Наследники
Шрифт:
— Что ты, баба! — принужденно весело отозвался Селезень. — Да берите, сколько душеньке угодно, на то и хлеб, чтобы его есть…
— Ну и обрадовал ты меня! — заулыбалась вдова. — Думала, уж совсем умирать мы будем с голодухи. Погляди, какие у меня живчики! Холодные, голодные, и хошь бы один на погост поспешил! Нет, не мрут. Вот она, моя доля какая, прибрал бы господь, легче было бы сердцу!
Вдова засуетилась, накинула ветхую одежонку и вышла из избы. На пороге она обернулась и тихо обронила гостю:
— Ты не бойся, не выдам!
На самом деле,
— Ты на чуток выйди, нам потолковать по-хозяйски надо.
Хозяйка покорно вышла. Мужик заискивающе улыбнулся Селезню:
— Ты меня не упомнил, Иван Андреевич, а я тебя хорошо знаю! Не раз в Кыштыме бывал. Хозяин ты смелый, хотя и утеснительный!
— Молчи, черт! — озлобился вдруг Селезень. — Предать меня хочешь?
— Что ты, батюшка! — ухмыльнулся в бороду мужик. — Ворон ворону глаз не клюет! Сидор Копеечкин не такой человек, чтобы зазря сгубить человека. Верю я, батюшка, что богатеев не так легко стряхнуть… Чем могу послужить тебе, Иван Андреевич?
— Кони есть?
— Не то чтобы добрые, но прыткие! — ответил мужик.
— Продай их мне! — предложил приказчик.
— Что ж, можно и продать, только цена ныне высокая на коней! — почуяв добычу, ответил Копеечкин.
— Сколько хочешь?
— За пару тысячу рублев! — без зазрения совести отрезал мужик.
У Селезня глаза на лоб полезли: никак не ожидал он такой открытой наглости, редкого вымогательства.
— Ты с ума сошел! — сердито сорвалось у него с языка.
Копеечкин не обиделся и деловито объяснил:
— Суди сам, не в конях сейчас дело. Все в жизни человеческой! Что кому дороже? Одному деньги, а другому жизнь!
Он угодил в больное место. Селезень покорно опустил голову и глухо выдавил:
— Согласен. Но только коней приму, а уплачу за них в Нижнем Тагиле!
— Обманешь! — жадно блеснул глазами мужик.
— Слово мое верное! — твердо посулил Селезень. — Никогда не врал и врать не собираюсь. Твое дело: хочешь верь, хочешь нет! И без тебя обойдусь!
— Пехом попрешь?
— Уж как доведется, свет не без добрых людей. Может, и довезут! — загадочно ответил приказчик.
Копеечкин в досаде почесал затылок:
— Эх, как и быть, не знаю…
— Ты хозяин коням, ты и решай! — сдержанно-равнодушно ответил беглец и отвернулся к окну. У ворот, под ветром, в стареньком шушуне стояла вдова, глаза ее слезились. Жалко выглядела ее истомленная, сутулая фигура.
«Горе да бедность не красят человека! — подумал Селезень и вдруг обозлился на крестьянку. — Сама — одна убогость, а на господское добро зарится! Ух, черт!»
Он сжал кулаки, шумно вздохнул:
— Никак темнеет. Ну что ж, Сидорка, выходит, не сладили!
— Будь по-твоему! — решил неожиданно мужик. — Только перед образом поклянись!
— Изволь! — охотно согласился Селезень, стал перед линючей иконой и трижды перекрестился, поклялся: — Лопни мои глаза, если не по справедливости разберусь!
— Путь дальний! — вымолвил
мужик.— Но и деньги не малые!
— Это верно, — согласился Копеечкин. — Едем! Сейчас совсем стемнеет, и коней подгоню! — Он вышел из избы.
С посиневшим от холода лицом вернулась вдова. Она зябко дула в ладошки:
— Ох, и студено ныне!
— Ветер сиверко идет, вот и студено. Хмурится наш Камень! — степенно ответил Селезень. — Ну, выбываю. Благодарю, милая. Век не забуду. Вскоре разочтемся.
— Спасибо, родимый. Мы теперь и так не сгибнем. Бабьей артелью на демидовскую меленку пойдем!
— Айдате! Бери зерно, все ваше! — весело сказал Селезень, и у женщины радостно заблестели глаза…
Спустилась ночь, скрипя полозьями, подкатили сани. Селезень поспешно вышел из хатенки.
— Я и тулуп захватил, — обрадовал его мужик. — Ехать нам и ехать!
Над полем и лесом простиралась тьма. Хмуро шумел лес. Демидовский прислужник тщательно завернулся в тулуп и завалился в солому.
— Пошли, веселые! — свистнул кнутом ямщик, и кони побежали.
Селезень то дремал, то просыпался. На дороге было тихо, и он тревожно думал: «Только бы до Екатеринбурга проскочить, там спокойнее будет! Там крепость и солдаты есть!»
Глухими дорогами, лесами Копеечкин увозил Селезня от беды. Из-за крутого шихана выкатился круглый месяц и все кругом позеленил своим мутным светом…
Между тем и в окрестностях Екатеринбурга уже бушевало пламя крестьянского восстания. К северу от города действовали отряды наиболее энергичного пугачевского полковника Белобородова. Окрестное заводское население и приписные крестьяне с охотой бежали к нему. В селениях оставались лишь престарелые и дети. Положение Екатеринбурга, оказавшегося вдруг в центре восстания горнозаводских крестьян, было плачевное.
Полковник Василий Бибиков, главный распорядитель обороны города, жаловался генералу Чичерину:
«Здесь в городе денежной казны имеется такая сумма, что с великим только сожалением сказать о том можно. Город вовсе не укреплен, и воинской команды в нем не более ста человек, рекрутов же хотя считается до семисот, но многие распущены по домам, да хотя бы и все были налицо, токмо пальбе нисколько не учены…»
Но и сам Бибиков только и думал о том, как бы поприличнее улизнуть в более безопасные места.
Белобородов же действовал умело. Во всех его распоряжениях чувствовалась твердая рука и воинский дух. Он постепенно занимал завод за заводом, усиливался людьми и вооружением. Население везде радостно встречало его отряды, охотно снабжало продовольствием. Там, где проходили войска Белобородова, они вылавливали ненавистных заводских правителей, приказчиков и других господских угодников и вешали их.
— Вишь, что робится! — загадочно смотрел на Селезня ямщик. — В большой риск я пустился. Выходит, обмишурился! Мне две взять с тебя, а я по доброте сердца моего согласился на тысячу рублей! — сказал он, и глаза его воровски забегали.