Наш человек в горячей точке

— Нормально.

Пока я с Ичо выпивал на телевидении, в том кафе, где у виски был металлический привкус, позвонила Саня, грустным голосом. У неё три минуты до возвращения на сцену, там у неё были такие паузы в спектакле, когда она находится за кулисами, и она в театральном кафе видела начало передачи и немного под конец. Это не было слишком плохо, сказала она и вздохнула. Она не знала, как меня приободрить, а я не знал, как её. Это скоро забудется, любой скандал актуален три дня, сказала она грустно. Ага, говорил я, ага. Иди, отыграй своё, не думай сейчас об этом, сказал я.

Потом я пошел в «Лимитед». Все пялились на меня. Маркатович подошел утешить меня рассказами про то, что ему ещё хуже. Акции прославленного Ри-банка продолжали падать.

— Я из надежного источника слышал информацию, что немцы уходят. Предлагают банк правительству, за одну куну, — сказал он.

На другом фланге — Диана ушла и не отвечает на звонки.

— Но зато сегодня звонил Долина, — сказал Маркатович, который ещё и не брался за подготовку его избирательной кампании… — Долина разъярен.

Кроме того, сказал он, Долина добавил, что видел меня по телевизору и что я ему не подхожу для имиджа. Пусть Маркатович найдет кого-нибудь другого, сказал он ему.

— Он заявил, что ты «сконпромитирован», — сказал Маркатович, изображая Долину и пытаясь, чтобы это прозвучало как прикол.

У меня не было сил на улыбку, и Маркатович, посмотрев на меня гипнотически, произнес: — Будь уверен, этот твой шутник вернется живым и здоровым!

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю и всё. Когда речь идет о других, не обо мне, я умею оценивать ситуацию…

— Это у тебя от наркоты, — сказал я.

— Да нет же. У меня всегда так, если дело касается кого-то другого. Вот взять, к примеру, эти мои акции, если бы они принадлежали кому-то другому, моя оценка ситуации была бы безошибочной! Он вернется, спорим?

— Не надо, ты уже много раз спорил.

Потом Маркатович заговорил о своём старике, которого он взял на работу, а тот сразу запил. — Должно быть, чувствует себя униженным, — сказал он. — Всё время такой язвительный. Видимо, в его воображении я представитель капитализма… Каждый раз, когда ему что-нибудь говорю, он мне и-ро-нич-но отвечает: «да, шеф».

Маркатович считает, что с Борисом тот же случай и что вся история умышленно подстроена…

— Мы для них — на другой стороне… В их глазах мы успешны, и кто-то должен быть виноват, если с ними что-то не так, — сказал Маркатович. — У них нет политической программы, и они гадят нам и нашим семьям.

Выпивали мы до самого закрытия, а потом пошли к нему. Пусть Маркатович всё потерял, но пустая квартира у него была.

Он приглашал и каких-то девушек, но они не захотели.

Я послал Сане сообщение, что иду к Маркатовичу и что, может быть, там переночую. Почему-то мне хотелось избежать встречи с ней, как будто стыдно было.

* * *

Мы сидели в этой квартире под ипотекой. Квартира и правда была отличная.

Увидев на экране Stones, я взял пульт и прибавил звук.

Это была пресс-конференция Rolling Stones для печати, перед концертом в Мюнхене.

— Ты посмотри на них, а? — сказал Маркатович, он немного сгорбился и с открытым ртом и покрасневшими глазами уставился на экран.

Журналисты спросили Stones: — В чём тайна вашего долголетия?

Кит Ричардс ответил шутливо: — Это тайна. — И хохотнул.

Он был ещё худым, как будто слишком быстро вырос.

Оставалось впечатление, что происходящее кажется ему довольно глупым. И пресс-конференция, и журналисты… Его взгляд и то, как он держался, говорили: отвалите.

— Ты посмотри на него, а? — сказал Маркатович.

— Ему, должно быть, уже шестьдесят, — сказал я.

— Он пьет самые дорогие вина, манекенщицы толкутся, чтобы попасть к нему в кровать, а он всё равно остается бунтарем! — сказал Маркатович. — Представляешь, он бы стопроцентно сошел с ума, если бы его поселили в каком-нибудь не самом роскошном отеле!

— Да, ведь он же бунтарь, — сказал я и втянул немного кокса с шахматной доски.

Это был целый репортаж о выступлении Stones, показали и фрагменты концерта.

— На концерт пришло двести тысяч человек, а завтра все они пойдут на работу, — сказал Маркатович.

— Нормально, — сказал я. — Они же работают.

Маркатович продолжил: — За то, за что обожают Ричардса, других преследуют, каждый день. Всё, что обожают, всё это преследуют, каждый день.

— Нормально, — сказал я.

— Это началось ещё с Иисуса! — торжественно произнес Маркатович.

— Да, да, — сказал я.

Я чувствовал какую-то безвольность. Посмотрел на него: — А у тебя бывает такой филинг, знаешь, вот когда упомянешь какое-нибудь такое великое слово, ну, как «Иисус» или «революция», а тебя сразу же охватывает какая-то усталость?

Маркатович поднял брови.

— Не знаю, — сказал он.

Некоторое время мы молчали.

Сейчас показывали, что говорят люди из публики после концерта в Мюнхене. Люди говорили, что Stones остались такими же, как когда-то, они вечные.

Маркатович и я были уничтожены. Выросшие в странных восточноевропейских системах, мы возлагали слишком большие надежды на рок-н-ролл. Под этой терапией мы жили годами. Надеялись. Мы думали — пусть всё немного уляжется и все мы станем Китами Ричардсами.

В паузах между песнями люди продолжали говорить о Stones. Люди их идеализировали.

— И Хилари Клинтон совсем неплоха! — сказал я.

— А представь себе малыша Эминема, — сказал Маркатович. — Я смотрел про него какой-то фильм… Тип вырос в автоприцепе для кемпингов и реально был в жопе. Рэпал в каких-то дырах. Но потом записал диск, продал пару миллионов и стал богачом! И что ему теперь делать со следующим диском? Въезжаешь, теперь ему придется ещё пятьдесят лет быть бунтарем с той же самой физиономией.

— Да, — сказал я. — Ему понадобится изрядно наркоты, чтобы его не раскрыли.

Маркатович продолжил свою мысль: — Сначала ты в жопе из-за того, что ты в жопе, а потом ты в жопе из-за того, что ты не в жопе. Такова жизнь рокера.

— Не можешь ни вперед ни назад.

— Не можешь позволить себе привести всё в порядок! — сказал Маркатович.

— А на кой приводить всё в порядок?

— Да, блин, так получается. Приводишь всё в порядок. И начинаются проблемы.

Мы оба засмеялись.