Наследники по прямой.Трилогия

– Дааа?! И какая же?!

– Царёв.

– Чего так?

– А так. Потом расскажу.

– Да всё сделаем, в цвет всё будет, Гур. Всё и впишем – имя да фамилию. И паспорт, и трудовую карточку. Знаешь, что такое?

– Конечно, знаю. И кем ты меня собираешься – как это теперь называется – оформить?

– А кем захочешь. Могу даже в аппарат устроить.

– А должность?

– Истопником, понятное дело, – Городецкий посмотрел на Гурьева.

– Это можно. Но – предупреждаю: я быстро пойду на повышение.

– Куда?!

– В управдомы.

Городецкий дико посмотрел на Гурьева. И – захохотал. И вдруг – резко оборвал смех, насупился:

– Погодика. А что с кольцом? Нашёл?

– Почти.

– Поясни.

– Кольцо здесь, Варяг. В Москве.

– Что?!?

– Думаю, в шифровальном отделе.

– Как так?!

– Они чтото ищут. Не знаю, что. Похоже – чтото очень важное. А может, наоборот – думают, что важное, а на самом деле – чепуха.

– Мне туда хода нет, Гур. Прости.

– Это пока, Варяг. Пока. Там увидим.

Монино, санаторийусадьба «Глинки». Октябрь 1935

За разговорами время пробежало быстро. Впрочем, Говорил, в основном, Городецкий, – Гурьев больше слушал. Пока. Давал Варягу выплеснуть всё.

Они подъехали к воротам, вышли из машины. Городецкий, сняв фуражку, пригладил волосы, с недоумением огляделся. Гурьев, ободряюще ему улыбнувшись, поколдовал над замком калитки, которую не сразу удалось Городецкому разглядеть, и калитка бесшумно – видимо, петли были отлично смазаны – распахнулась.

– А почему – Глинкито? – опомнился вдруг Городецкий.

– Яков Вилимович Брюс – говорит тебе это чтонибудь?

– Ну, кроме того, что вы с ним тёзки, я немного знаю, – пожал плечами Городецкий. – Птенец гнезда Петрова, так их, вроде бы, называли? Фельдмаршал, кажется…

– И это, дружище, и это. Но не только. Место здесь особенное – ещё с Брюсовых времён якобы заколдованное. Именно то, что нам нужно – тишина и покой способствуют размышлениям.

Гурьев шагнул за ограду, и Городецкий, хмыкнув, последовал за ним.

– Эй! – громко окликнул Гурьев, останавливаясь в паре метров от крыльца. – Есть кто живой?

Минуту, другую никто не отзывался. Потом раздался надтреснутый голос – рука Городецкого невольно потянулась к пистолету за брючным ремнём:

– Ну? Кого нелёгкая ещё принесла?

– Того самого. Выходи, покажись, – человек, зверь лесной, дух честной.

Дверь распахнулась – так же бесшумно, как и калитка – и на пороге появился сгорбленный старикан со всклокоченной седой бородёнкой, в кацавейке, рубахе навыпуск, перехваченной ремешком, картузе, плисовых штанах и сапогах «всмятку». Приложив ладонь к бровям, всмотрелся в гостей:

– Хто ето? Не признаю…

– Да будет вам, Игорь Валентинович, – усмехнулся Гурьев, с удовольствием оглядывая сторожасмотрителя усадьбы. – Свои это. Свои.

Перемена, произошедшая со «стариканом», без всякого преувеличения, потрясла Городецкого. Сейчас перед ним стоял не старый подагрик, а пожилой, но ещё полный сил бывший – да полноте, бывший ли?! – офицер, ротмистр, а то и бери выше – полковник, не утративший ни выправки, ни жёсткого, пронизывающего, свинцового взгляда. И взгляд этот, обращённый на Городецкого, говорил: с каких это пор, Яков Кириллович, у вас большевичкисоветчикикомитетчики в своих числятся?

– Здравия желаю, Яков Кириллович, – произнёс «старикан», поднося руку к своему нелепому картузу и так щегольски выпрямив ладонь при отдании воинской чести, что у Городецкого возникло ощущение – не картуз это, а парадная каска выпускника Пажеского корпуса. – С возвращением. Прикажете завтрак?

– В малую столовую, с камином, – кивнул Гурьев. – Познакомьтесь. Городецкий, Александр Александрович, работник аппарата ЦК.

«Старикан» ловко спустился с крыльца, подошёл к Городецкому, протянул руку:

– Глазунов, Игорь Валентинович. Лейбгвардии его величества кавалергардского полка ротмистр, временно в отставке. Городецкий Александр Арсеньевич – не родственник ваш?

– Так точно. Отец, – кивнул Городецкий, пожимая протянутую руку.

– Добро пожаловать в наши палестины, – улыбнулся ротмистр, давая улыбкой этой понять, что Городецкий признан таки «своим». И повернулся к Гурьеву: – Четверть часа, Яков Кириллович, с вашего соизволения. Проходите, пожалуйста, располагайтесь.

Кивнув ещё раз, Глазунов скрылся за дверьми. Городецкий посмотрел на Гурьева бешеным взглядом и пробормотал:

– Это что?!

– Это старая гвардия, Варяг, – тихо ответил Гурьев. – Такие там тоже были. Не только буржуазнопомещичье отребье, разложенцыкокаинисты, декаденты всякие, с моноклями. Вот такие – были тоже. Знаешь, как трудно таких найти? А потом – удержать? Спрятать? – И вздохнул: – По глазонькам твоим вижу – знаешь. Хорошо знаешь. Ну, чего столбом встал? Идём.

Шагая по коридору – бесшумно, стремительно – Гурьев вдруг остановился, толкнул рукой створки двери одной из комнат. Они распахнулись, и он шагнул внутрь. Городецкий, помешкав, вошёл следом. Гурьев медленно обвёл комнату взглядом, приблизился к кровати в глубокой нише, одним движением стянул покрывало и, скомкав, поднёс к лицу. И, опустив, произнёс тихо, с горечью:

– Нет. Нет больше запаха. Выветрился. Жаль.

– Какой запах? – тоже едва слышно спросил Городецкий, ощущая в горле странную сухость.

– Запах, – сказал Гурьев, глядя поверх головы Городецкого. – Запах. Ты знаешь, Варяг, как пахнет женщина, которую ты только что любил на всю катушку? И которая только что любила тебя? Знаешь? Помнишь? Или – не знал никогда, да ещё и забыл?

– Ты что?! Спятил?! – сердито спросил Городецкий.

– Ты смотри у меня, Варяг, – произнёс Гурьев, втыкая в Городецкого такой взгляд, от которого у Варяга волосы во всех мыслимых и немыслимых местах встали торчком, как у ежа иголки. – Смотри у меня. Мы – люди. Мы всё обязаны помнить. Ничего не забыть. И людьми остаться. Понял меня?