Наш общий друг (Книга 3 и 4)
Шрифт:
Была и еще одна область знаний, которой миссис Джон Роксмит уделяла внимание ежедневно. Она читала газеты, чтобы быть в курсе событий и обсуждать их с Джоном по вечерам, когда он возвращался домой. Ей так хотелось стать равной ему во всем, что она с не меньшим рвением принялась бы за изучение алгебры и Эвклидовой геометрии, если бы сердце Джона разрывалось между тягой к этим наукам и любовью к жене. Она впитывала в себя все биржевые новости и по вечерам, с сияющим личиком, сообщала Джону о товарах, которые поднялись в цене, и о том, на сколько увеличился золотой запас в Английском банке, а потом, вдруг забыв о необходимости сохранять серьезный, умный вид, принималась хохотать
– Это все потому, что я люблю тебя, Джон!
Для человека из деловых кругов Сити Джон проявлял удивительное равнодушие к тому, поднимаются или падают в цене те или иные товары и на сколько увеличился золотой запас в Английском банке. Но о жене он пекся больше всего на свете - на его взгляд, это сокровище никогда не падало в цене и было дороже всего золота, какое только есть на белом свете. А Белла с ее живым умом и женской чуткостью, к тому же вдохновленная любовью, делала поразительные успехи на новом для нее поприще и не могла преуспеть только в том, чтобы день ото дня становиться милее своему Джону. Так утверждал сам Джон, и в доказательство правоты своих слов он приводил неотразимый довод, что милее той Беллы, которая несколько месяцев назад стала его женой, быть невозможно, как ни старайся.
– Ты у меня такая живая, веселая!
– с любовью сказал он ей однажды. Будто яркий огонек горит у нас в доме!
– Это правда, Джон?
– Ты еще сомневаешься? Да нет! Ты ярче, ты лучше всякого огонька!
– А знаешь, Джон...
– она дотронулась до пуговицы на его сюртуке, бывают минуты, когда мне кажется... Только не смейся надо мной, прошу тебя!
Ничто в мире не могло бы его рассмешить после такой просьбы.
– Бывают минуты, когда мне кажется, что я вдруг становлюсь... серьезной, Джон.
– Может, ты скучаешь, сидя тут одна-одинешенька весь день, моя любимая?
– Нет, что ты, Джон! Время бежит так быстро, что у меня не остается ни одной свободной минутки.
– Откуда же она, эта серьезность? И когда она на тебя нападает?
– Когда я смеюсь, - ответила Белла и, смеясь, положила ему голову на плечо.
– Вы, сэр, не поверите, но сейчас я тоже серьезная.
– И она снова засмеялась, и из глаз у нее что-то капнуло ему на руку.
– Тебе хочется быть богатой, моя любимая?
– ласково спросил Джон.
– Богатой? Джон! Как ты смеешь задавать мне такие глупые вопросы?
– Тебе чего-нибудь не хватает, мое сокровище?
– Не хватает? Нет!
– твердо ответила Белла. И вдруг, точно спохватившись, проговорила сквозь смех и капель из глаз: - Да, не хватает! Мне не хватает миссис Боффин.
– Я тоже очень жалею о разлуке с ней. Но кто знает, может это ненадолго? Может, все сложится так, что ты будешь встречаться с ней изредка... мы оба будем встречаться.
– Белла почему-то не проявила интереса к такому, казалось бы, важному для нее разговору и продолжала рассеянно теребить все ту же пуговицу на сюртуке мужа. Но от этого занятия ее оторвал папа, который пришел провести с ними вечерок.
В доме Беллы у папы было раз и навсегда отведенное ему кресло и раз и навсегда отведенный ему уголок, и хотя мы не собираемся бросать тень на его семейную жизнь, все же надо сказать, что у своей дочки он чувствовал себя как нигде в мире. Когда Белла и папа сходились вместе, смотреть на них было и приятно и забавно, но в тот вечер мужу Беллы показалось, что она превзошла самое себя в фантастических проказах с отцом.
