Наследники
Шрифт:
Прикурив сигарету, Зарубин продолжал:
— У многих родителей мысли о детях идут по очень простой схеме. Раз мы жили неважно, пусть детки поживут в удовольствие. Этим папам и мамам и невдомек, что они портят детей, осложняют им жизнь. Ведь такие белоручки обязательно споткнутся. И обществу приходится потом тратить массу сил на то, чтобы сделать этих «мимоз» настоящими людьми. А бывает ведь, что человека из такого индивидуума сделать уже невозможно.
— Истина эта известная, только что же тут поделаешь? — зевая, проговорил Снегов.
— А я и не говорю, что открываю Америку. Но честное слово, я бы это дело превратил прямо-таки в государственный вопрос. —
— Ты спишь?
— Да нет. Как же спать, когда мы с тобой в такие проблемы ударились!
— Особенно ты. И рассуждаешь так, словно сам огонь, воду и медные трубы прошел.
— Ты знаешь, Анатолий, меня все время мучает мысль, что мы в своей работе упускаем самое важное. Не сдружили мы ребят. Днем вроде все вместе, делом заняты, а вечером каждый сам по себе. В общем имей в виду, не очень-то нас жалуют ребята.
— Так вот почему ты такой мрачный ходишь? Боишься, что нам отставку дадут? Не бойся. Главное-то мы делаем. Ну, а если что упускаем, так ведь еще Козьма Прутков утверждал, что нельзя объять необъятное.
— Не согласен.
— С кем? С Козьмой Прутковым?
— С тобой не согласен.
Наступила долгая пауза. Затем Снегов глуховато заговорил:
— Знаешь, Виктор, ты только не берись за голову, не делай страшных глаз и вообще не удивляйся. У меня все чаще возникает мысль пойти в Цекамол и сказать: освобождайте, братцы.
Зарубин приподнялся с дивана.
— На тебя что, винные пары подействовали?
— Брось молоть ерунду. У моей Надюхи не разгуляешься. Каких-то два наперстка перепало. Просто я, похоже, дурака свалял, что на «Химстрой» идти согласился. Понимаешь, комсомольская работа, как и всякая иная, имеет свою специализацию. Пропагандист, допустим, одно, а организационный работник — другое.
— Ну, с твоим опытом…
— Дело не только в опыте, а в том, чтобы работа по душе была. Вот в обкоме мне нравилось. Там, понимаешь, совсем иная обстановка. Есть время подумать, поразмышлять. Поставлена, допустим, тебе задача — разработать формы участия комсомольских организаций в движении за качество продукции. Я советуюсь с различными учреждениями, специалистами, мерекаю сам. Рождается документ. И раз бюро одобрило его, значит, я сделал нужное дело. Справился, сумел. Потом еще какая-то проблема, опять собираем «мозговой трест», ломаем головы, спорим…
— Послушать тебя, так в обкоме-то у вас тихая заводь была.
— Что ты! Как и в каждом обкоме, там столько хлопот и забот, что только поворачивайся. Отдышаться некогда. Всегда по горло разных дел. Просто ребята учитывали мой характер, ну, склонности, что ли.
— Но ведь приходилось же тебе бывать в райкомах, на заводах?
— А как же? Обязательно. Но и там от меня требовались не беготня и суетня, а изучение вопроса, анализ состояния дел.
— А мне кажется, — проговорил Зарубин, — интереснее твоей работы нет. Ну, сам прикинь. Там, в обкоме, ты рождал, допустим, какие-то идеи и планы. Но осуществляли-то все это другие. Здесь же тебе самому все карты в руки. Только разворачивайся.
— Вот видишь, и ты туда же — разворачивайся, крути, верти. И мы с тобой и крутим и вертим, а в итоге? Не то, не так, мало, слабо.
