Наследник имения Редклиф. Том второй

— Мама! Что это значитъ? вы плачете! спросила дочь въ тревог.

— Другъ мой! Для тебя настали черные дни, — сказала мать. — Будь тверда. Гэй разсердилъ папа своимъ письмомъ и нкоторыми выраженіями, сказанными имъ на счетъ его и Филиппа. Дло приняло серьезный оборотъ и, — Эмми, соберись съ духомъ и выслушай меня — отецъ написалъ Гэю, что между имъ и тобою все кончено!

— Онъ нагрубилъ папа? повторила Эмми, какъ бы не разслушавъ конца рчи матери. — Воображаю, какъ онъ теперь раскаевается!

Не успла она это выговорить, какъ дверь изъ комнаты Чарльза распахнулась настежъ, и больной, полуодтый, съ однимъ костылемъ подъ рукою, едва ковыляя, добрался до стула, на которомъ сидла сестра, опустивъ руки на колни и поникнувъ головою.

— Не грусти, малютка! сказалъ онъ: — честью теб отвчаю, что это мерзкая сплетня мистриссъ Гэнлей. Врь мн, что все откроется; это только первый подводный камень для вашей взаимной любви. Не плачь же! уговаривалъ онъ Эмми, замтивъ, что слезы градомъ покатились по ея щекамъ!

— Чарли! замтила мать, сама едва удерживаясь отъ слезъ:- хорошо ли мы длаемъ, что обнадеживаемъ ее?

— Еще бы! вдь это все Филипповы интриги! возразилъ Чарльзъ, съ сердцемъ.

— Вовсе не интриги, Чарли, а скоре несчастіе, — сказала мать, и передала имъ все, что знала объ исторіи съ письмами. Эмми все время стояла молча, облакотившись на спинку братнина кресла. Чарльзъ съ жаромъ протестоваль противъ обвиненій Гэя, и стоялъ на своемъ, что рано или поздно, а истина откроется.

— Я сейчасъ однусь, пойду къ отцу и открою ему глаза, — говорилъ онъ, съ трудомъ пробираясь обрэтно въ свою комнату. Эмми ожила надеждой, а мать, твердо врившая въ силу воли Чарльза и въ его здравый разсудокъ, тоже начала утшать себя мыслью, что сегодняшній день все поправитъ.

Лора и Филиппъ встртились за завтракомъ; разговоръ, конечно, вертлся на одномъ — на исторіи съ Гэемъ. Филиппъ передалъ кузин, съ своей точки зрнія, все происшедшее.

— Бдная наша Эмми! сказала Лора въ негодованіи. — Теперь я понимаю, Филиппъ, почему вы такъ тщательно оберегали меня отъ него.

— Это несчастное дло, которое не слдовало даже начинать, — замтилъ онъ серьезно.

— Милая сестра! какъ она была счастлива! какъ она его любила! Знаете ли что, Филиппъ, я иногда завидовала имъ: такъ полно было ихъ счастіе; какъ часто я роптала на нашу бдность! Нтъ, я вижу, на земл есть несчастія, которыя гораздо хуже, чмъ бдность.

Холодные синіе глаза Филиппа вдругъ приняли мягкое выраженіе, и онъ съ нжностью взглянулъ на Лору. Этой минуты она никогда не могла забыть.

Вся семья собралась въ столовой, и завтракъ прошелъ въ молчаніи, Чарльзу не хотлось начинать сцены при «бабахъ», какъ онъ выражался, и, дождавшись той минуты, когда они остались съ Филиппомъ и отцомъ втроемъ, онъ заговорилъ первый.

— Теперь, Филиппъ, — сказалъ онъ: — ты долженъ мн объяснить причину, за что вы вс такъ преслдуете Гэя.

Начало было не мирнаго характера. Оскорбленный отецъ не выдержалъ, и, не давъ племяннику выговорить ни одного слова, привелъ цлый рядъ безсвязныхъ обвинительныхъ фактовъ, по которымъ Гэй считался въ его глазахъ преступникомъ. Филиппъ спокойне и ясне повторилъ то же самое.

— Слдовательно, — заключилъ Чарльзъ:- вина Гэя состоитъ въ томъ, что онъ потребовалъ свои собственныя деньги и, вмсто отвта, получилъ письмо, наполненное несправедливой клеветой, вслдствіе чего онъ назвалъ Филиппа фатомъ, вмшивающимся не въ свое дло. Кто жъ можетъ его осудить за это? Вдь въ этомъ только и состоитъ вся его вина, по вашему мннію?

— Нтъ, — сказалъ Филиппъ: — у меня есть доказательство, что онъ игралъ.

— Гд жъ это доказательство?

— Я показалъ его отцу вашему, и онъ удовлетворенъ имъ вполн.

— Разв теб мало доказательствъ, что онъ совершенно сбился съ пути, если онъ сметъ употреблять дерзкія выраженія, говоря объ насъ? закричалъ отецъ. — И кому жъ въ глаза? сестр Филиппа! Чего теб еще?

