Наследники по прямой.Трилогия
Шрифт:
– Это я тоже слышал. Я далёк от мысли смеяться над этим, Рэйчел. Конечно, она чудотворная, потому что люди в это верят. Ничего удивительного.
А ведь это интересно, подумал Гурьев. Сначала – Казанская, уничтоженная какимто несчастным идиотом. Японская война и смута пятого года. Потом – Софийская, Отечественная война и смута семнадцатого. Нет, нет, это не может быть так просто. Это гораздо сложнее, но… Как же это связано? И с чем? А главное, с кем?
– Как она попала к нему?
– Лайонел привёз её из Турции. Как она попала туда – мне, безусловно, неведомо. Она была записана какойто мутью, Лайонел потратил
– Как это? – удивился Гурьев.
– Он очень интересовался Православием. И христианством вообще. Всеми этими глупостями, о тамплиерах, катарах, альбигойцах… И воспринимал это всё както уж слишком серьёзно. И странно. Он не был, как я теперь понимаю, понастоящему верующим. Коллекционером – да, но верующим… Но было чтото ещё. Я не очень понимаю, что, собственно… Здесь, в Британии, православных, кроме русских и греков, ну, ещё, вероятно, сербов, буквально единицы, а в свете – вообще, наверное, мы одни.
За это тебя и убили, дорогой сэр Лайонел, подумал Гурьев. Ты был слишком любопытен – но не обладал силой и знанием. Жаль, дружище. Право же, мне искренне жаль. И это опять связано странным образом с иконами. Почему бы не уничтожить её? Что за всем этим стоит, прах меня побери?
– Мама тоже относилась к вере с огромным трепетом. Папа… Ему было всё равно. Он легко согласился перейти в Православие, ему это было… неважно. Он считал это милым маминым капризом. У мамы в спальне висел целый иконостас. Помоему, Лайонел был страшно разочарован тем, что я не испытываю ни малейшего интереса ко всему этому.
– Почему?
– Потому что мамы и папы больше нет, – лицо Рэйчел затвердело. – Пусть слабые утешают себя сказками. Я не такая. Я делала и делаю это ради маминой памяти. И я должна поддерживать отца Даниила. Конечно, я его ужасно люблю. Ну, ты ведь сам всё видишь. Все русские, которые здесь… У них ведь ничего нет. Русский дом… Ты знаешь, на всё это требуются совершенно немыслимые деньги, – на стипендии, на помощь инвалидам, на школы. Почти всё, чем располагал Саблин, [186] потрачено. Конечно, я совсем немного могу. А Лайонел…
186
Е. В. Саблин – бывший секретарь посольства Российской Империи в Лондоне, ставший после смерти посла Набокова полномочным представителем русской диаспоры в Англии и пользовавшийся огромным авторитетом в британских политических кругах долгое время даже после официального признания СССР британским правительством.
– Ты считаешь, его гибель – исчезновение – связано с этой иконой?
– Мне говорили, будто Лайонел погиб изза неё. Дескать, он должен был передать её церкви. Чтото в этом роде. И я не уверена теперь, что это такая уж полная чушь. Просто я не понимаю, для чего она им нужна. Ведь продать её невозможно.
– Почему?
– Есть бесценные вещи, Джейк. Полотна мастеров, например, которые просто никто не купит. Это невозможно, понимаешь? Нельзя
повесить такую икону в гостиной и любоваться на неё за обедом для стимуляции пищеварения.– Ты знаешь наверняка, что они не продали её?
– Да.
– Может быть, они её уничтожили?
– Джейк?! – изумлению Рэйчел не было предела. – Боже, да ведь это невообразимое варварство! Зачем?!?
– «Бристольский кредит» както связан с большевиками. А большевиков часто посещают весьма экстравагантные идеи.
– Я… ничего не знаю об этом.
– Всё это довольно странно, тебе не кажется?
– Всё это глупо, Джейк. Очень, очень глупо. Если бы Лайонел не уехал…
Возможно, он не случайно уехал, подумал Гурьев. Или его «уехали» – ещё менее случайно. Пока я ничего не стану говорить тебе об этом, моя девочка. Потом. Когданибудь. Кажется, очень скоро.
– Все мужчины всегда от меня уезжают, – Рэйчел тихонько засмеялась.
Наверное, это шутка такая английская, подумал Гурьев. Очень смешно. Обхохочешься.
– Перестань, Рэйчел.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Я тоже не хочу этого, Рэйчел. Не надо сейчас, прошу тебя.
– Хорошо. Как скажешь. Пожалуйста, поцелуй меня ещё…
Так она и не сказала мне, с горечью подумал Гурьев. Не хочет вовлекать меня. Боится, что я испугаюсь. А вот этого просто не может быть, моя девочка.
– Это не по правилам, Джейк, – прошептала Рэйчел, всё ещё переводя дыхание. – Я тоже хочу услышать историю.
– Легко, дорогая, – Гурьев улыбнулся.
Дослушав, Рэйчел в изумлении прижала ладони к щекам:
– Я думала, что все романтические сюжеты мне уже известны! Ах, Джейк, да ты просто гремучая смесь!
– Не больше, чем ты, Рэйчел.
Она замерла. Спросила дрогнувшим голосом:
– Джейк… О чём это ты?
– Я всё знаю, Рэйчел.
Она молчала долго, – кажется, целую вечность. Наконец, выдохнула:
– Это… Легенда.
– Боюсь, что всё не так просто.
– Брукс. Проклятая сволочь.
Правая бровь Гурьева приподнялась:
– Что я слышу? Леди Рэйчел?!
– Как он посмел, – Рэйчел сжала руки в замок так, что побелели пальцы, почти ударила себя ими по подбородку. – Как он посмел, проклятый фанатик, негодяй! Как он посмел опять впутать меня в это?! Я не хочу ничего слышать об этом, Джейк… Никогда… Это…
– Ты не можешь, Рэйчел, – Гурьев провёл указательным пальцем по её щеке. – Ты не можешь, ведь тебе известно не хуже, чем Бруксу: это – правда. А я полагаю, ещё и гораздо лучше.
– Не смей ничего рассказывать Тэдди. Если ты ему скажешь, я…
– Рано или поздно ему предстоит узнать об этом, Рэйчел. И чем раньше, тем лучше.
– Зачем, Боже мой, зачем?! Это рок, проклятие… Это… Мы все должны погибнуть, Джейк. Тогда это закончится!
– Это не закончится, Рэйчел. Я не позволю.
– Почему?!
– Потому что я люблю тебя.
– Джейк…
– Нужно просто перевернуть монету, Рэйчел. Поставить её ребром. Превратить слабость в силу.
– О, Господи… Как?!
– Я научу тебя, моя девочка, – тихо проговорил Гурьев, едва касаясь – чуть было не вздрогнувшей предательски – рукой её волшебных волос. – Судя по всему, именно для этого я здесь и очутился. Пускай не теперь, но мы вернёмся к этому разговору. Дай мне слово.
– Хорошо. Боже мой, Джейк… Делай, как знаешь!