Наследники

Костя Зайкин вошел в комнату Четверни хмурый и настороженный. Он был зол и на Четверню, и на тех парней, что так долго торчали в его кабинете.

Четверня, не поднимая головы, протянул руку за документами, механически, заученным движением развернул трудовую книжку Кости и, быстро пробежав последнюю запись, коротко бросил:

— Слесарь и токарь? Очень хорошо, товарищ Заикин.

— Не Заикин, а З-зайкин.

Голос показался Четверне знакомым. Он взглянул на посетителя.

— Ах, это опять вы!

— Да, опять.

— Так вот, товарищ Зайкин. Пойдете в бригаду… в бригаду… — Четверня вытянул шею к краю стола, посмотрел на какие-то списки и, наконец, выговорил: — В бригаду товарища Хомякова.

Костя настороженно переспросил:

— Хомякова, говорите? А что он за птица, этот самый Хомяков? Уж не тот ли пижон, что здесь час прохлаждался?

— Никто здесь не прохлаждался. Здесь, уважаемый товарищ, занимаются делом. Поэтому и мы давайте говорить по существу.

— Я хочу в настоящую, боевую бригаду, — твердо сказал Костя.

Четверня сердито откинулся на стуле, снял очки.

— А как же! Безусловно. Боевая, передовая, героическая. Бригада Хомякова именно такая и… будет. Во всяком случае, мы надеемся на это.

— Ах, только будет… — разочарованно протянул Костя. Но Четверня предупредил его дальнейшую тираду:

— Именно. Раньше она таковой быть не могла, ибо ее только сегодня начнут комплектовать.

— Тогда почему же… — Костя не закончил фразу.

Четверня поднял голову и пристально, изучающе смотрел на него, ожидая, что скажет этот низкорослый парень с белесой челкой, такими же белесыми бровями и задорным взглядом зеленоватых глаз.

Но Костя не сказал больше ничего. Он вдруг решил, что говорить то, что вертелось на языке, не следует. В самом деле, откуда они возьмут ему прославленную, закаленную бригаду? Ведь только съезжаются ребята.

— Так что вы хотели сказать, товарищ Зайкин?

— Ничего особенного. Во всяком случае, в данный момент. Но в бригаду прошу послать в другую.

Четверня колюче взглянул на него, недовольно буркнул:

— Ну что ж… Пойдем вам навстречу. В Лебяжье. В распоряжение прораба Удальцова. Он вас определит.

— В Лебяжье так в Лебяжье… Хорошо. Посмотрим, что за героические борцы там собрались.

Костя взял со стола свое направление, аккуратно положил его в карман и степенно вышел из комнаты. Он был доволен, что не вспылил и не стал спорить. Четверня же неприязненно подумал: «Ну и гвардию нам посылают. Строительное дело-то и не нюхали, а спеси — воз. Быстрова послушать — так все они энтузиасты, хорошие ребята, думающие. Вполне возможно. Только не знаю, как вы с этими думающими энтузиастами строить будете. Все профессии есть — от поваров до парикмахеров и доярок. А строителей ни одного. Или один на сотню…»

Идут слесари, токари, фрезеровщики, что имели дело со сложными, умными станками, идут бухгалтеры, счетоводы, нормировщики, сидевшие в своих тихих комнатах. Идут учителя и техники, киномеханики и шоферы, идут просто ребята, только что покинувшие школьные классы. И все они получают одинаково лаконичные листки: в бригаду землекопов, в бригаду подсобников, в бригаду грузчиков… Одних это смущает, других забавляет, третьих обескураживает. Но и первых, и вторых, и третьих мало, очень мало. Большинство воспринимает происходящее как должное.

…Костя Зайкин как только услышал, что под Москвой затевается строительство гиганта химического машиностроения, так сразу решил ехать. Правда, с их завода, как и прежде, не очень охотно отпускали молодежь. «Октябрь» все рос и рос, и ему самому не хватало рабочих, тем более квалифицированных. Но Костя поставил вопрос решительно: «В который раз прошусь? Надо же совесть иметь!» Наконец убедил всех и в комитете и в горкоме. Но надо было еще убедить Надю. Собственно, в комитете и горкоме он говорил не только о себе, имел в виду обоих. Вечером, приехав из горкома, Костя помчался к Наде.