– Хвалю нашего умного мальчика за то, что он прибежал с уроков прямо к нам, хоть мы его и не ждали, - сказала
Белла.– Ну, как дела в школе, никто тебя не обижал?
– Ты знаешь, моя родная, что я учусь сразу в двух школах, - ответил херувим, усаживаясь в свое кресло и с улыбкой потирая руки.
– Первая - это учебное заведение на Минсинг-лейн. Вторая - академия твоей матушки. Какую же школу ты имеешь в виду?
– Обе, - сказала Белла.
– Ах, обе! Ну, что ж, по правде говоря, в обеих мне сегодня немного досталось, но это в порядке вещей. Путь к знаниям тернист, и что такое наша жизнь, как не ежедневный урок!
– Скажи, глупышка, что же с тобой будет, когда ты вызубришь все свои уроки наизусть?
– Тогда, друг мой, - после короткого раздумья ответил херувим, наверно, пора будет помирать.
– Злой мальчишка!
– воскликнула Белла.
– Нахохлился и говорит о таких страшных вещах!
– Разве я нахохлился, дочка?
– возразил ей Р. У.
– Смотри, какой я веселый!
– И его лицо подтвердило эти слова.
– Ну, если не ты, значит я нахохлилась, - сказала Белла.
– Но обещаю, что этого больше не будет. Джон, милый, надо угостить ужином нашего малыша.
– Сейчас угостим, мое сокровище.
– Вон как весь испачкался в школе, - продолжала Белла и, поглядев на руки отца, наградила его легким шлепком.
– Смотреть тошно! У-у, неряха!
– Да, друг мой, - сказал он.
– Я только что хотел попросить у тебя разрешения умыться, а ты меня опередила.
– За мной, сэр!
– скомандовала Белла, беря его за лакцаны пиджака. Идите за мной, и я вас умою. Вам самому это нельзя доверять. Сюда, сюда, сэр!
Херувима отвели в маленькую комнатку с умывальником, где Белла намылила и натерла ему лицо, намылила и натерла руки, сполоснула водой и накинулась на него с полотенцем, так что под конец этой операции он стал красный, как свекла, особенно уши.
– Теперь вас надо причесать щеткой и гребешком, сэр, деловито распоряжалась Белла.
– Джон, свечку поближе. Закройте глаза, сэр, а я возьму вас за подбородок. Ну, будьте паинькой!
Отец повиновался ей с величайшей охотой, и она начала вытворять с его волосами бог знает что: пригладила их щеткой, расчесала на пробор, потом стала закручивать отдельные пряди на пальцах, откидываясь назад, на грудь Джону, чтобы полюбоваться своей работой издали. Джон обнимал ее свободной рукой и старался удержать около себя, а херувим терпеливо ждал, когда, наконец, его отпустят.
– Ну вот!
– сказала Белла, сделав несколько заключительных штрихов. Теперь ты более или менее похож на приличного ребенка. Надень курточку, и пойдем ужинать.
Херувим облачился в пиджачок, проследовал в свой уголок и уселся там, совсем как тот самодовольный паренек, который ел пирожок и похвалялся своим благонравием *, Белла собственноручно постелила на стол скатерть, принесла на подносе ужин и, спохватившись, "как бы мальчуган не запачкался", аккуратно завязала ему салфетку под подбородком.
Пока херувим ужинал, она сидела рядом с ним, то поучая его, что воспитанным деткам не полагается держать вилку в кулаке, то нарезая ему мясо, то подливая вина. Однако, несмотря на ее обычную эксцентричность в обращении с добряком отцом, который позволял дочке делать из себя игрушку, что-то новое чувствовалось в ней в тот вечер. Она была все так же весела и шаловлива, так же мило дурачилась, держалась по-прежнему просто, но, приглядываясь к ней, Джон Роксмит думал: нет ли за ее недавним признанием чего-то большего, чем ему показалось сначала, не кроется ли за ее шутками какой-то серьезной мысли.