Наставники Лавкрафта (сборник)

Мы всегда живее припоминаем чужие ошибки, нежели чьи-то умные мысли, не так ли? Я очень часто замечал эту особенность человеческой натуры. Однажды вечером я ужинал с Праттами. Именно тогда и рассказал им историю, которая имела такие последствия… На улице стояла промозглая ноябрьская ночь, море жалобно стонало. Тсс! Если вы замрете, то и сейчас услышите его.

Вы слышите морской прилив? Мрачный звук, не правда ли? Иногда, приблизительно в это время года… Эй! А вот и он! Но не пугайтесь, приятель. Он вас не съест. В конце концов, это всего лишь неприятный звук! Но я рад, что вы услышали его, так как всегда найдутся те, кто подумает, что это ветер, или мое воображение, или еще бог весть что. Полагаю, что сегодня ночью вы уже не услышите звука прилива, ибо он редко случается больше одного раза. Да, все верно. Подкиньте в камин еще дров, а себе в стакан подлейте того разбавленного пойла, что вы так любите. Помните старого Блауклота, плотника с того немецкого корабля, что подобрал нас, когда Клонтарф пошел ко дну? Той ночью мы удачно легли в дрейф под завывающий ветер; земли не видать на пять сотен миль вокруг, а наш корабль вздымался и падал на волнах с постоянством часового механизма. «Бидди-грубиян гребет к берегу в эту ночь!» – возопил старый Блауклот, отправляясь на вахту, помните? Теперь, когда я окончательно выбрался на сушу, я часто вспоминаю это.

Да, именно такая ночь, как сегодня, и стояла, когда я на время оказался дома, ожидая момента, чтобы вывести Олимпию в ее первое плавание – помните, как раз после этого первого рейса она установила рекорд, – но это было уже давно. Шел девяносто второй год, самое начало ноября.

Погода была ненастной, Пратт находился не в лучшем расположении духа, а ужин оказался скверным – на самом деле скверным, что усугубляло общее положение; холод же только ухудшал обстановку. Бедная маленькая миссис была очень расстроена, а потому, чтобы хоть как-то исправить впечатление от блюда из сырой репы с недоваренной бараниной, распорядилась, чтобы приготовили гренки по-уэльски [21] . У Пратта, видимо, был непростой день. Вполне возможно, что ему не удалось спасти одного из своих пациентов. Как бы то ни было, он выглядел очень раздраженным.

21

Гренки по-уэльски – гренки с расплавленным сыром (здесь и далее прим. переводчика).

«Моя жена пытается отравить меня, понимаешь! – сказал он. – Однажды она преуспеет в этом». Нельзя было не заметить, как обидели эти слова супругу. Я нарочно рассмеялся, пытаясь свести все к шутке, и сказал, что миссис Пратт слишком умна, чтобы избавиться от мужа таким примитивным способом. А затем, поддерживая заданный тон, принялся рассказывать про японские фокусы со стеклом, конским волосом и все тому подобное.

Пратт был врачом и знал о подобных вещах гораздо больше, чем я. Но это только подогрело мой пыл, и я рассказал историю об одной женщине из Ирландии, которая успела расправиться с тремя мужьями, прежде чем кто-то заподозрил, что смерть их была насильственной.

Вы никогда не слышали эту историю? Четвертому мужу каким-то образом удалось справиться со сном, и он поймал злодейку. Преступницу повесили. Как она провернула все это? Подмешивала снотворное в пищу или напитки, а затем при помощи роговидной трубки заливала в уши жертвам расплавленный свинец, пока те крепко спали… Нет, это просто ветер свистит. Он снова заворачивает к югу. Я знаю это по звуку. Кроме того, несмотря на время года (когда, собственно, все и произошло), ветер редко меняет свое направление чаще, чем однажды за вечер. Так вот, на дворе стоял ноябрь, когда несчастная миссис Пратт скоропостижно умерла в своей кровати – вскоре после того, как я ужинал у них. Хорошо припоминаю дату: находясь в Нью-Йорке, я получил весть с борта парохода, который следовал за Олимпией, а она совершала свое первое плавание. В том году вы были на Леофрике, не так ли? Да, я помню. Как же быстро мы с вами стареем. Почти полвека минуло с тех пор, как мы были стажерами на Клонтарфе. Вы, наверное, никогда не забудете старого Блауклота! «Бидди-грубиян гребет к берегу в эту ночь!» Ха-ха, дьявол! Подлейте себе еще, у вас там одна вода. Это старинный Хюльсткамп [22] , который я нашел в погребе, когда этот дом перешел ко мне. Я привез его в подарок Люку из Амстердама двадцать пять лет назад. А он к нему ни разу не притронулся. Теперь, должно быть, сожалеет об этом, бедолага.

