Наставники Лавкрафта (сборник)
Шрифт:
Белые люди
– Колдовство и святость, – сказал Амброуз, – только они реальны. То и другое – экстаз, побег от обычной жизни.
Котгрейв заинтересованно слушал. Старый друг привел его в этот обветшалый дом в северном предместье и провел через старый сад в ту комнату, где Амброуз Отшельник дремал и мечтал над своими книгами.
– Да, – продолжал Амброуз, – колдовство живет в своих детях. Многие, я полагаю, едят сухие корки и пьют воду с радостью бесконечно более острой, чем та, какую когда-либо испытывал подлинный гурман.
– Вы говорите о святых?
– И о грешниках тоже. Думаю, вы впадаете в очень распространенное заблуждение, ограничивая духовный мир высшим благом, – высшее зло тоже имеет в нем свою долю. Простой плотский, чувственный человек может быть великим грешником не больше, чем великим святым.
– И вы считаете, что великий грешник столь же аскетичен, как и великий святой?
– Великие люди всех мастей отказываются от несовершенных копий и обращаются к совершенным оригиналам. Я не сомневаюсь, что многие из самых высоких святых никогда не совершали «доброго дела» – если использовать эти слова в их обычном смысле. И, с другой стороны, были такие, которые прощупали самую глубину греха, за всю свою жизнь ни разу не сделав «дурного дела».
Он вышел из комнаты на минуту, и Котгрейв в восторге повернулся к своему другу и поблагодарил его за это знакомство.
– Он грандиозен, – сказал Котгрейв. – Никогда прежде не видел подобных сумасшедших.
Амброуз вернулся с виски и щедро налил обоим. Он яростно хулил трезвенников, сам держа в руках бутыль сельтерской воды, и собирался продолжать монолог, налив себе стакан, но его перебил Котгрейв.
– Это невыносимо, знаете ли, – сказал он. – Ваши парадоксы слишком чудовищны. Человек может быть великим грешником и тем не менее никогда не сделать ничего грешного? Полно!
– Вы очень ошибаетесь, – ответил Амброуз. – Я никогда не создаю парадоксов. Хотел бы я… Я лишь говорю, что человек может иметь изысканное пристрастие к Romanee Conti [38] , и тем не менее никогда даже не нюхать дешевого эля. Вот и все, и это больше похоже на банальность, чем на парадокс, не так ли? Ваше удивление моему замечанию связано с тем, что вы не поняли, что такое грех. О да, есть какая-то связь между Грехом с большой буквы и действиями, которые обыкновенно называются греховными: убийство, воровство, прелюбодеяние и тому подобные. Почти такая же связь существует между алфавитом и изящной литературой. Но я полагаю, что это заблуждение – почти всеобщее – возникает в значительной степени из-за того, что мы смотрим на вещи через социальные очки. Мы думаем, что человек, делающий зло нам и своим ближним, должен быть очень злым. Таков он с социальной точки зрения; но неужели вы не понимаете, что Зло по сути своей есть вещь одинокая, это страсть одинокой, единоличной души? В самом деле, рядовой убийца вовсе не грешник в истинном смысле этого слова. Он просто дикий зверь, от которого мы должны избавиться, чтобы спасти свою шею от его ножа. Я бы скорее причислил его к тиграм, чем к грешникам.
38
Romanee Conti – величайшее вино Бургундии; когда-то предназначалось для королевского стола.
– Это кажется немного странным.
– Я так не думаю. Убийца убивает не из-за активных качеств, а из-за отсутствующих; ему не хватает чего-то, чем обладают не убийцы. А вот Зло, конечно же, всецело активно, просто оно не на той стороне. Вы можете поверить мне, что грех в его собственном смысле очень редок; вполне вероятно, что грешников было гораздо меньше, чем святых. Да, ваша точка зрения очень хороша для практических, общественных целей; мы естественно склонны думать, что очень неприятный нам человек должен быть очень большим грешником! Крайне неприятно, когда обчищают карманы, – и мы объявляем вора великим грешником. По правде же говоря, он просто неразвитый человек. Он, конечно, не может быть святым; но он может быть и часто является бесконечно лучшим созданием, чем тысячи людей, которые никогда не нарушали ни одной заповеди. Я признаю, что он доставляет нам большие неприятности (и мы очень правильно запираем его, если поймаем); но связь между его причиняющими беспокойство антиобщественными действиями и злом – о, очень слабая.
Становилось уже поздно. Человек, который привел Котгрейва, должно быть, уже не раз слышал все это, поскольку кивал с вежливой и ироничной улыбкой, но в глазах Котгрейва «сумасшедший» начал превращаться в мудреца.
