Наследники Слизерина

Один дементор (а, может, они каждый раз были разными) повадился приближаться к решетке ее камеры и подолгу там оставаться. Беллатриса физически начинала ощущать, как он на нее воздействует. В районе живота появлялось какое-то необъяснимое и доселе незнакомое чувство опустошенности. Одновременно с этим у нее возникало странное наваждение. Ей казалось, что мир, который она знает, никогда не существовал в реальности, что все ее чувства и воспоминания — это какая-то иллюзия, плод больного воображения, и однажды она очнется где-нибудь посреди безжизненной пустыни, на груде черных камней, под потухшим небом, и узнает, что вселенная — это ее собственная выдумка, и, на самом деле, ее не существует. Это ощущение было настолько страшным и мучительным, что если бы Беллатрисе пришлось выбирать, испытать ли его или подвергнуться заклятию «Круциатус», она, не раздумывая, выбрала бы второе.

Каждый раз, заметив приближение дементора, узница знала, что за этим последует, и забивалась в самый дальний угол своей камеры, что, разумеется, нисколько не помогало.

— Убирайся! Убирайся! — кричала она, впадая в истерику. — Во мне больше не осталось никакой радости! Тебе нечего из меня вытянуть!

Но дементор, видимо, считал иначе и никуда не уходил.

Практически с самого начала своего заточения Беллатриса утратила ощущение времени и не знала, сколько дней, недель, месяцев или даже лет минуло со дня объявления приговора. Никаких зарубок на стене она не делала. Да и как их было делать? День и ночь уже давно слились в одно. Но, вероятно, к тому моменту, как постоянное воздействие дементоров окончательно парализовало ее волю, прошло не менее года. Она больше не вспоминала о Темном Лорде и о своих близких. И не оттого, что не хотела. Просто ее мысли однажды перестали ей подчиняться. Где-то в глубине души у нее еще оставалось что-то светлое, но достать это оттуда было совершенно невозможно, и узница была больше не в силах бороться с отчаянием.

Вскоре Белла перестала отличать состояние бодрствования от состояния сна и не могла понять, что происходит наяву, а что ей снится. Она почти всегда лежала, лишь изредка вставала и передвигалась по камере без цели в каком-то полубессознательном состоянии, и частенько не могла ответить себе на вопрос, зачем пришла в то или иное место. Все ее существование превратилось в один сплошной сон, причем, в кошмарный сон. Ей без конца виделись неприятные эпизоды из прошлого. Некоторые из них не доставляли большого беспокойства, когда происходили на самом деле, но теперь любое хоть сколько-нибудь негативное воспоминание вызывало необъяснимый ужас, не важно, будь то чья-то смерть или выговор профессора Макгонагалл за неверно исполненное задание.

Но чаще всего Белле снился тот пресловутый кот. Картина убийства, совершенного магловскими мальчишками, бесконечно прокручивалась у нее в голове, точно заевшая пластинка. Отчаяние и ощущение собственной беспомощности просто разрывали волшебницу изнутри. Беллатриса каждый раз покрывалась холодным потом и вскрикивала. Но навязчивое видение даже не думало ее покидать. Пожирательнице казалось, что оно преследует ее уже, как минимум, сотню лет, и каждый раз эмоции от пережитого были такими же яркими, как и впервые. И вот однажды, испытывая всю связанную с тем происшествием боль, она не выдержала и, желая прекратить эту пытку любой ценой, кинулась на мальчишек, отобрала у зачинщика нож и с наслаждением сама отрезала котенку голову. Только тогда видение оставило ее в покое.

Беллатриса все явственнее ощущала, что она полностью оторвалась от реальности и переселилась в мир своих ночных кошмаров. Ее слабые попытки оттуда выбраться ни к чему не приводили. Да и зачем ей было выбираться? Чтобы увидеть черные, покрытые плесенью стены? Чтобы осознать, что она лежит на куче непонятной гнили? Чтобы вспомнить, что она попала в ад при жизни, ее здоровье, внешность и будущее безвозвратно потеряны? А она вполне могла предположить, что, сколько бы времени не прошло с начала ее заточения, это было уже очень долго. Ее левую руку можно было обхватить пальцами правой в плече, а в тусклом свете факела, частично освещающего камеру из коридора, точно снег, поблескивали первые седые волосы.