— Маленькое прозвище, данное Гэемъ капитану Морвиль, не есть еще достаточный аргументъ для того, чтобы называть Гэя негодяемъ, — колко замтилъ Чарльзъ, всегда готовый позлить своего кузена. Онъ не замтилъ, что вредитъ этимъ самымъ Гэю, потому что отецъ его, вспомнивъ сейчасъ же, какимъ прозвищемъ наградилъ и его молодой сэръ Морвиль, началъ укорять сына въ недостатк уваженія къ нему. Чарльзъ съ дтства не отличался особенной почтительностью къ своему родителю, и потому онъ отвтилъ ему теперь довольно рзко, сказавъ, что каждый на мст Гэя взбсился бы, видя, что его подозрваютъ въ какомъ-то преступленіи. — Его нельзя за это бранить, заключилъ больной, — надо имть деревянную голову, чтобы хладнокровно выносить оскорбленія.

Чарльзъ забылся совершенно и наговорилъ гораздо больше, чмъ нужно было. Словомъ, вмсто того, чтобы поправить дло, онъ его испортилъ.

— Вы ничего ему не объяснили, фактовъ никакихъ не представили, заперли ему двери своего дома, — заключилъ онъ въ волненіи: — неудивительно, если Гэй, не будучи негодяемъ, сдлается имъ теперь. Это хоть кого озлобитъ.

Часа два сряду длилась эта бурная сцена, и спорящіе не могли ни мъ чемъ убдить другъ друга. Наконецъ, мистера Эдмонстона отозвали по длу, и Чарльзъ, немедленно поднявшись съ кресла, объявилъ, что онъ сейчасъ же напишетъ Гэю, что у нихъ въ семь есть еще одинъ человкъ, умющій отличить черное отъ благо.

— Длай, какъ хочешь, — сказалъ Филиппъ.

— Благодарю за позволеніе, — гордо возразилъ Чарльзъ.

— Не за что, — замтилъ Филиппъ:- теб бы не мшало слушаться другихъ, а не меня.

— Я теб вотъ что скажу, — отца я всегда готовъ слушаться; но орудію капитана Морвиля кланяться не стану.

— Довольно мы наговорили сегодня колкостей, — спокойно сказалъ Филниггъ, и подалъ ему руку, чтобы отвести его наверхъ. Чарльзу этого до смерти не хотлось, но въ гостиной нослышались голоса неожиданно пріхавшихъ гостей, и ему нужно было поспшить убраться отъ нихъ.

— Есть люди, которые вчно являются тамъ, гд ихъ не нужно, — проворчалъ онъ сердито, и оперся на руку кузена.

— Сегодня съ тобой говорить нельзя, Чарльзъ, — сказалъ Филиппъ:- но длать нечего, для очищенія совсти, я вотъ что теб посовтую. Берегись, не разжигай любви между Эмми и Гэемъ.

— Самъ берегись ты своихъ словъ! крикнулъ больной, весь вспыхнувъ отъ негодованія, и бросился впередъ; нетерпливое движеніе, которое онъ сдлалъ, чтобы вырвать свою руку отъ Филиппа и опереться на костыль, измнило ему; костыль упалъ, онъ рукой хотлъ схватиться за перила, не усплъ и готовъ былъ грянуться внизъ по всей лстниц, если бы Филиппъ не стоялъ близко. Тотъ вытянулъ ногу, чтобы загородить Чарльза, самъ откинулся назадъ и принялъ всю тяжесть падающаго тла на свою грудь. Затмъ, поднявъ больнаго на руки какъ ребенка, онъ снесъ его въ уборную. На стукъ паденія брата Эмми прибжала изъ своей комнаты; отъ ужаса она не могла выговорить ни одного слова, и успокоилась не ране, какъ когда увидла брата на диван и убдилась, что онъ не ушибся. Чарльзъ и не подумалъ поблагодарить Филиппа за видимое свое спасеніе, а тотъ, уврившись, что дурныхъ послдствій отъ паденія нтъ, приписалъ всю эту выходку взрыву желчнаго характера больнаго, и ушелть къ себ.

— Калка! настоящій калка! твердилъ грустно Чарльзъ, оставшись глазъ на глазъ съ Эмми. — Могули я быть кому нибудь полезенъ, если я не смю погорячиться, заступаясь за сестру, безъ того, чтобы не рисковать сломать себ шею въ глазахъ надневнаго фата, который смлъ выразиться дерзко на ея счетъ!

— Тсъ! не говори ничего! быстро замтила Эмми, потому что въ эту самую минуту Филиппъ очутился подл нихъ: онъ принесь костыль, упавшій на лстниц. Поставивъ его на мсто, онъ вышелъ.

— Пусть слушаетъ! продолжалъ Чарльзъ. — Тяжело имть здоровую голову и больныя ноги! Будь я не калка, не то бы длалось въ дом. Ужъ я давно слеталъ бы въ С.-Мильдредъ, разузналъ бы всю исторію, и Филиппъ держалъ бы у меня языкъ за зубами. Я ему показалъ бы, что значитъ важничать въ чужой семь. Да, что тутъ толковать!… Диванъ этотъ — онъ стукнулъ по немъ кулакомъ — моя тюрьма, я несчастный калка, и на меня никто не обращаетъ вниманія!