– Знаете, – сказал он, – вы меня чрезвычайно заинтересовали! Выходит, вы считаете, будто мы не понимаем реальной природы зла?
– Да, не думаю, что понимаем. Мы переоцениваем его и недооцениваем. Мы берем очень многочисленные
нарушения наших социальных «уставов» – очень необходимых и очень верных правил, на которых держится человеческое общество, – и пугаемся распространенности «греха» и «зла». Но это действительно ерунда. Взять, к примеру, кражу. Испытываете ли вы ужас при мысли о Робине Гуде, о хайлендских катеранах семнадцатого века, о солдатах Мосса, о руководстве финансовых компаний наших дней?С другой стороны, мы недооцениваем зло. Мы придаем такое огромное значение «греху» вмешательства в наши карманы (и карманы наших жен), что совершенно забыли об ужасах настоящего греха.
– А что такое грех? – спросил Котгрейв.
– Думаю, я должен ответить вопросом на вопрос. Что бы вы почувствовали на самом деле, если бы ваша кошка или собака начали говорить и спорить с вами человеческим языком? Вас бы охватил ужас. Я уверен в этом. И если бы розы в вашем саду запели странную песню, вы бы сошли с ума. А если бы камни на дороге стали вздуваться и расти на ваших глазах? Если бы галька, которую вы увидели вечером, утром расцвела каменными цветами? Думаю, эти примеры могут дать вам некоторое представление о том, что такое грех на самом деле.
– Послушайте, – сказал третий присутствующий, до сих пор хранивший молчание, – вы двое, кажется, совсем завелись. Но мне пора домой. Я и так уже опоздал на свой трамвай, и мне придется идти пешком.
Когда он исчез в туманном раннем утре и бледном свете ламп, Амброуз и Котгрейв, казалось, углубились в обсуждение еще сильнее.
– Вы меня удивляете, – сказал Котгрейв. – Я никогда об этом не думал. Если это действительно так, то все переворачивается с ног на голову. Тогда сущность греха на самом деле…
– В том, чтобы брать небо штурмом, – прервал его Амброуз. – Для меня это лишь попытка попасть в иную, высшую сферу запретным путем. Вы понимаете, почему это встречается столь редко. Действительно, немногие желают проникать в другие сферы, высшие или низшие, разрешенными или запрещенными путями. Люди в большинстве своем вполне довольны той жизнью, которую ведут. Поэтому святых мало, а грешников (в правильном смысле слова) еще меньше; редки и гениальные люди, обладающие качествами и тех и других. Да, в целом, пожалуй, труднее быть великим грешником, чем великим святым.
– Есть что-то глубоко противоестественное в грехе? Это то, что вы имеете в виду?
– Именно. Святость требует столь же сильных, или почти столь же сильных, стараний, но работает в тех направлениях, которые были естественными; это попытка воссоздать экстаз до грехопадения. Но грех есть стремление обрести экстаз и знание, присущие лишь ангелам, и, пытаясь это сделать, человек становится демоном. Я говорил, что простой убийца, таким образом, не грешник; но грешник иногда бывает убийцей. Жиль де Рэ [39] тому пример. Итак, вы видите: хотя и добро, и зло неестественны для современного человека – для человека общественного, цивилизованного существа, – зло противоестественно в гораздо более глубоком смысле, чем добро. Святой пытается вернуть утраченный дар; грешник пытается получить то, что никогда ему не принадлежало. Проще говоря, он повторяет грехопадение.
39
Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Ре – прототип Синей Бороды: французский барон, маршал, алхимик, арестованный и казненный по обвинению в серийных убийствах.
– Но вы верующий? – уточнил Котгрейв.
– Да, я принадлежу к гонимой Англиканской церкви [40] .
– Тогда что насчет текстов, определяющих как грех то, что вы обозначили не более чем тривиальным упущением?
– В них в подобном же предложении упомянуты «колдуны», не так ли? Для меня это задает тон. Вдумайтесь: можете ли вы представить на мгновение, что ложное утверждение, спасающее жизнь невиновному человеку, является грехом? Нет? Очень хорошо. Выходит, эти слова исключают не простого лжеца, а прежде всего «колдунов», которые используют материальную жизнь и присущие ей недостатки как инструменты для достижения своих бесконечно злых целей. И вот что я вам скажу: наши высшие чувства настолько притуплены, мы так пропитаны материализмом, что, вероятно, не распознали бы настоящее зло, если бы столкнулись с ним.
40
Поскольку Англиканская церковь является государственной, Амброуз хочет сказать, что принадлежит к ее «гонимому меньшинству», сохранившему подлинно христианские принципы.