22

Нидерландский ликер.

На чем я остановился? Ну, да. Я уже рассказал вам, что миссис Пратт скончалась скоропостижно – это так. Мне думается, что Люку было здесь одиноко… Время от времени я приходил проведать его, и он выглядел измотанным и нервным, говоря, что практика тягостна, но в то же время отмел идею насчет помощника. Годы шли, сына убили в Южной Африке, на бурской войне. После этого у Пратта появились странности. Было нечто в нем такое, что-то не от мира сего, если угодно. До самого конца он держал свои чувства в себе. Он никогда не выдавал тревоги, когда ошибался в диагнозе. Но, видимо, случалось – ошибался и очень переживал по этому поводу. Мне казалось, это отражалось на его внешности…

Люк был рыжеволосым мужчиной с бледным лицом, даже в молодости он не был крепким. В зрелом возрасте его кожа приняла песочно-серый оттенок. После смерти сына он все худел и худел – так, что вскоре его голова больше напоминала череп с плотно натянутым на него пергаментом. Глаза горели каким-то особым блеском, и с годами он становился все неприятнее.

У него все еще была собака, которую так любила покойная супруга – животное раньше всегда следовало за ней по пятам. Это был бульдог – пес с самым милейшим характером на свете; правда, он имел обыкновение зацеплять свою верхнюю губу об один из клыков, а это могло напугать кого угодно – по крайней мере тех, кто не был знаком с ним. Иногда по вечерам Пратт и Бамбл – так звали псину, – бывало, сидели, уставившись друг на друга, думая о былых временах, как мне это видится… При жизни жена Люка сидела в том же кресле, где сейчас расположились вы. Это всегда было ее место, а там, где сижу я, – место доктора. Бамбл забирался наверх по специально сделанной для него подножке. Дело в том, что он уже тогда был старым и толстым и не мог прыгать слишком высоко, а зубы его стали ломкими. Бамбл неотрывно смотрел на Люка, а Люк, в свою очередь, пристально глядел на собаку. Лицо его в такой момент особенно походило на неподвижный череп с двумя угольками на месте глаз. Так могло пройти минут пять или даже меньше, как вдруг животное пробивала неуемная дрожь, а затем Бамбл издавал вой, словно его подстрелили; далее пес вываливался из удобного кресла и рысью удалялся, – обыкновенно в свое привычное убежище под буфетом. Так и лежал там, то и дело издавая странные звуки.

Принимая во внимание внешний вид Пратта в те последние месяцы, ничего удивительного в этом не было, знаете ли. Я не неврастеник и не страдаю от чрезмерно развитого воображения, но вполне допускаю, что его вид мог довести до истерики не только чувствительную женщину – настолько голова доктора походила на затянутый в пергамент череп.

За день до Рождества я пришел к Люку. Мой корабль стоял на приколе в доке, и у меня еще было три недели выходных. Не увидев Бамбла, я безо всякого умысла небрежно заметил, что старая собака, должно быть, умерла.

«Да», – ответил Пратт. Я уловил в его голосе странную интонацию еще до того, как он продолжил после небольшой паузы: «Я убил его. Я более не мог этого вынести».

Я спросил Люка, чего он не мог вынести, хотя ответ мне был известен.

