Наше счастье украли цыгане

— Закрой дверь! — кивнула ему.

Он так же аккуратно прикрыл входную дверь и крюк на петлю закинул. Успел пытливый взгляд в темноту бросить.

— Свет, я же извиняться пришёл, — снова попытался он улыбнуться. — Объясниться. А ты с топором меня встречаешь.

— Снимай штаны! — произнесла я сурово.

— Чего?

Я не повторяла, только глазами повела: выполняй приказ, военнопленный!

— Ты с дуба рухнула что ли?

Ого, рассердился! Мне бы твёрдой надо быть и гаркнуть на него — снял бы как миленький. Что-то в духе «Ночного портье» бы получилось — киноман Костылев и эту картину в коллекции имел. Но я терпеть не могу насилия, любого проявления его — хоть по отношению ко мне, хоть наоборот, а потому теряюсь в подобных ситуациях. Не стать мне Ильзой, волчицей СС (Костылев, я всё у тебя пересмотрела, можешь не прятать кассеты!).

— Ладно, Будулай, расслабься, — опустила топор. — Шучу.

Он и вправду расслабился. Аж вздохнул облегчённо.

— Дед дома? — спросил.

— Нет, — отозвалась. — На твоё счастье. Ты чего не со своими?

— Гоняют нас, — шмыгнул он зачем-то носом. Видимо, чтобы фраза жалостливее прозвучала. — Почти всех переловили. Я думал, у тебя пару дней пересидеть получится.

Эге, да он надолго!

Мы вошли в избу. Свет я не включала, а на ощупь нашла в шкафу свечку — её и запалила, благо спички искать не пришлось, коробок на столе валялся. Серёжа на мои действия одобрительную кивнул — верхний свет и ему был ни к чему.

— Хорошо, значит, погоняли, — плотнее задёрнула я занавески, — раз даже деда не испугался. Или ты знал, что его в больницу увезли?

— Нет, откуда?! Просто деваться некуда. Неохота в тюрягу… А увезли разве?

— Тюрьма бы тебе не помешала. Есть за что.

— Может, и есть, — он присел вслед за мной за стол. — Только не мы всё это начали.

Я вдруг поняла, что вся эта ситуация очень и очень нравится мне. Ночной незваный гость, за которым гонятся ищейки, одинокая хозяйка таверны, впустившая его на обогрев — чрезвычайно романтично. Чрезвычайно возбуждающе. Моя стихия.

— Есть будешь? — спросила устало и примирительно. Вроде как приняв всё как должное: обстоятельства сильнее, я лишь в их власти, а прогонять загнанного человека негоже.

— Буду! — отозвался Серёжа, и в голосе его прозвучала большая и гулкая благодарность.

ПРОСТО НЕЖНОСТЬ

– Никаких поползновений! — предупредила я его, пуская к себе в кровать. — Лёг — и лежи.

— Хорошо, — буркнул он покорно, обнимая меня за талию. Словно так и должно быть, словно это никакое не поползновение.

Я уже воздух в лёгкие набрала, чтобы осадить наглеца, но ладошка его, кротко и учтиво застыв на моём животе, безмятежно расслабилась, а сам цыганёнок, уткнувшись в плечо, смиренно и умиротворённо засопел. Нет, не поползновение. Как к сестре прикорнул.

Ну ладно.

Покормив Серёжу, я заставила его раздеться, кинула грязную одежду в пакет — с тем, чтобы завтра выстирать — а на руки выдала что-то из старого, но крепкого дедовского. Включая трусы. Баню было поздно затапливать, поэтому налила из ведра в чугунок — и в печку наскоро посадила, там ещё угли тлели. До кипения не доводила — так, согрелось бы хоть чуть-чуть. Потом прямо посреди избы заставила его в тазике помыться. Слишком душистый аромат от него исходил.

Раздеваясь, цыганёнок на меня выразительный взгляд бросил: всё-таки заставила штаны снять, да?

