Наша светлость

Ну вот, меня потянуло на отвлеченные размышления, и это верный признак, что мне нечего рассказать, однако я не желаю завершать письмо. Каждое - как расставание. На время, но все же болезненное, ведь дописав, я останусь один...

Кайя покосился на крысу, которая нагло разлеглась поверх его одеяла. Нет, все-таки один. Крыса в постели - это не компрометирующие обстоятельства.

А дождь усилился. Шелестели капли, пытаясь напоить пропитавшуюся водой кожу. Бежали по швам и ныряли в переполненное ведро. Размокший хлеб покрылся сизой плесенью, но лучше такой, чем выбираться наружу и искать свежий.

Гонец ждет.

Он отдохнул и лошадь свежа. Завтра... послезавтра... сшивая лигу с лигой, соединяя Замок и проклятую пустоту границы.

...хотел бы обнять и поцеловать тебя, но не имея возможности, тешу себя надеждой увидеть во сне.

Иза, дамы из Благотворительного комитета - не самые милые существа на свете. Честно говоря, я сам их несколько побаиваюсь, уж больно агрессивно они творят добро. Поэтому не смей печалиться, если что-то пойдет не так. На моей памяти с ними даже Кормак не сумел общего языка найти, а Макферсон и вовсе во время заседаний предпочитает находить себе занятие вне стен Замка.

Также отправляю тебе несколько новых набросков. Слон, по-моему, получился похоже. А вот Эдварда рисовал по памяти. Сейчас почему-то он выглядит не таким внушительным.

До встречи, сердце мое".

Свернуть. Перевязать. Запечатать. Спрятать в кожаную тубу, которая сохранит листы от влажности. Передать человеку, который дремлет над костром в ожидании.

– За службу, - Кайя протянул двойной дукат, но человек помотал головой и продемонстрировал серебряную тамгу. Ему платят исправно.

И брать больше он не станет.

– Тогда спасибо.

Кивок. Свист. Серая лошадка с толстыми ногами появляется из дождливой мути и в ней же исчезает, унося всадника. Влажно хлюпают копыта по грязи.

И звук тоже смывается дождем.

Тоска накатывает с новой силой. Непрошенная мысль лезет в голову: а если расставание это - навсегда? От внезапной боли темнеет в глазах. Алую волну едва-едва получается свернуть до всплеска. И Кайя заставляет себя выдохнуть. Вдохнуть и снова медленно, отсчитывая секунды, выдохнуть.

Вот, значит, на что это похоже...

А крыса, единственная, на ком можно было бы злость сорвать, исчезла. Благоразумное животное.

В доходном доме Матушки Фло всегда было весело, шумно и людно. Расположенный на пересечении трех улиц, одна из которых выводила к кварталу Лудильщиков, а две других вели к пристаням, он был удобен для многих людей.

Сюда заглядывали сводни, желавшие сбыть свежий товар. Контрабандисты. Ростовщики. Скупщики краденого. Воры. Игроки. Вольные капитаны. Наемники. И просто те, кто готов был рискнуть, ввязавшись в мероприятие незаконное, но сулящее выгоду.

Здесь не принято было разглядывать друг друга, но чумазый мальчишка разбойного вида презрел обычай. Человека в потертой кожанке он разглядывал секунд тридцать, словно прицениваясь.

– Чего?
– спросил человек, потягивая шейный платок, верно, завязанный чересчур уж туго.

– Ты бушь кптан, ктрый рботу ищет? И зассыт с блой кстью свзаться?

– Я буду.

Мальчишка кивнул, не сводя настороженного взгляда, точно подмечая каждую деталь: и мятую рубаху с потемневшим кружевом, некогда нарядную, но заношенную, и сапоги хорошие, и нож на широком поясе с бляхами. И даже пустой кубок, который залетный капитан не спешил наполнить.

Но монету - правила знает - кинул.

Поймав медяк на лету, мальчишка отправил его за щеку и вытащил обслюнявленный кусок ткани.

– Пслзавтра.

Он исчез, спеша исполнить другое поручение, за которым последует третье и четвертое... Урфин же развернул замусоленный клок. Три корявых знака.

Две цифры.

И круг с рыбой.

Место. Время и слово для встречи. Свои прочтут. Чужие... о чужих здесь не беспокоились.

– Эй, лапочка, - шею обвили мягкие руки, длинный локон скользнул по шее.
– О чем печаль имеешь? Пойдем-ка наверх... развеселю.

Шлюха была уже не молоденькой и но еще симпатичной.

Сколько ей? Восемнадцать? Девятнадцать? Еще месяц-другой и мамочка выгонит ее из теплой таверны на улицу, высвобождая место для других, посвежее, помоложе. Тошно...

– На, - Урфин вложил в ладошку серебряный талер.
– Купи себе что-нибудь.

– Добрый, значит?

– Какой есть.

– Идем, - шлюха талер сунула в волосы и, впившись неожиданно крепкими пальцами в руку, потянула за собой.
– Идем, идем... надо.

Стоило подняться, как девица повисла на шее и горячими губами в ухо уткнулась, зашептала:

– Мамочка на тебя глядит. Сидишь тут третий день... а на девок ни глазиком даже...

Ошибка.

Непростительная ошибка, которая могла дорогого стоить. И Урфин подхватил девицу на руки. Та взвизгнула и замотала ногами, вроде как отбиваясь, но лишь крепче вцепляясь в шею.

Комнатушка свободная на втором этаже отыскалась. И дверь была с запором. Кровать, на которую Урфин девицу бросил, протяжно заскрипела.

– Может...
– шлюха похлопала рядом с собой и ноги расставила пошире.

– Спасибо, но воздержусь.

– Что так?

– Жениться хочу.

Она хмыкнула и, вытащив монету из тайника, прикусила.

– И вправду серебро... Меня Мия звать. Или по-другому, как захочешь... женитьба еще никому не мешала.

– У невесты отец строгий. Очень рассердится, если я ей отсюда подарок привезу, - Урфин сел на пол, который с виду был почище кровати.
– С чего вдруг помогать взялась?

Мия подпрыгнула пару раз на кровати и застонала. Взгляд у нее был хитрющий...

– А мамочка меня продать хочет. Я ее любимке не по нраву пришлась. Дуры обе.

– Куда продать?

– То ты не знаешь. На ферму.

– Хочешь, уведу отсюда?