутствие Старкиллера Коля вообще угадывал чуть не за пол-лагеря, хоть и не решался обсуждать это с новым товарищем.

Вот и сейчас: установленный на скорую руку пост авиакосмического слежения ещё молчал, но Половинкин чувствовал, что челнок с лордом Вейдером совсем рядом, в паре километров, может быть. Он огляделся.

Для приёма правительственных и прочих особо важных челноков выделили треугольную площадку между Сенатским дворцом и Арсеналом. Пространство огородили брезентом, — со стороны Арсенала, где располагалось общежитие гражданских сотрудников Кремля, поставили деревянные леса, — и усилили светомаскировку. Космодромы в Балашихе и на стадионе «Динамо» решили не использовать: космолётам союзников требовалось совсем мало места для взлёта и посадки, да и лорд Вейдер не желал тратить время на перемещение наземным транспортом. Формализмом инопланетный главнокомандующий вообще не страдал, и торжественность официальной встречи в большей мере объяснялась инициативой Советской стороны.

Коля, — в качестве эксперта, — присутствовал на обсуждении тонкостей протокола.

– Нельзя недооценивать важность официального приёма, — сказал товарищ Молотов, покачивая широкой лобастой головой. — Когда речь идёт о внешних сношениях, тем более — такого уровня... Никак нельзя недооценивать. Вспомните хотя бы, как мы Риббентропа тут обрабатывали.

– Ситуация в корне отлична, — не согласился товарищ Сталин. — В тот момент СССР нуждался в передышке, и такую передышку мы были готовы купить почти любой ценой. Но и Гитлер сам активно искал передышки, прежде всего потому, что не владел достоверной информацией о состоянии нашей промышленности и нашей армии. Риббентроп же исполнял волю Гитлера, поэтому и переговоры прошли относительно легко.

– Зато у СССР нет таких острых противоречий с этой их Империей, — заметил молчавший до этого товарищ Судоплатов, переглядываясь с товарищем Меркуловым. — Хм. Ну, пока нет.

Половинкин совершенно точно знал, что как раз Павел Анатольевич не покладая рук работал над тем, чтобы СССР оказался готов к моменту, когда, — и если, — «пока» превратится в «уже». Мы, прямо скажем, люди мирные — но бронепоезд на запасном пути стоять обязан. Именно потому, что роскошь быть мирным доступна лишь тому, у кого всегда в резерве пара-тройка бронепоездов поубедительней.

Тут Коля вспомнил деда, — любил старик эту песню, «про Каховку», — и слегка отвлёкся от разговора. Но только слегка: подумаешь — взгрустнулось по дому...

Некогда грустить.

Он сосредоточился на словах товарища Сталина:

– …Галактическая Империя заведомо превосходит нас военной и политической мощью, научным и технологическим уровнем развития, людскими и промышленными ресурсами.

– Да и просто превосходит, — спокойно добавил Судоплатов. Легендарный разведчик легко признавал чужое превосходство. Он просто не желал с ним мириться. — Главное, что дебют сыгран, считаю, удачно.

– Это так, товарищ Судоплатов, — согласился Иосиф Виссарионович. — Но теперь, когда «дебют сыгран», и обе наши державы продемонстрировали искренность намерений, речь идёт о всемерном расширении сотрудничества. Поэтому необходимо поставить союзников в положение, когда наши стороны будут выступать не с позиции силы, будь то сила военная либо дипломатическая, но с позиции взаимного уважения и взаимной выгоды. Коли всеми своими иголочками чувствовал, что дебют дебютом, а пара запасных бронепоездов у товарища Сталина где-нибудь да припрятана. Обосновать такое впечатление Половинкин, конечно, не смог бы, но вот видел он сейчас в повадке Иосифа Виссарионовича что-то такое... Ну вот как мужик на ярмарке водит за собой медведя с продетым в нос кольцом. Зверюга здоровая и заломала б мужика в один миг — но мужик уж так привык к своей власти, что медведь подчиняется не страху боли в пробитом хряще, а одной этой человеческой привычке. Не отпускай поводок, но и не подходи слишком близко — и никуда зверь не денется.