Наставники Лавкрафта (сборник)

На следующее утро я была очень сонная и уставшая, и толком не могла заниматься, и очень обрадовалась, когда уроки закончились и пришло время обедать, потому что я хотела пойти на прогулку и остаться одна. Был теплый день, и я пошла на красивый холм, покрытый дерном, и села на старую мамину шаль, которую специально взяла с собой. Как и вчера, небо было серым, но сквозь облака просачивалось белое сияние, и с того места, где я сидела, я могла видеть весь город – тихий, спокойный и белый, словно нарисованный. Я вспомнила, что на этом холме няня научила меня играть в одну старую игру под названием «Троя», в которой надо танцевать и извиваться особым образом в траве, и если протанцевать так достаточно долго, то будешь отвечать на заданные тебе вопросы, хочешь того или нет, и, что бы тебе ни сказали делать, ты будешь вынужден исполнить. Няня говорила, что раньше много было подобных игр, о которых немногие знали, и была такая, при помощи которой можно было превращаться в кого угодно, и ее прабабушка, когда была маленькой, видела одного старика, который знал девушку, превратившуюся в большую змею. А еще была другая очень старая игра, где надо было танцевать, извиваться и переворачиваться; с помощью этой игры можно было забрать у человека душу и не возвращать так долго, как захочешь, а его тело будет ходить пустым и бесчувственным. Но я пришла сюда подумать о том, что произошло вчера, и о тайной роще. С того места, где я сидела, я могла видеть далеко вокруг, даже расщелину за городом, которую я нашла, – там маленький ручеек привел меня в неизведанную местность. Я представила, будто я снова иду вдоль него, и прошла в голове весь путь, и наконец нашла рощу, и пробралась в нее сквозь кусты, и тогда в сумерках я увидела то, отчего словно бы наполнилась огнем изнутри, словно я хотела танцевать, и петь, и взлететь в воздух – от того, как я изменилась и стала необыкновенной. Но мое видение нисколько не изменилось и не потускнело, и я снова и снова гадала, как такое могло произойти. Неужели нянины сказки были правдивы, потому что днем на открытом воздухе все казалось совсем не таким, как ночью, когда я была напугана и думала, что меня сожгут заживо? Я однажды рассказала папе одну из ее сказок – ту, что была о привидении, – и спросила, правда ли это, а он ответил, что это полная чушь и только простые необразованные люди могут верить в подобный вздор. Он очень разозлился на няню за то, что она рассказала мне эту сказку, и отчитал ее, а после я поклялась ей, что никогда ни слова не скажу никому о том, что она мне рассказывает, а если нарушу обещание, то пусть меня искусает большая черная змея, живущая в лесном пруду. И в полном одиночестве на холме я гадала, что же было реальным. Я видела что-то совершенно необыкновенное и невероятно прекрасное, я знала такую сказку, и если я на самом деле это видела, а не придумала, насмотревшись на темноту, черные ветки и сияние, озаряющее небо из-за большого круглого холма, но видела по правде – значит, и все остальные чудесные, прекрасные и ужасные вещи существуют, и от этой мысли я замирала и дрожала и меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, будто маленькая белая картинка, и думала снова и снова, может ли это быть правдой. Я долго ничего не могла решить; странный трепет в моем сердце, казалось, все время нашептывал, что это вовсе не выдумка, – и все же это казалось настолько невозможным, и я знала, что отец и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Мне и в голову не пришло сказать ни ему, ни кому-то другому хоть слово об этом, потому что я знала, что это бесполезно – надо мной только посмеются или наругают, – так что я долго ходила тихая и задумчивая, и по ночам мне часто снились удивительные вещи, и иногда я просыпалась утром и в слезах протягивала к ним руки. Но мне было и страшно тоже, потому что повсюду таились опасности и со мной могло случиться что-то ужасное, если я не буду очень осторожна, если верить сказкам. Эти старые сказки постоянно вертелись у меня в голове, ночью и утром, я вспоминала их и рассказывала самой себе снова и снова, и ходила гулять в те места, где няня мне их рассказывала; и, сидя у огня в детской по вечерам, я представляла, что няня сидит в кресле и рассказывает мне сказку тихим голосом, боясь, как бы кто не подслушал. Но чаще всего она рассказывала мне об этих вещах, когда мы были на прогулке, далеко от дома, потому что она говорила, что это очень тайные вещи, а у стен есть уши. А когда няня хотела рассказать что-то еще более тайное, мы прятались в роще или в лесу, и мне казалось очень веселым осторожно пробираться вдоль живой изгороди, а когда нас точно никто не видит, неожиданно прятаться в кустах или убегать в лес. Так мы могли не сомневаться, что наши секреты останутся только нашими и никто другой их не узнает. Время от времени, когда мы так прятались, она показывала мне самые разные странные вещи. Помню, однажды мы были в орешнике возле ручья, и там было очень уютно и тепло, хотя на дворе стоял апрель. Солнце уже пригревало, и свежие листочки начали распускаться. Няня сказала, что покажет мне одну забавную вещь, которая меня развеселит, и, как и обещала, показала, как перевернуть вверх дном весь дом, да так, чтобы никто не догадался, что это твоя работа, и чайник и чашки будут кружиться в танце, от фарфора останутся лишь осколки, а стулья сами собой начнут кувыркаться. Однажды я испробовала этот способ на кухне и обнаружила, что у меня неплохо получается, ведь с комода упала целая стопка тарелок, а маленький рабочий столик кухарки наклонился и перевернулся «прямо у нее на глазах», как она говорила, но она так испугалась и так побелела, что я больше этого не делала, ведь она мне нравилась. Там же, в зарослях орешника, где няня научила меня, как заставить вещи кувыркаться, она показала мне, как вызвать стуки и поскрипывания, и этому я тоже научилась. Еще она научила, какие стихи произносить в одних случаях и какие делать знаки в других, и другим вещам, которым ее научила прабабушка, когда няня сама была маленькой девочкой.

