Наследники

— Ты знаешь, Валя, не исключено, что мне придется скоро уехать.

Валя подняла на него глаза:

— В командировку? Куда?

— Нет, не в командировку. Работать. В Каменск. Это где-то под Москвой.

Валя посмотрела на него чуть удивленно. Помолчав, спросила:

— И что, это уже… решено?

— Да, почти.

Валю обидело, что Виктор решил такое без нее. Но она нарочито спокойно задала вопрос:

— Значит, скоро прощаться будем?

Виктора больно кольнул ее деловито-рассудительный тон.

Валя была искренне привязана к Виктору, но более глубоких чувств к нему пока не испытывала. Она спокойно, как должное, принимала его знаки внимания, трогательную и постоянную заботу. Привыкла к тому, что Виктор всегда был рядом, и он был не прав, мысленно упрекая ее за то, что она равнодушно относится к его предстоящему отъезду. Вале трудно было даже представить, как начнется день без стука Виктора в окно, без того, чтобы он не встретил ее у школы, чтобы вечером они не сели вместе за квадратный, накрытый газетами стол.

Тетя Даша, у которой жила Валя, понимала состояние своей жилички и как-то спросила:

— Как же ты теперь будешь без своего поводыря?

Валя, все эти дни упрямо старавшаяся не предаваться унынию, ответила почти твердо:

— Ничего, не маленькая.

Спокойствие ее было больше внешним, но Виктора оно больно ранило. А тут еще приятели пошутили:

— Зря уезжаешь, уведут у тебя Валентину.

— Это кто же?

— Да тот же Санько.

Зарубин сдержанно ответил:

— Не пугайте. Валька не из таких.

Санько приехал в Пески недавно. Совсем молодой человек, но с весьма взрослыми навыками. Рослый, загорелый, с аккуратно подстриженными усиками, с длинной — «языком» — прической, он поразил молодое поколение района. Был непременным участником всех вечеров самодеятельности, легко и ловко танцевал то с одной, то с другой девушкой, обучая их столичному стилю. Никому, однако, не оказывал особого предпочтения, пока не заметил Валю. Он чаще других приглашал ее танцевать, настоял, чтобы она вступила в самодеятельную театральную студию при Дворце культуры. И дебют Вали в «Тревожной юности» оказался удачным.

Ухаживать за Валей Санько, кажется, не пытался. Может, потому, что всегда рядом был Виктор?

В дни, предшествующие отъезду, Виктор как-то заговорил с Валей о Санько, но она посмотрела на него так удивленно и непонимающе, что он замолчал. Это немного успокоило Виктора, и воспоминание о шутке ребят теперь не так волновало.

Прощались они на окраине Песков. Долго стояли возле шоссе на освободившейся от снега и просыхавшей уже поляне. Над полями, отдыхающими от снежного плена, стоял легкий парок. Стайка неугомонных воробьев, отчаянно крича, ссорилась и дралась; то одна, то другая птаха подпрыгивала вверх, словно мягкий волосяной мячик. Пески отсюда были как на ладони. Дома белыми кубиками разбегались от центра к окраинам, сновали по улицам машины, сверкал в лучах солнца голубой купол Дома культуры.

Далекий неясный шум наполнял весенний воздух. Река Таех, огибавшая Пески полукольцом, переполненная весенними водами, глухо ворочалась среди бурых, изрытых льдами берегов. Монотонно гудели телеграфные провода. Виктору вдруг стало от всего этого невыносимо тоскливо, он взглянул на дорогу, что плавно спускалась вниз, затем подымалась на взгорье и уходила среди полей и перелесков вдаль.

— Ну что ж, пора. — Он держал в своих руках холодные руки Вали.

— Счастливой дороги.

— Спасибо, — выдохнул Виктор и вдруг привлек Валю к себе. Она вся подалась к нему, обвила его шею и прильнула губами к губам Виктора. Потом отпрянула и стояла смущенная своим внезапным порывом.

Виктор через силу улыбнулся и стал спускаться по тропинке вниз, к дороге, где на обочине ждала почтовая машина. Выйдя на шоссе, он оглянулся. Валя стояла все там же и махала ему своей маленькой, покрасневшей на апрельском ветру рукой.

К концу дня скрипучий, но пронырливый «газик» лихо остановился у вокзала Шуги. Небольшие залы, буфеты, деревянные платформы — все было взято в полон молодежью. Кто-то из знакомых ребят потащил Виктора к кассе, где по путевке райкома он быстро взял билет до Москвы.

Когда столько интересных людей кругом, когда там вон звучит песня, тут идет пляс, а здесь потише и идет интересный разговор, — время летит незаметно. И вот поезд уже спешит сквозь затуманенные сумерками поля, перелески, мелькают за окнами городки, поселки, деревни. И то один, то другой из ребят, взглянув на бегущие за окнами картины, вздохнет, задумается. А потом опять включается в разноголосый, шумный хор песен, споров, шуток…

Утром замелькали в окнах подмосковные города и поселки — Загорск, Пушкино, Мытищи. А вот и старинный акведук, построенный давно-давно и добрую сотню лет питавший столицу холодной и чистой, как ключ, водой. Справа от него россыпь белых зданий ВДНХ, серебряная стрела обелиска покорителям космоса…

Поезд подошел к перрону.

Так вот она, Комсомольская площадь. Обрамляющие ее строгие здания вокзалов со шпилями на крышах, взметнувшаяся ввысь многоэтажная громада высотной гостиницы, бесконечные вереницы машин.

Виктор остановился на широких ступенях вокзального подъезда. Его толкали, кто-то даже обругал в сердцах, но Виктор не обратил на это никакого внимания.

Комсомольская площадь!

Разве можно без волнения ступить на ее тротуары, на ее широкую асфальтированную гладь?

Разве не отсюда отправлялись расхлябанные вагоны с ребятами-добровольцами на Деникина, Врангеля, Колчака?

Разве не отсюда уходили составы с комсомольцами на Магнитку, Урало-Кузбасс, возводить Комсомольск-на-Амуре?

И именно отсюда в сорок первом году эшелоны с молодыми ребятами в серых, часто не по росту шинелях шли на передние рубежи битвы за Москву.

А потом Комсомольская площадь провожала уже других ребят, но таких же веселых, молодых и горластых, — в Казахстан и привольные целинные степи, на строительство Братской ГЭС, на Енисей, Иртыш, на Байкал. И Виктор чувствовал сейчас себя так, словно и он, и остальные ребята, толпящиеся вокруг, принимали эстафету от тех, кто был здесь раньше. Они шли их же путями и были полны столь же беспокойными стремлениями и помыслами.

Гудела, шумела, многолико и многоголосо жила Комсомольская площадь. Сновали люди, мельтешили вечно спешащие таксомоторы, бело-голубыми фейерверками вспыхивали огни на троллейбусных проводах. А на широких тротуарах около вокзалов, в залах ожидания толпились, волновались, шумели юноши и девушки с чемоданами в руках, с рюкзаками за плечами. То тут, то там слышалось:

— Откуда?

— Горьковские.

— А вы?

— Ивановские.

— А мы владимирские.

— Соседи, значит.