Наследница Ильи Муромца

Эмира самолично подала нам по крохотной пиалке и стояла над душой, пока мы не выпили густо-фиолетовый напиток до дна. Ничего, вроде разбавленного смородинового сиропа. Стоило выпить эту ерунду, чтобы посмотреть, как грациозно и изящно движется эмира в своём богато расшитом золотом багровом бурнусе: то ли богиня смерти, то ли — волшебная фея. У всех присутствовавших мужского пола глаза загорелись опасным огнём. Бабка фыркнула.

— Хочу стать генералом охраны его высочества Заарифа! — первым раскололся Маариф, как, скажем так, не очень интеллектуально развитый индивидуум. Мысли его всегда лежали на поверхности, а желания — выглядывали из глаз и сочились из ушей. Вовсе ни к чему было поить его, — как я поняла с опозданием, — местным вариантом сыворотки правды.

— Хочу оказаться там, где сейчас Орон, и чтобы наши девочки были с нами, — это Сэрв. Странно, а я думала, что он сейчас запоёт свою вечную песнь о цыганской вольнице, конокрадстве и гитаре. Ишь, оказывается сильно его приложила бывшая ханская жена. Присушила намертво вольнолюбивого чёртушку.

— К маме хочу, — прошептал кийну. Оказывается, наш лисёнок в крайнем случае может говорить!

— Отдаю своё желание полянице, — удивила меня Баба Яга. Вот он, шанс! Вернуться домой и при этом сделать хорошее дело.

— Хочу, чтобы вы освободили Путяту из камня этого дворца, и от мучений, связанных со скитаниями по земле среди живых. Пусть упокоится с миром!

— Освободить нетрудно, — заметил эмир Осейла, — я знаю, где вмурована его душа. Но где же мы похороним вашего слугу?

— Он не слуга нам, он — великий воин, — отвветила я. — И вот этот храбрый всадник пустыни готов признать его своим родственником и похоронить, как полагается, в семейной усыпальнице. Да, Соломон, будешь мои поручителем в этом деле? Обещаешь ли исполнить?

Туарег понял, что от него требуется. Постоял с секунду, а потом пробасил:

— Так и есть. Принимаю воина Путяту в свою семью посмертно, да будет он похоронен со славнейшими и храбрейшими воинами моего рода так, будто покинул эту бренную землю только сегодня.

— Не тревожься, о Сулейман, о соблюдении обычаев — по сути, Путята и вправду лишится жизни в тот миг, как я извлеку его из камня. Да вот прямо сейчас! — Осейла хлопнул в ладоши, и мы стали свидетелями удивительного события: пыль со всего зала собралась в одну кучку, а из кучки вырос труп нашего доброго зомби. Эмир мановением руки запретил нам приближаться к нему, и был прав: трансформация не закончилась. Броня на Путяте выправилась и заблестела, на плечах появился красный новый плащ, меч из ржавой железки вернулся в прежнее состояние. Но главное — сам Путята. Щеки его налились и порозовели, глаза стали влажными, голубыми, глубокими. Из-под шлема закурчавились русые волосы, а на подбородке появилась и легла на грудь пышная рыжая борода. Оказалось, Путяте на вид лет двадцать пять, вряд ли больше. Сильные пальцы охватили рукоять меча, глаза распахнулись, радуясь солнцу, могучая грудь вдохнула свежий воздух, напоенный ароматами цветов и фруктов.

— Красота-то какая, Господи! — сочным баритоном сказал Путята, но больше ничего добавить не успел — рухнул замертво.

— Ну вот, — довольно произнёс эмир, — он даже успел уловить последний миг наслаждения жизнью в этом лучшем из миров, созданных Аллахом! Везунчик.

Жалость кольнула мне сердце, но Сулейман-туарег утешающе положил руку на плечо, уже не смущаясь ни кровавой корки, ни моей женственности: не такого желания он ожидал, но как солдат понял каждый оттенок произошедшего — понял и одобрил.

— А ты чего хочешь, дева? — спросил Осейла. — Видывали мы тебя и стариком, и медведем — да-да, магия наша столь всесильна, что любой облик мы пронизываем насквозь, сколько бы ни было их. И птицей Рок довелось тебе побывать… Обманщица во благо, воительница, двоедушная, но не лживая — чего хочешь ты?

И вот в тот момент, когда надо было сказать «в Москву, обратно», сработал проклятый элексир правды.

— Хочу коснуться Десницы Судьбы.

