Наставники Лавкрафта (сборник)

– Вы подразумеваете, что со вчерашнего дня что-то увидели?

Она с достоинством покачала головой.

– Я слышала! Это дитя говорит ужасные вещи! Ох! – Гроуз вздохнула с трагическим облегчением. – Честное слово, мисс, она наговорила такого!..

Но тут моя подруга осеклась, рухнула на диван и внезапно разрыдалась, дав волю своему горю, как и прежде в подобных случаях. Я же отреагировала по-другому, воскликнув: «О, слава богу!»

Слезы Гроуз иссякли, она вскочила со стоном.

– Вы говорите «слава богу»?

– Потому что это подтверждает мои подозрения!

– Воистину так, мисс!

Лучшего признания и желать было нельзя, но я все-таки засомневалась.

– Она настолько ужасна?

Экономка замялась, подбирая слова, и пробормотала:

– Ужасно неприлично выражается.

– И обо мне?

– И о вас, мисс… вам, наверно, надо знать. Для юной леди это немыслимо просто; ума не приложу, где она могла набраться…

– Непристойных выражений касательно меня? А вот я знаю! – вставила я и засмеялась весьма многозначительно.

Правда, моя подруга стала еще серьезнее.

– Ну, наверно, мне следовало тоже знать, потому как я кое-что слышала и раньше! Но это невыносимо… – бедняжка отвернулась, и ее взгляд упал на туалетный столик, где лежали мои часы. – Мне пора идти.

Однако я ее удержала.

– Ах, если для вас это невыносимо…

– Вы хотите сказать – как я смогу оставаться при ней? Да как раз из-за этого смогу: ее нужно увезти. Подальше отсюда, подальше от них…

– Она может измениться? Освободиться? – я схватила Гроуз за руку почти радостно. – Вы верите в такой поворот?

Положение, описанное ее простыми словами, подчеркнутое выражением лица, не требовало дальнейших разысканий, и она высказалась прямо, как никогда ранее.

– Верю!

Да, это было радостно, и мы по-прежнему стояли плечом к плечу: я могла заняться своей задачей, будучи уверена, что обо всем прочем беспокоиться не нужно. Я обрела поддержку вначале, когда нуждалась в доверии, и теперь, под гнетом несчастья, поддержка эта сохранилась; если подруга ответила на мою честность, я буду в ответе за все остальное. Уже прощаясь, я все-таки немного встревожилась.

– Нужно учесть еще один момент, я лишь сейчас вспомнила. Мое письмо, с упоминанием неприятностей, доедет до города раньше вас.

– Значит, несмотря на вчерашнее, вы верите…

Мне вдруг стало ясно, как долго она говорила обиняками и как наконец устала от этого.

– Ваше письмо туда не попадет. Его не отправили.

– Куда же оно делось?

– Бог знает куда! Мастер Майлс…

– Вы думаете, он взял его? – ахнула я.

Она помедлила, но преодолела себя.

– Вчера, когда мы с мисс Флорой вернулись, я увидела, что письма нет на том месте, где вы его положили. Позже вечером я смогла расспросить Льюка, и он заявил, что письма не замечал и не трогал.

Мы обменялись изучающими взглядами, и тут Гроуз вспыхнула, воскликнув почти ликующе:

– Теперь вы видите!

– Да, я понимаю: если Майлс взял письмо, он, вероятно, прочитал его и уничтожил.

– И больше ничего?

– Я понимаю, – сказала я, грустно улыбнувшись, – что на этот раз ваши глаза раскрыты шире, чем мои.

Так и было, но она все еще стеснялась признать это.

– Я теперь сообразила, что он творил в школе, – она как-то странно тряхнула головой, словно стряхивая иллюзии. – Он воровал!

Я задумалась, пытаясь рассуждать здраво.

– Ну что же… это возможно.

Она, кажется, удивилась моему неожиданному спокойствию.

– Он воровал письма!

Она не могла знать причину моего спокойствия, впрочем, довольно простую; и я попробовала объяснить.

– Пожалуй, в школе эти кражи имели для него больше смысла, чем здесь! Записка, которую я вчера положила на стол, во всяком случае, не даст ему почти никаких преимуществ – в ней не было ничего, кроме просьбы о встрече; сейчас ему должно быть очень стыдно, что он зашел так далеко ради такой безделицы, и вчера вечером, видимо, хотел признаться.

