Наш человек в горячей точке

Однако вот видишь, я устроил на работу родственника, из своих краев! Я долго разыгрывал из себя цивилизованного человека, освободившегося от зова племени, но вот сейчас всё стало ясно… Вот он я, на ТВ, в прайм-тайм! Мой родственник пропал, и мне остается только запеть: Слышишь ли меня, зову тебя, родной…

Главный смотрел на меня с ужасом. Вся подготовка пошла коту под хвост.

Ведущая ждала, что я наконец выскажусь.

Потом сказала: — Такого развития истории мы не ждали, но давайте проясним дело — вы взяли на работу своего родственника? И послали его в Ирак? Или нет?

Пока я раздумывал, что ответить, все как-то очень долго смотрели на меня. Я думал и то и другое, но у меня уже имелся опыт и мне было ясно, что эту историю невозможно объяснить, в результате чего я наконец сказал: — Да, он мой родственник, но он знает арабский.

Что тут поделаешь. Даже мне было смешно это слышать.

После этого разговор застрял на теме родственных связей.

Я как-то отупел и некоторое время вообще не следил за тем, кто что говорит, у меня в голове вертелись какие-то сценки, я видел ту квартиру, где был утром… И я подумал, что передача идет по телевизору и там она везде, она улетает в мир посредством спутников, и я подумал о Чарли, не знаю, почему именно о нём, как он смотрит на меня на экране, как пялится на меня, держа в руке бутылку с оливковым маслом и занимаясь приготовлением своего ужина slow food, на который меня он не позовет.

Я видел вокруг себя этих людей, видел, как они открывают рты.

Спустя некоторое время кто-то из сидящей в студии публики попросил слова… Я глянул на него… Черт побери… Кто же это ещё мог быть, если не Ичо Камера!

Ужас! Ичо! Ему уже протягивали микрофон.

Он пригладил усы и сказал: — Я случайно знаю и Милку, и всех, и… И я знаком с ситуацией… И могу сказать, что не всё так, как я бы сказал, черно… Пусть Милка меня извинит, но они нашли ему работу, он был безработным и хотел работать. И этот парень, журналист, он родственнику нашел работу и… И это, это нужно ценить!

Ну и ну, этот тип говорит так, как будто его подготовила к выступлению моя старушка.

Тут, после слов Ичо Камеры, в студии послышались легкие аплодисменты публики, но ведущая тут же вмешалась пронзительным голосом, и пенсионеры перепугались… Она быстро дала слово социологу с бородой, а он безнадежно углубился в феномен племенных связей, которые, подчеркнул он, внеинституциональны. Они мешают функционированию институтов, создают параллельную систему — и это наша проблема, подчеркнул он. Самые сильные государства те, которые уничтожили племенные отношения и ослабили семью, сказал он. — Чем сильнее семья, тем слабее государство! — закончил он.

Потом ведущая предложила мне прокомментировать всё это. Я очень сильно действовал ей на нервы, потому что она планировала трактовать меня как бесчувственного корпоративного редактора, как символ холодного капитализма, который попирает людей и плевать хотел на материнские чувства — но, ввиду того что я трудоустроил своего родственника, всё это потеряло смысл.

Я сказал, что согласен с господином из публики (тут Ичо Камера мне подмигнул), а также с социологом…

— Не согласны только со своей тетей? — спросила она иронично.

— Нет, — сказал я. — С ней я не могу согласиться.

После этого снова подключили Милку из региональной студии. Первым делом она прокомментировала Ичо Камеру, сказав, что про него всем известно, что он сумасшедший, а потом кроме меня она напала ещё и на социолога за то, что тот выступил против семьи… В целом Милка была слабо подготовлена и почему-то вообще забыла поплакать и сказать что-нибудь трогательное о Борисе, так что в телефонном голосовании зрителей она получила гораздо меньше голосов, чем ожидалось. Мы же, именно так, как и сказала моя старушка, набрали тридцать процентов.

* * *

После окончания передачи все как-то спонтанно дистанцировались от меня, только Ичо Камера в своем мрачном джемпере подошел ко мне и сказал: — Вижу, малый, ты становишься популярным. Помню я тебя, помню…

— Я становлюсь антипопулярным, — сказал я Ичо. — Я вас тоже помню.

— Всё это один хрен: популярный, антипопулярный… — сказал Ичо.

— А вы? — спросил я из вежливости. — Часто бываете в Загребе?

— Да я отдал своё поле сыновьям, пусть занимаются, — сказал он. — А сам понемножку торгую тут, на Долце, и понемножку хлопаю, сидя в публике. Моё место не в глуши, а здесь, здесь центр всего. Что мне в глуши делать?

— A-а, э-э, — сказал я.

— Ну а у нас-то там что? Только «Свободная Далмация»… и иногда какой-нибудь матч.

Я слушал его с некоторым удивлением. Ичо Камера говорил так же, как говорит молодежь, которая не хочет прозябать всю жизнь в какой-нибудь дыре. Ему хочется быть в мувинге, там, где центр всего. Знай он английский, наверняка уехал бы в Нью-Йорк. Была у него эта болезнь — не мог жить без СМИ, да и духом он был молод, что, вероятно, одно и то же.

Не будь он деревенщиной, подумал я, никто бы и не заподозрил, что он чокнутый.

К нам подошел Перо Главный.

Сначала он обратился к Ичо и пожал ему руку: — Уважаемый, хочу, чтоб вы знали… Поддержка для нас значит очень много.

— Я человек маленький, но я должен был отреагировать, — сказал Ичо Камера.

Потом Главный повернулся ко мне: — Хозяин меня сейчас звал к себе, — сказал он.

— И?

— Ты уволен.

— Твою мать, — сказал я. — А я как раз собирался взять кредит.

Перо посмотрел на меня так, будто пытался понять, в своем ли я уме, а потом, должно быть, решил, что не его это дело. — Я к этому отношения не имею, но думаю, что тебе ещё и предъявят обвинение, — сказал он.

— Передай этому говнюку, что мне полагается выходное пособие!

— Думаю, у тебя нет шансов, — сказал Перо.

— Неужели? Давай, спроси этого теннисиста, чем он занимался, когда другие создавали имидж этого еженедельника, боролись за демократию и… — Я замолк, понимая, что выступаю как патетичный ветеран. А потом добавил: — Передай говнюку, что сейчас, когда у меня есть время, я что-нибудь напишу о нём как личности и его деятельности!

— Не сходи с ума! — сказал Перо.

— Ладно, давай проваливай!

— Ну… ну этак не годится! — сказал Ичо Камера.

Перо ещё раз пожал ему руку, смущенно, как будто успокаивая его, что-то пробормотал и исчез в лабиринте телевизионных коридоров.

— Некрасиво, совсем некрасиво с их стороны, — говорил Ичо Камера, пока мы шли в направлении телевизионного кафе. — Вот так вот увольнять людей… Вот так человека на улицу…

Я вздохнул.

— Это повысит мотивацию у остальных, — сказал я.

— Да-а-а… Поэтому я никогда и не устраивался на работу, — продолжил Ичо. — Только сельское хозяйство и чуток на телевидении… Сам себе господин!