Наследницы Белкина

— Топорные амуры, очевидно, больше соответствуют вашему представлению о прекрасном?

Приглашенные увлеченно наблюдали за неравным поединком: дудочка против ударов гонга.

— Горько! — снова вмешалось требовательное тремоло из угла.

— Не смеши! Твои рыбки были страшные и черные, как… как…

— Как рояль, — нашелся неунывающий отец жениха, которому в обществе граненого стакана было чрезвычайно весело.

Мать жениха, уткнувшись в платок, нервно икнула. На обоих зашикали.

— У жителей Огненной Земли есть симпатичный обычай: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков…

— То же и у богомолов, — авторитетно заверил Лебедев, залпом осушив стакан.

— Что ты хочешь этим сказать? — вскипая на глазах, заклекотала великанша, тяжелой поступью надвигаясь на дочь.

В ее глазах искрились вспышки, по своей жуткой красоте сравнимые только с базальтовой лавой. От ее каблуков на ковре оставались глубокие вулканические воронки.

— Что в иных европейских семьях происходит ровно наоборот.

— Конфликт поколений, — кивнул неугомонный Лебедев.

На глазах у гостей развертывалась апокалипсическая картина с лавой и магматическим заревом; они слышали багровый рев небес лучше, чем живописно застывшие персонажи Брюллова.

Котик клубилась, плюясь пеплом и раздаваясь в плечах.

— На что ты намекаешь? — грохотала она.

— Что скоро от меня останутся рожки да ножки. Белая берцовая кучка, — сказала Алиса и бесстрастно добавила: — Гнусные выи. Ненавижу.

— С ума сойти, — увлеченно резюмировал Лебедев.

Все застыли в торжественной тишине, ожидая реплик, занавеса, конца света. Вместо апокалипсиса на головы зрителей обрушилось язвительное:

— Что за шум? Здесь все рехнулись?!

В дверях стояла крохотная, желтая, похожая на бедуина старушонка: смуглое до черноты лицо, пронзительный взгляд, дремучие брови, седая жесткая растительность над губой, просторное синее платье-туника — бедуин злой и, судя по цвету одежд, незамужний. Цельность образа нарушала огромная, похожая на журавлиное гнездо шляпа, которая грозно колыхалась.

Над гнездом застенчивым кукушонком навис хозяин дома.

— Мама, это гости. Гости, это мама, — прокуковал он.

В разреженном воздухе всеобщего безумия эта нехитрая фраза прозвучала почти целительно.

— Я не просила меня знакомить, — сварливо повела гнездом старуха. — Я спросила, что за шум. Алиса, это ты, что ли?

— Алиска буянит, — донес преданный брат, боязливо выглядывая из-за могучей спины Пупсика.

— Артурчик, ступай-ка лучше в детскую, к Кате и Леше, — впервые за вечер разомкнул уста загадочный шурин Котика.

— Да, Артурчик, ступай. С тобой мы потом разберемся, — пообещала старуха, не удостаивая внука взглядом. — И про разбитое окно, и про дедов велосипед, и про убитую канарейку — все-все выясним.

Судя по фонетически богатой речи, бедовая старушонка была представителем рода по материнской линии. Артурчика как ветром сдуло.

— У нас праздничный фуршет, мама, — заметно нервничая, доложила Котик. — По случаю предстоящей свадьбы.

— Что такое? Я разве тебя, индюшка, спрашиваю?

Индюшка нахохлилась, но смолчала.

— Бабушка, лучше не вмешивайся, — угрюмо сказала Алиса. И, помолчав, тихо добавила: — Здесь все друг друга ненавидят.

— Свадьба, мама, если вы помните, завтра, — перебил дипломатичный Пупсик. — Ваша внучка…

— Я пока что из ума не выжила и знаю, кто и когда выходит замуж!

— Мама, вы не устали с дороги? Я мог бы… мы бы могли… проводить…

— Как бы не так! Проводить? Или спровадить? Ишь чего захотели! От меня так просто не отделаешься! С места не сойду! — отрезала та, для пущей убедительности стукнув клюкой по паркету.

Котик сжала могучие кулаки. Кто-то в толпе уронил стакан, и он с отчаянным звоном выкатился к самым ногам неумолимого бедуина.

— Ну что вы, мама, мы ничего такого не думали! — пролепетал испуганный зять.

— Как же! Вы никогда не думаете!

Мелкими царственными шажками бедуин двинулся вперед. Толпа подобострастно расступилась, образовав пустой магический круг со старухой в центре. Она остановилась, оглядывая гостей; хмыкнув, словно утвердившись в худших подозрениях, прошлась по кругу, отбивая клюкой звонкую насмешливую чечетку.

— Это что еще? Зачем? — вцепившись сосульками пальцев в чье-то платье, проскрипела старуха.

Повисло мучительное молчание. Бедуин в шляпе внушал окружающим почти религиозное чувство страха и трепета.

— Мама, может, хватит?

— Ишь жулье, — игнорируя дочь, язвил бедуин. — Вырядились!

— Это платье, мама. Со стразами, — уточнил находчивый Пупсик.

— Вот осел!

— Наглядный ответ на вопрос Ницше о том, может ли осел быть трагическим, — прорвало начитанного Лебедева.

— Кто там все время бормочет? Кто там все время бубнит? Что за умник?

Умник предусмотрительно скрылся за спинами приглашенных, затушевавшись в полумгле. Но взгляд сатрапа в шляпе уже переменил центр тяжести. Указующий перст пребольно ткнул меня в грудь.

— А это что за шаромыжка? — спросила старуха, блеснув единственным, похожим на слоновий бивень, зубом.

Желтое лицо придвинулось вплотную и подозрительно сморщилось. На меня пахнуло зерном и птичьим пометом. Огромная, страшная, перепончатая, как изнанка гриба, шляпа угрожающе накрыла меня своей тенью.

— Это наш богатый гость, — похвастался Пупсик, уставившись на меня с невыразимым восторгом.

— Я небогатый, я привез фату, — заверил я старуху. И тотчас об этом пожалел: откровенность — не та вещь, с которой следует начинать знакомство.

— Фат с фатой, — бросил некто в желтой кофте, нагло осклабившись.

— Откуда привез? Как привез? Зачем? На чем? Кто послал? Где машина? И где, коли на то пошло, фата?

Пригвожденный к стене, буквально распятый последним вопросом, я приготовился к долгой и мучительной пытке. Но старуху окружили, стали уговаривать и увещевать. Последнее, что я видел, выбегая на террасу, — одинокая, горестно застывшая у стены невеста.