Друзья замолчали. В темноте мерцали угольки папирос, слышалось легкое потрескивание тлеющего табака. Потом Снегов решительно сказал:
— Ну ладно, что мы все обо мне да обо мне? И о делах тоже хватит. Скажи-ка лучше, что ты последнее время такой сумрачный, какой-то пришибленный ходишь?
Не верю, что наши комитетские дела тебя так уж гнетут. Пока не расскажешь, не уйду и спать не дам.— Знаешь, Анатолий, лучше как-нибудь в другой раз. Утро же скоро.
Снегов промолчал.
Почувствовав, что он вот-вот обидится, Виктор не очень охотно, коротко проговорил:
— История в общем обычная. Есть в Песках такая девушка Валя. Как я думал, моя девушка. Должна была приехать сюда, к нам. И… не приедет. Вот и все.
— Почему не приедет?
— Объяснила она это довольно просто. Проверка временем, говорит, самая верная… И этой проверки ее чувства не выдержали.
Виктор замолчал. Анатолий не сразу, осторожно спросил:
— А ты… уверен, убежден, что все это так?
— Не понимаю.
— Ну, девчонка же. Ей сколько? Восемнадцать?
— Девятнадцать.
— В таком возрасте у них же ветер в голове. Мало ли какая дурь взбредет? Обида или еще что.
— Нет, тут все ясно.
— Может быть, и ясно, — задумчиво протянул Снегов. — Тебе лучше знать. Но я бы все-таки так легко не сдавался. Ты ей написал?
— Нет, конечно. О чем же?
— Эх, Виктор! Я-то думал, ты орел. Любовь беречь надо, понимаешь, беречь и драться за нее порой.
Виктор непримиримо возразил:
— Драться, да, согласен. Но домогаться любви — нет. Избавь.
— Гордый ты, оказывается.
— Какой уж есть.
В дверь постучала Надя.
— Болтуны несчастные, вставайте. Всю ночь спать не дали: бу-бу-бу, как базарные кумушки.
Когда Виктор и Анатолий вышли в столовую, на столе уже шумел кофейник. Надя была аккуратно причесана, коричневое платье строго облегало маленькую упругую фигуру. Анатолий, оглядев закуски, удивился:
— Вот это да. Надя, давай почаще праздники устраивать. — И, обращаясь к Виктору, пояснил: — Она ведь меня в черном теле держит. Кормит только по науке. Молочко, творожок, простоквашка. А тут, пожалуйста, стол ломится от еды. И даже что-то в бутылке. Просто чудеса!
— Вы его, Виктор, не слушайте, — непринужденно сказала Надя, — он вечно ко мне придирается. Садитесь, завтракайте. Только быстро-быстро, дорогие товарищи, а то мне через десять минут уходить.
Глава XVII. Пути и перепутья
Казаков несколько раз напоминал Быстрову о его обещании вместе поехать в главк. Там никак не удавалось получить дополнительные ассигнования и фонды на мебель, инвентарь и различное оборудование для поселка, а дома в Лебяжьем вот-вот будут готовы — полным ходом шли отделочные работы. Ехать действительно было нужно, но все никак не удавалось выбрать время. Наконец собрались. Однако, к их досаде, начальника главка не оказалось на месте. Его вызвали на совещание в Госплан.
— Тогда пойдемте к Виктору Ивановичу, — предложил Казаков.
— К Крутилину? Зачем же? Лучше подождать самого или приехать в другой раз.
— Алексей Федорович, — просительно заговорил Казаков, — пойдемте, товарищ Крутилин нас всегда поддерживает.
Что-то торопливо говоря, он уверенно шагал по лабиринту коридоров. А Алексей думал о том, как нескладно все получилось. С Крутилиным встречаться не хотелось. Не обида, но какое-то недружелюбное чувство все еще жило в душе Алексея, и ему стоило больших усилий не повернуть обратно. Казаков же настойчиво уверял, что, пожалуй, даже лучше, если они зайдут к Виктору Ивановичу, так как их вопросами занимается именно он. Да и человек он деловой, решительный, наверняка поможет.