«Он имел привычку сидеть в ее кресле, сверкая своими глазами в мою сторону, а затем этот вой… – Люк вздрогнул. – Он совсем не мучился, бедный старый Бамбл…» Он продолжил говорить в спешке, как будто думал, что я могу заподозрить его в жестокости: «Я растворил дионин [23] в его миске с водой, чтобы он крепко уснул, а затем ввел хлороформ – постепенно, так, чтобы он не ощутил удушья, пускай и во сне. С тех пор стало намного тише».

23

Дионин – обезболивающее, снотворное и отхаркивающее средство, значительно менее токсичное, чем другие производные морфина.

Мне было интересно, что он хотел сказать этим, ибо слова слетали с его губ так, словно Люк не мог удержать их в себе. Теперь я понял. Он подразумевал, что после того, как собаки не стало, он слышал те звуки реже. Возможно, вначале он думал, что это старый Бамбл воет на луну во дворе, хотя это совсем не то, не правда ли? Кроме того, Люк не знал, что я уже их слышал. Как бы то ни было, это всего лишь звуки, а они никогда еще никому не причиняли вреда. Но Люк был гораздо впечатлительнее меня. Сомнений быть не может: есть в этом месте нечто такое, чего я не могу понять. Но, когда я не понимаю, как устроены вещи, я называю это явлением и совсем не считаю, что оно непременно ведет к гибели. А Люк полагал именно так. Несомненно, все понять невозможно, об этом известно любому, кто ходил в море. Мы, например, бывало, рассуждали о природе приливных волн и не могли объяснить это природное явление. Сейчас мы объясняем их, называя подводными землетрясениями, прибегая еще к куче теорий, каждая из которых, стоит заметить, вполне может разъяснить, почему они – землетрясения – возникают. Когда-то я сам встретился с такими волнами, и тогда чернильница со стола в моей каюте полетела прямо к потолку. То же самое произошло с капитаном Леки – я полагаю, вы читали об этом в его «Морской ряби». Очень хорошо. Если бы такого рода вещи случились на берегу, в этой комнате например, нервный человек заговорил бы о духах, левитации и еще о десятках разных вещей, которые ничего не значат. И это вместо того, чтобы просто принять это как «явление», которому нет объяснений. Такова моя точка зрения о том звуке, понимаете?

Но где доказательства, что Люк убил свою жену? Никому не стал бы говорить об этом, кроме вас. В конце концов, это могло быть простым совпадением, что бедная миссис Пратт неожиданно умерла в своей постели через несколько дней после того, как я рассказал ту историю за ужином. Она ведь была не единственной, кто умер таким образом. Люк посоветовался с врачом из ближайшего прихода, и они пришли к выводу, что супруга умерла от некой проблемы с сердцем. Почему бы и нет? Такое происходит достаточно часто.

Правда, был еще половник… Я никому никогда об этом не рассказывал, но я нашел его в шкафу в их спальне. Это был, кстати, новый и небольшой половничек, изготовленный из белой жести, не касавшийся огня более чем раз или два; и был на дне того половника расплавленный и застывший свинец, серого цвета, с характерным шлаком на поверхности оплавленного металла. Но это ничего не доказывает. Сельский врач, как правило, мастеровитый человек, который самостоятельно обеспечивает себя всем необходимым, и поэтому у Люка могла быть дюжина причин для того, чтобы расплавить небольшое количество свинца в половнике. Например, он увлекался рыбной ловлей, поэтому, вполне возможно, изготовил грузило и установил на ночь удочку с приманкой; а может быть, грузило потребовалось для маятника часов, стоящих в зале, или чего-то еще в этом духе. Но все равно, когда я нашел половник, меня охватило чувство сомнения, поскольку это выглядело очень похоже на то, что я описывал обоим Праттам, рассказывая ту историю. Понимаете? Увиденное так неприятно подействовало на меня, что я выкинул прочь обнаруженный предмет; сейчас он, должно быть, покоится в миле от косы на дне морском, где непременно проржавеет так, что никто не признает, если когда-нибудь его и выбросит приливом на берег.