Каждый день узникам приносили скудную порцию пищи и жестяной кувшин с водой, но Беллатриса не съедала и этого. Порой она сутками лежала, пребывая в полуреальном мире своих лишенных радости и смысла фантазий и просто не могла заставить себя очнуться, чтобы встать и поесть.

— Эй! Ты еще жива там? Или сдохла уже? — грубо поинтересовался тюремщик, который в очередной раз обнаружил несъеденный хлеб.

Беллатриса ничего не ответила, чувствуя сильную слабость во всем теле и тяжесть в голове, как при высокой температуре. Хотя, кто знает, может у нее и вправду был жар, сама она не могла этого определить. Да и что толку? Медицинская помощь для узников не предусматривалась.

— Люмос! — воскликнул волшебник и осветил камеру волшебной палочкой в поисках трупа.

От внезапно упавшего на нее луча света узница вздрогнула.

— Черт вас дери! — выругался он. — Не жрете ни хрена! А потом все будут говорить, что это они из-за дементоров подыхают!

— Как? — вдруг хриплым голосом поинтересовалась Беллатриса, поскольку ей послышалось «дементоры подыхают».

— А вот так! — огрызнулся он. — И ты скоро сдохнешь, если есть не будешь! А, вообще, это точно ты? Или уже твой призрак?

«Я призрак?!» — вдруг в ужасе подумала Белла, когда глумливый смех тюремщика стих в глубине коридора.

Что, если она и вправду уже умерла и просто не заметила этого, потому что стала призраком?

Эта мысль настолько потрясла узницу, что она очнулась и стала в панике искать свое тело, ползая по полу камеры на карачках. Обшарив каждый фут и несколько раз переворошив всю солому, она так ничего и не нашла

«А если его уже вынесли? — подумала Белла. — Должен же быть какой-то другой способ понять, жива я или нет!»

Она вспомнила, что тюремщик что-то говорил про еду, и, обнаружив воду и черствый хлеб возле решетки, жадно на него накинулась и съела все разом, мгновенно ощутив острую боль в желудке. Оба эти факта заставили ее уверовать в наличие у нее плоти, однако ненадолго. Страх внезапно и незаметно для самой себя умереть стал мучить ее регулярно. Частенько снились сны о том, что она стала жалким существом без плоти и крови, но даже, будучи привидением, не может покинуть стены собственной камеры, обреченная на вечные скитания в радиусе нескольких десятков футов. Проснувшись, она немедленно кидалась проверять, жива или нет.

Однажды Беллатриса поцарапала нёбо сухой хлебной коркой, и тут же ощутила во рту солоноватый кровавый привкус. Трудно сказать, в чем тут дело, но он вдруг ей очень понравился. Она разбередила рану, чтобы ощутить его сильнее.

«Я жива! Жива! — вдруг явственно поняла она. — В моих жилах все еще течет теплая кровь!»

Собственная кровь стала для нее как наркотик. Беллатриса специально прокусывала себе губу, чтобы выдавить оттуда пару капель и почувствовать то, что ей казалось вкусом жизни.

Стоит ли говорить о том, что ее психическое состояние продолжало ухудшаться, и она, хоть и понимала это, но ничего не могла с собой поделать, уже давно перестав сопротивляться силе дементоров. Иногда Беллатриса вспоминала ту радостную эйфорию, которую ей каким-то чудом удалось испытать в первые дни заключения, но, как ни старалась, не смогла повторить свой подвиг. Собственные мысли ее не слушались, живя самостоятельной жизнью, рисуя непонятные и уродливые картины, от которых было до того тошно, что узница начинала выкручивать кожу на руках до тех пор пока физическая боль не становилась достаточно сильной, чтобы заглушить боль душевную. Но настоящий кошмар начался тогда, когда у нее появились галлюцинации.