— Собирайся, наконец-то мы едем.

Надя подняла на него большие, всегда словно бы чуть удивленные глаза, забросила за плечи тяжелые косы и подчеркнуто спокойно, чуть иронически проговорила:

— А, это ты? Зачем пожаловал?

Но Костя был настроен сегодня восторженно и миролюбиво.

— Слушай, Надя, хватит в холодную войну играть. Предлагаю мир самым категорическим образом. И едем, едем.

— Кто же и куда?

— Ну, мы с тобой едем. В Каменск, на «Химстрой». Все утрясено. В комитете, в горкоме и даже в дирекции. А стройка-то, стройка-то, Надя, какая! Сверхударная. Комсомольская, ну и прочее такое.

Надя саркастически усмехнулась:

— Опять фантазии?

— Почему фантазии? Самые что ни на есть реальные дела. Говорю же тебе, все утрясено.

Разговоры с Надей на темы дальних странствий Костя заводил не раз. Как только в стране начиналось что-то большое и важное — строительство завода ли, электростанции, магистрали, Костю неудержимо тянуло туда. Но Надя всегда охлаждала его пыл: «Если отпустят, поедем. Не партизанить же! Или хочешь повторить историю с отъездом в Лесогорск?» При этом напоминании Костя сразу сникал. Это было, еще когда на «Октябре» секретарствовал Алексей Быстров. Шел отбор ребят в Лесогорск. Костя и Надя заявились в комитет с чемоданами, узлами: «Мы готовы. Едем». Но энтузиастам пришлось под градом насмешек ребят возвращаться в общежитие. Заводу было поручено освоение нового комбайна, и потому не отпустили ни одного человека. Еще несколько попыток Кости уйти в «большое плавание» оканчивались так же. А парня продолжал точить червь сомнений. На главном ли направлении ты находишься, товарищ Зайкин? Разве мало мест, кроме Заречья? Да, не был приспособлен суматошный характер Кости к тишине и спокойному течению жизни. А тут еще затянувшийся конфликт с Надей. Костя переживал его глубоко и все думал-гадал, как его уладить. Если бы они оказались на новом месте, где-то в другом городе, где ничего не устроено и не налажено и где Надьке все время была бы нужна его помощь и поддержка, вся спесь с нее, безусловно, слетела бы.

Эта мысль очень понравилась Косте, и он стал настойчиво пробиваться на «Химстрой». Правда, иногда его охватывали сомнения — поедет ли Надя? Но он старался гнать их от себя. Надя ведь тоже мечтала о большой стройке.

Но сейчас, когда все, кажется, согласились с Костиными доводами и в комитете лежали готовые путевки и на него и на Надю, ехать-то, оказывается, нельзя. Выслушав Костю, Надя решительно заявила:

— Никуда я не поеду. С какой стати?

— Но ты пойми, героическое же дело. И я уже договорился. Нас отпускают.

— Кого это отпускают? Тебя? Ну и поезжай. А я-то при чем?

— Позволь! Как это? Я же думал, мы… ну, того… вместе…

Надя удивленно вскинула ресницы.

— С чего это вы взяли, Зайкин? Даже смешно слушать.

Надя, конечно, лишь делала вид, что ей безразлично, уедет или не уедет Костя. За время их ссоры она поняла, как много значит он для нее. Ей явно не хватало его вечных пусть не всегда удачных, но неизменно веселых шуток, постоянных его затей: то он тащит ее в какой-то клуб на уроки современного танца, то настойчиво требует посетить зоопарк, там появился бамбуковый медведь — панда. Потрясающе красивый зверюга. Надо же посмотреть. И как советчика по любым житейским делам тоже не хватало. Да и более преданного парня трудно найти. Любой ее каприз, хотя и побурчит, повозмущается, а выполнит. Ну кто, кроме Кости, с ночи поехал бы в Москву, в ГУМ, чтобы купить, например, белое джерсовое пальто, что сводит с ума Надиных подруг?