Казалось, что стены моего просторного кабинета сжимались в судорожном вздохе каждый раз, когда за окном раздавался гул грома, на секунду прерывающий настойчивую барабанную дробь дождя об окна комнаты, которую я безмятежно мерил длинными шагами, двигаясь по часовой стрелке из угла в угол под скрип старого соснового паркета, прикрытого не менее древним персидским ковром, который приглушал мою тяжёлую поступь.

Именно за его причудливые восточные узоры и зацепилось моё внимание. Подарен он был моим хорошим знакомым, которых у меня, к сожалению, было не так-то и много. Он был рядовым военным корреспондентом, одним из тех, чьё имя не было известно при жизни и чьи работы не были признаны, хотя он вполне заслуживал и того и другого.

Хотя бы посмертно.

Но мне и это не грозило.

Скорее всего, в толстой книге истории между датами моего рождения и смерти останется лишь маленькое тире, такое же, как и после большинства тщеславных отпрысков рода людского.

– Разыгралась непогода.
– позволил себе заметить старый дворецкий, незаметно подкравшийся сзади.

Я лишь молча кивнул, не оборачиваясь к слуге, уставившись в окно, за которым всё ещё стояла плотная пелена дождя.

– Так крыша долго не выдержит.
– вновь обратился ко мне Уолтер.

Сделав усилие над собой, и всё-таки обернувшись к пожилому джентльмену, я измерил его испытывающим взглядом. Он мне категорически не нравился этот древний осколок всех тех времён, которые лично мне помнить совершенно не хотелось. Но исключительно из вежливости и правил этикета, которым я всегда безукоризненно следовал, иногда ценой неимоверных усилий, этого не показывал.

– Боюсь, сэр, - невозмутимо продолжил дворецкий.
– Что вашу спальню вновь подтопило.

Ну, это и так было ясно как Божий день.

Мои личные апартаменты, которые почему-то располагались в самой старой - северной башне этого проклятого дома, были просто обречены на потоп. Древняя черепица, служившая жалкой защитой от всех прихотей погоды, давным-давно потрескалась и местами провалилась, обнажив старый песчаник, на булыжниках которого ещё можно было кое-где различить печати, датированные XVIII веком. Не мудрено, что мою спальню заливал шторм, пришедший со стороны моря так же внезапно, как ливень обрушивается на Шотландские поля в летнюю пору.

И что я только забыл в этих Богом покинутых местах?

Не в моих правилах было богохульствовать, но, на мой взгляд, это был весьма подходящий случай выругаться.

Хотя бы про себя.

– Я проведу ночь здесь.

Бессонница, мучившая меня уже не первую ночь, и так бы не дала покоя моему уставшему мозгу, а принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, я счёл благословлением возможность не покидать свой тёплый и уютный кабинет до самого утра.

– Изволите кофе, сер?
– учтиво поинтересовался Уолтер.

Получив в ответ моё молчаливое согласие, слуга исчез так же тихо и незаметно, как и появился, прикрыв за собой дверь.

Электричества в кабинете не было с тех самых пор, как немцы разбомбили трансформатор в соседнем посёлке, так что пришлось зажечь ещё одну свечу, поставив её на стол возле кипы документов, с которыми мне предстояло провести романтическую ночь. Теперь я уже проклинал и этот дом, и своих родственников, и предков до десятого колена, и этого хладнокровного дворецкого, и свою дрянную работу, и в целом жизнь.

Какого чёрта я здесь забыл?

Этот вопрос больно пульсировал в моих висках уже не первый день с той злосчастной минуты, как я переступил порог родового поместья. Меньше всего на свете мне хотелось застрять в этом жалком здании, которое и домом-то было трудно назвать, с тремя людьми, которых я едва ли знал, посреди бушующего шторма на краю Шотландии, возле самого Северного моря, взявшись за роботу доктора в этой никчёмной деревеньке, жители которой, казалось, застряли где-то между XVIII и XIX веком.

Ещё раз бросив взгляд на свою незаконченную диссертацию, я совершенно потерял всякое желание браться за перо и продолжать её писать. Подойдя к одному из стенных шкафов, которые прямо-таки ломились от тяжести книг, многие из которых были в несколько раз старше меня, а отдельные экземпляры хранились за герметичным стеклом, защищённые от неумолимого времени, я долго перебирал пальцами кожаные переплёты, выбирая литературу, которая бы подошла к моему нынешнему духовному состоянию. Мой выбор пал на записки одного довольно известного австрийского профессора, посетившего в своё время укромные уголки Тибета и Непала, собирая древние оккультные знания.

Книги, пожалуй, остались моей последней страстью и отрадой на этой бренной земле, которую мне всё настойчивее хотелось покинуть как можно скорее. Любое печатное или же рукописное издание, попадавшее в мои руки, прочитывалось мной в кратчайшие сроки, настолько я был одержим поглощением информации, анализом её и правильным использованием.

Но при этом не мог с уверенностью утверждать, что знаю всё обо всём. Наверняка, я даже не мог сказать, что знаю хотя бы понемногу обо всём. Скорее всего, мне открылась лишь малая часть познанного человечеством. Хотя это никогда меня не останавливало. Меня подстёгивала сама мысль о том, что я могу узнать ещё больше. В свои тридцать с лишним лет, мне уже удалось занять видное положение в медицине, заслужив уважение коллег по работе, но, в то же время, стал предметом зависти и ненависти со стороны оных, что было немудрено при моём баснословном везении и таланте, что в сочетании просто было обречено на подобное восприятие.

Может, виной была моя отрешённость от каких-либо отношений с теми, с кем я работал, сотрудничал и вообще был знаком. Да, мне приходилось общаться с людьми, даже очень тесно и на весьма интимные для них темы, но никогда не позволял себе перешагнуть ту черту, которая делал бы наш разговор более неформальным, и давала собеседнику повод перейти с обращения на "вы" к обращению на "ты".

Так называемая "дружба" с этими людьми меня не привлекала. Я видел их практически насквозь и хотел иметь с ними как можно меньше чего-либо общего. Они не гнушались никакими методами, пытаясь подняться по карьерной лестнице, идя по головам своих коллег, постоянно лебезя и выслуживаясь перед начальством, в то время, как моим принципом всегда оставалось изречение Канта: "Человек всегда цель, но никогда средство".

Только вот в моей жизни не повстречалось ещё ни одного человека, которого я мог бы расценить как цель. Хотя относился к каждому с должным уважением и одарял его тем минимумом внимания, который был необходим, что бы не показаться невежественным и, в то же время, не слишком сильно привязывать его к себе. Просто не мог и не хотел абстрагироваться под других, а, скорее, обожал держать всех на расстоянии.

Мой мозг - моя крепость, в конце концов.

Но этот дом, почему-то, сильно потряс стены моего форта, так же как сам он сейчас содрогался под натиском шторма. Неприятные воспоминания детства, мрачный готический стиль постройки и убранства помещений, сами жильцы поместья - всё это давило на мою психику, на которую мне ещё доселе не приходилось жаловаться.