Нашествие хазар (в 2х книгах)

–  Не бедно, но и не богато, - сказал Вышата и полез за пояс, чтоб достать и свои.

–  Не надо, Вышата, зачем?… Принимаю это вено… Оно, вижу, даётся от чистого сердца… А теперь вы, мужчины, идите из избы, а ты, разумница, останься. Пойдёшь с Живаной в баню. Попаришь её, - распорядилась бабка Млава.

Вдовушка, покорённая внутренней силой старой женщины, с молодых лет ведшей суровую борьбу за жизнь (и не одна, на руках с внучкой!), ни единым словом и жестом не выказала недовольства.

–  Хорошо, бабушка, попарю голубку… Париться и я люблю.

–  Это мы знаем… Вон стоит, - Млава глазами показала за окно, на Еруслана, - твой главный парильщик…

Бедовая вдовушка расхохоталась.

–  Да, бабка, тебе палец в рот не клади, - сквозь смех еле выговорила она.
– Ну, хватит, кличь свою внучку. Пока она будет прыгать в панёву, ты иди топить баню!
– теперь уже начала распоряжаться молодая разбитная красавица.

Увидев Живану, она восхищённо сказала:

–  А ведь права оказалась бабушка Млава: красоте твоей нет цены, милая… Только пожелаю тебе ещё одного - счастья!
– И на глаза бедной женщине, оставшейся без мужа, который и погиб-то по-глупому - в пьяной драке, навернулись слезы.

–  Не плачь, сестрица.
– Добрая Живана погладила упругое плечо вдовушки, пожалела.
– И почему слезы-то?… Я слышала, тебя сам княжий муж Дира любит.

–  Ой ли?!
– воскликнула молодая женщина.
– Слава богам, что пока не обижает… И ладно! Пошли в светлицу.

И они пошли, обнявшись.

В светлице Живана сняла руку с плеча молодой женщины, повернулась к ней лицом и просто сказала уже установившимся между ними дружеским тоном:

–  Сестрица, нас никто не видит, поэтому в панёву я прыгать не буду. Я и так люблю Лагира.

–  Тсс, - зажала ладошкой ей рот вдовушка.
– Чур меня, чур! Дура ты скверная, грязью облитая, в навозе вывалянная… Чур меня, чур!

Живана отняла руками её ладошку от своих губ, глаза её гневно блеснули:

–  Ты почто меня так ругаешь?!

–  Слава Мокош, успела тебя оскорбить и отвела беду… Детонька моя, как это никто не слышит?! А дедушка-домовой?…

И они стали готовиться к одному из свадебных обрядов, завещанных далёкими предками и постигавшихся поселянами не отвлечённо, а самой жизнью.

Молодая женщина сняла со стены верёвку и, опоясываясь ею, произносила заклинание:

–  Как конь-скороход в этой верёвке заплетается, так заплетись сердце Живаны в сердце Лагира, и пусть эти путы не разрубит меч обоюдоостр, не распутает копье калёное, не разобьёт булава тяжёлая…

А Живана достала из заветного ларя прабабушкину панёву, шитую золотой и серебряной нитью, в которую прыгали и Млава, и мама, и протянула вдовушке. Та этот наряд, носимый только замужними женщинами, стала держать обеими руками и упрашивать Живану:

–  Вскочи, белая лебёдушка, вскочи!

А невеста не стала бегать по лавкам, как нужно было бы, и приговаривать: «Хочу - вскочу, хочу - не вскочу» (в зависимости от того, люб ли ей жених или не люб), а сразу прыгнула в панёву, вдовушка тут же затянула на ней пояс, и обе расхохотались.

С громким смехом и выбежали на улицу. А им навстречу - бабушка Млава.

–  Что это с вами?
– спросила настороженно.

–  Бабушка, я в панёву прыгнула!
– радостно сообщила внучка.

–  А чему же так веселиться-то?!

–  Чего ты всё, бабка Млава, ворчишь-надрываешься?
– укорила её молодая вдова.

–  А и впрямь, - сникла старая женщина.
– Пусть женятся, любятся, внучат мне рожают… Ну, идите в баню. Идите. Да смотри, Живана, не разбивай кочергой горящие головешки!

Существовало такое поверье: если невеста в предсвадебной бане станет разбивать головешки, то её всю жизнь будет поколачивать муж.

Готовили свадьбу всем миром. В этот день Вышата разрешил находиться на вымоле и жёнам корабельщиков. Они жарили, парили, мужики составили в ряд на берегу Почайны столы дубовые. Самые близкие люди в куту [146] поочерёдно обряжали молодых. Сначала жениха - Доброслав опоясал Лагира нарядным, с жемчугами, поясом, а Дубыня возложил на его голову венок из полевых цветов. Потом надевала на невесту молодая вдовушка, ставшая хорошей её подругой, свадебные белые одежды и также венчала прелестную головку.

[146] Кут– место в избе перед очагом.

Молодых вывели к гостям, и возглас восхищения вырвался у всех собравшихся за столами.

Пили, ели и пели песни до самого восхода молодого месяца… Изок или липень-июнь, начиналось время цветения липы…

Через два дня один лишь Марко, ночью вышедший отправить нужду, видел двух человек - мужчину и женщину, которые на берегу Почайны при свете месяца отрубили петуху голову и зарыли её в землю. Петух ли, курица ли - иной бы при таком свете и не смог определить, но Марко знал, что именно петуху отрубили голову… Дед Светлан говорил: когда закладывают новую избу, то такое проделывают тайно, ночью… И на месте зарытой петушиной головы будет её передний угол.

Марко улыбнулся: он знал теперь, кто были эти двое…

Да, это действительно были Лагир и Живана. Но ни одно в срубе бревно не удалось заложить алану. Со Старокиевской горы вскоре затрубили, сзывая воинов в поход, громкие трубы.

У каждой избы стали распахиваться двери, и старший из семьи шёл в клеть, выводил лошадь, женщины с причитаниями выносили седло, конскую сбрую, оружие того, кто должен идти на Византию. И вот на пороге появляется он, русский ратник, окружённый детьми или племяшами; сын или брат, молодой дядя, а то и - бери выше - крепкий дед, вроде Светлана, идёт, успокаивая плачущих баб, говоря походя:

–  Чего загодя хороните?… Наше дело благочестивое. Мы не умирать идём, а побеждать! Будем крепко мстить за кровь невинно убиенных братьев наших…

И какая-нибудь бабёнка из мизинного сословия вдруг, ожесточившись, что её оставляют одну с целым выводком, скажет:

–  Помилуй, Микула, да какие же они тебе братья?! Купчины они, да ещё княжеские…

–  Дура ты!
– плюнет с досады мужик.
– Волос у тебя длинен, да ум короток.

И пойдёт русский ратник на смерть твёрдым шагом, не думая о погибели, лишь перед битвой вспомнив своих деток малых да жену бестолковую…

Нет, такие, как богатый Изид, в поход не пойдут, да его никто и не позовёт: сарацин, чужеродец. Или Фарра - единственный иудей во всём Киеве, пробравшийся сюда невесть как и открывший меняльную лавку с позволения Дира… Небескорыстно, конечно!

Пойдут Микулы, Святославы, Ратиборы, Светланы, Селяне, Никиты, Доброславы, Дубыни, Ерусланы…

А вот на тощей кобылёнке по Копырёву концу тащится в гору к княжескому двору смерд, сам, как и его бедная лошадка, такой же тощий. Позванивает рваной кольчужкой (и эту-то сосед - дед старый - подарил!), а под ней чешется спина от ударов плетьми, к которым его присудил сам киевский князь Дир.