Мне казалось, что теперь я наконец во всем разобралась, увидела всю картину.

– Уезжайте, оставьте нас, – я уже стояла у двери, поторапливая Гроуз. – Я договорюсь с ним. Он пойдет мне навстречу, он сознается. Если сознается – он спасен. А если он будет спасен, тогда…

– Тогда спасены и вы? – Милая женщина поцеловала меня, и мы расстались. – Я спасу вас и без него! – воскликнула она, уходя.

XXII

И вот она ушла, и я немедленно затосковала по ней, ибо теперь настал и в самом деле самый трудный час. Рассчитывая, что я смогу сделать, оставшись наедине с Майлсом, я быстро осознала, что получу по меньшей мере возможность измерить глубину ситуации. Не было за все время моего пребывания в Блае часа, столь отягощенного предчувствиями, как тот, когда я, спустившись в холл, узнала, что экипаж с миссис Гроуз и моей младшей ученицей уже выехал за ворота усадьбы. Теперь я стою, сказала я себе, лицом к лицу со стихиями, и до конца дня, борясь со своей слабостью, вела себя с людьми чрезвычайно сурово.

Обстановка в доме стала более напряженной, чем ранее; впервые я заметила в поведении служащих смятение, вызванное кризисом. Случившееся, естественно, не укрылось от людей; мы могли бы дать какие-то объяснения, но этого было мало, если учесть внезапность отъезда экономки. Горничные и лакеи выглядели рассеянными; от этого нервы мои натягивались все туже, пока я не почувствовала, что нужно перевести ситуацию в иное русло. Одним словом, я уподобилась тому кормчему, который, схватившись за руль, сумел избежать крушения; смею сказать, что мне удалось справиться с задачей, лишь сделавшись в то утро очень высокомерной и очень сухой. Я охотно вспомнила о своих многообразных обязанностях и дала знать об этом прислуге; в общем, оставшись в одиночестве, я проявила незаурядную твердость. В таком настроении я за час или два обошла весь дом, имея, без сомнения, вид полной готовности к любым атакам. Так, с ноющим сердцем, устроила я парад на благо всем, кого это могло касаться.

Казалось, что особой, которой это касается меньше всего, вплоть до обеда был малыш Майлс. В своих скитаниях по дому я не встретила его, но это делало лишь более очевидной перемену в наших отношениях, случившуюся после того, как накануне днем он своей игрой на пианино задержал меня, обманул и одурачил, действуя в интересах Флоры. О том, что каверза вышла наружу, явно свидетельствовали заключение и быстрый отъезд девочки, а сама перемена сказалась в том, что мы прервали регулярные занятия в классной комнате. Утром, спускаясь в холл, я отворила дверь в спальню Майлса, но он уже куда-то исчез, и мне сказали, что он завтракал в присутствии двух горничных с миссис Гроуз и сестрой. Затем он сказал, что пойдет прогуляться; ничто, на мой взгляд, не могло яснее выразить его откровенное понимание резкого изменения моего статуса. Рамки нового положения ему еще предстояло определить, но так или иначе было некое утешение – особенно для меня – в том, что можно было перестать притворяться.

Раз уж столько тайного всплыло на поверхность, вряд ли я преувеличу, если скажу, что самым разительным открытием была абсурдность продолжения наших занятий. На самом деле мне уже давно было нечему его учить. Теперь стало ясно, что мальчик замечал те мелкие уловки, посредством которых я пыталась избавиться от непосильного состязания с ним на поле его истинных способностей, – замечал и молчаливо принимал, заботясь о моем достоинстве больше, чем я сама. В любом случае, он отныне обрел свободу; я не собиралась как-либо посягать на нее; я дала ему это понять уже прошлым вечером, когда, сидя с ним в классной комнате, не обмолвилась ни словом на эту тему, не бросила ни вызова, ни намека. С того момента меня сильно увлекли другие идеи. Но стоило ему наконец появиться, как я уяснила себе всю сложность их реализации, всю концентрацию проблем, воплощенную в образе чудесного ребенка, на который случившееся, по видимости, не набросило никакой тени, не поставило пятна.