У него пиписька маленькой оказалась, аккуратной. Волосёнки вокруг чёрные, вьющиеся. Вблизи всё так беззащитно, невинно. Никаких угроз. Поливала из ковшика, разглядывала внимательно и понимала, что в плотской жизни у людей всё немного не так, как представлялось раньше. Совсем не так. Это когда на расстоянии — то видятся завихрения, вспышки страсти, неистовство и ярость. А когда вблизи, рядом — то всё проще, легче. Будничнее. А оттого — спокойнее.

Так что бояться нечего.

И даже — даже, чего ещё ожидать от пытливого и всё-таки порочного сознания — подумалось: а быть может, прямо сейчас, прямо с ним? Потому что всё так естественно, так доступно и просто — и, самое главное, никакого греха в этом нет и в помине! Ни-ка-ко-го!!!

Принудила Сергея трусы надеть и про поползновения предупредила, но лежала затем, ощущая в области пупка его неподвижную, но чувственную ладонь и всё сильнее желала.

— Свет, — зашептал мне в плечо цыганёнок и как-то необыкновенно горячо, — так благодарен тебе, ты даже представить не можешь! Сдох бы, если б не ты.

Он плакал. Я даже почувствовала капельку влаги — слеза дерзко перебралась ко мне на плечо и проложила себе короткую дорожку до простыни. Прямо волны тепла побежали от этой бороздки по всему телу.

— Ты одна, кто ко мне по-человечески отнёсся, — продолжал изливать душу цыган. — Что за жизнь у меня была? Рассказать кому стыдно. Отец плетью порол, мать — прутьями то и дело прикладывалась. Все бока отбиты. За что? А хрен его знает! Так положено.

Я сама не заметила, как принялась гладить его.

— У меня две сестры в детстве умерли и брат. Ещё одного брата застрелили. А сейчас вот и вовсе всю родню переловили. Мать с отцом точно, Женьку, брата, тоже. Если только Пашка ушёл — у него резвый конь, большие деньги за него предлагали, а он никому не продавал. Сестёр повязали, трое их, да они и не думали от матери сбегать. Ни одной нет старше шестнадцати. Куда их теперь? В детский дом только. А что там за жизнь?

Я уже губами лба касалась.

— Воровать мне приходилось, Свет, но убивать — никогда не убивал. Я крещёный, на мне крест есть, я не зверь, в конце концов. А что сейчас делать, как кормиться? Я в тюрьму не хочу! Туда раз сходишь — и всё, не выпутаться. Я учиться хотел, работать, нормальную семью завести. Вот поверишь, нет — меня табор этот да жизнь кочевая достали до чёртиков! Не хочу я всю жизнь без дома жить, от ментов прятаться. Не цыганская у меня натура. Что вот делать теперь, как дальше существовать? Хоть убей — не понимаю.

Как-то ненароком я провела ладошкой по его паху и эта маленькая, аккуратная пиписька моментально отозвалась на прикосновение встречным движением, наливаясь и вытягиваясь. Мне вдруг безумно захотелось сжать её в кулаке и тискать, тискать. Я просунула ладонь за резинку трусов и обхватила этот далеко уже не маленький хоботок. Сжала. Ощущение твёрдости и цельности. Приятно.

— Давай, пока не передумала! — бросила ему. — Делаешь всё неторопливо, без суеты, понял? Если будет больно — тут же прекращаешь.

Он взбудоражено затих и, откинув одеяло, принялся стягивать с себя дедовские трусы. Потом принялся за мои. Я всё ещё трогала его за тугие выпуклости междуножья. Серёжа усаживался на меня сверху.

— Так ты это что ли… — раздался его удивлённый шёпот. — Ещё не…

— Нет, ты понял?! — повысила я голос.

— Понял, — выдохнул он. — Если что — прекращаю.

Я прицельно, словно выстрелом, пронзила его лицо с плохо угадываемыми в темноте чертами требовательным взглядом и, мысленно переступив последний рубеж, раздвинула ноги.