Бабка охнула., но было поздно. Ласково улыбаясь, эмира протянула мне руку, будто здороваясь, и я коснулась прохладного золота, скрытого тончайшей кисеёй. Погодите! Мне бы хоть с друзьями попрощаться, стойте!.. Нет!!!

Мир завертелся вокруг меня. Образы, которых я не видела и те, что я пыталась тщетно забыть, всплывали перед моими глазами. Вот каменный Алладин, обречённый, как жена Лота, вечно стоять на одном месте — всё чувствуя и понимая. Вот украденные девочки Орон превращаются в младенцев, а вокруг — золото и драгоценности бездушного царя Давиула, и ни единого живого человека — только крысы, огромные, как собаки, шныряют по горам монет тысячи стран. Вот Сэрв выясняет, что Орон полюбила Моисея, и как-то уже не хочет ни своих малюток в семью, ни чёрта-перекатиполе в мужья. Кийну скитается по лесам, изгнанный отовсюду, а Заариф с Саидом снова сидят взаперти. Только на этот раз им предоставили царские покои в подвалах эмирского дворца: никому не нужно делить власть пусть даже и с братом, а поскольку Осейла — младший, то ему пришлось бы уступить трон. Ибрагим разрабатывает план освобождения Саида и пишет грустные песни о братской любви, злобный Умар переносит сокровищницу в другое место, а Маариф аль-Сафиф, неудавшийся генерал неслучившегося эмира, продан в рабы и теперь гребёт галерным веслом под стук барабана, а джинн погибает от Двойного Клинка, отказавшись служить эмиру Осейла… Всё не так, но ничего уже не исправить, потому что Десница Судьбы перекроила, перелицевала этот мир так, как захотела.

И оставила меня одну.

— Щас тебе! — это кряхтение я узнаю даже в толпе в метро и на футбольном матче «Зенит-Спартак».

— Бабушка, бабулечка! — я кинулась на звук, ещё не совсем соображая, где нахожусь. И, конечно, споткнулась обо что-то. «Что-то» оказалось свёрнутой толстой верёвкой. пропитанной смолой, вонючей и липкой. Зато неожиданный полупрыжок доставил меня прямо к Бабе Яге, которая, скукожившись в каком-то тёмном углу, покряхтывала и стонала.

— И на кой, дурында, я отдавала тебе своё желание?! Ничего ж хорошего ты загадать не смогла!

— А где мы, бабушка?

— Глаза разуй! — буркнула недовольная старуха, и я последовала совету. Японский городовой! Только что я стояла на твёрдом каменном полу дворца эмира Магриба, а сейчас под моими ногами качается палуба корабля! Ну как, корабля — большой лодки, со здоровенной головой звеи или собаки на форштевне, полосатым парусом и бегающими взад-вперед бородатыми мужиками в поддёвках и сапогах.

— Мать-перемать, оглоблю те в дышло, скорбут те в зубы, телепень вислозадый ты, Волчок! Греби налево! Стремнина тянет ошуюю! Давай, давай, загребай! Как жрать — так брат, как пить — так сват, а как работать — сиротка!

— Сиротка — три подбородка! — весело закричал ещё один парень. — У меня весло тряшшит!

— Весло тряшшит — сатана за зад ташшит! — ответил тот, кого называли Волчком и только что песочили вдоль и поперёк.

Команда корабля грянула от хохота, и дружно навалилась на шесты и вёсла: я не видела, что проиходило там, за бортом — довольно было и того, что через корабль то дело перелетали здоровенные волны.

— Ото так, из Днепра вышли, таперича до Днестра устья легко пойдём, коли море не сбесицца! — утирая лицо шапкой проговорил дядька, который давал выволочку Волчку.

— Точно ли, дядька Пелгусий? — спросил белобрысый паренёк, пошутивший про «три подбородка». Вовсе, кстати, без шапки.

— Посомневайся мне тут! — Пелгусий отвесил белобрысому подзатыльник. — Недаром тебя, балабол, Бубенцом зовут! А какой ты бубенец-то? Так, ботало коровье. Колотишься языком, сам не зная, о чём.

И тут вдруг заметил нас и наклонился:

— А вы кто такие? Девка да бабка? Откуль взялися? Чай, на Олешье запрыгнули? Отвечайте!

— А ты, мил человек, не колготись понапрасну-то, — бабка встала, одёрнула своё вечно драное многослойное тряпьё. — Я ить баба-яга. Захочу — сам олешкой станешь, серебряные копытца, золотые рожки. Как, гришь, Пелгусий тебя? Стало быть, чудь белоглазая. Ведьма Лоухи я, понял?