И обо всех этих вещах я думала в те дни после своей странной прогулки, на которой, как мне казалось, я увидела великую тайну, и мне хотелось, чтобы няня была рядом и я могла бы расспросить ее об этом, но она ушла больше двух лет назад, и никто не знал, куда и что с ней сталось. Но я буду всегда помнить те дни, как бы долго я ни прожила, потому что я все время чувствовала себя настолько странно, неуверенной и полной сомнений – а потом вдруг приходила уверенность и все вставало на свои места, но после я снова думала, что такого не могло быть в реальности, – и все начиналось снова. Но я была очень осторожна и не делала тех вещей, которые могли быть опасными. И так я ждала и гадала очень долго, и, хотя ни в чем не была уверена, я так и не осмелилась проверить. Но однажды я полностью уверилась в том, что все рассказанное няней – правда, и я была одна, когда поняла это. Я вся задрожала от радости и ужаса, и бросилась бежать со всех ног к старой чаще, куда мы раньше ходили, той самой, у дороги, где няня слепила из глины человечка, и я прибежала туда, пробралась сквозь заросли, и когда дошла до бузины, то закрыла глаза ладонями и легла плашмя на траву, и лежала так без движения два часа, шепча самой себе сладостные и ужасные вещи и произнося определенные слова снова и снова. Все было на самом деле, чудесное и великолепное, и, когда я вспомнила ту сказку и что я видела на самом деле, меня бросило в жар и в холод и воздух, казалось, наполнился ароматом цветов и пением. Первым делом я захотела сделать глиняного человечка, как няня много лет назад, и мне надо было все спланировать и продумать, быть осторожной и предусмотрительной, потому что ни одна живая душа не должна была догадаться о том, что я делала или собиралась делать, а я была уже слишком взрослой, чтобы носить глину в жестяном ведерке. Наконец я придумала план, и принесла в рощу влажной глины, и сделала все так же, как няня, только вот мой человечек получился куда симпатичнее, чем тот, которого сделала она. Когда все было готово, я проделала все, что только могла вообразить, – намного больше, чем няня, потому что это было подобие чего-то большего. А несколько дней спустя, когда я закончила уроки раньше обычного, я снова пошла тем путем, которым маленький ручеек привел меня в странную местность. И я прошла вдоль ручья, и сквозь кусты, и под низко висящими ветвями деревьев, и вверх через колючие заросли на холме, и через темный лес, полный ползучих шипов, – долгий-долгий путь. После я пробралась через темный тоннель, где было пересохшее русло ручья и земля была каменистой, пока я не пришла к зарослям, взбирающимся на холм, и, хотя листья уже начали распускаться на деревьях, все выглядело почти таким же черным, как в первый раз. И заросли были точно такими же, и я медленно пробиралась среди них, пока не вышла на большую проплешину на вершине холма, и пошла мимо необычных камней. Я снова видела повсюду следы вуров; хотя небо и было ярче, кольцо холмов осталось столь же темным, и свисающие деревья выглядели черными и страшными, и странные камни ничуть не стали светлее; и когда я взглянула на них, сидя на камне на вершине большого кургана, я снова увидела, как они складываются в необыкновенные круги и круги внутри кругов, и, сидя совершенно неподвижно, я смотрела, как они начинают вращаться вокруг меня и приплясывать на месте – все быстрее и быстрее, словно гигантский вихрь среди звезд, и я слышала, как они свистят в воздухе. И я спустилась к камням, чтобы танцевать с ними и петь необыкновенные песни, и прошла через другие заросли, и пила из сияющего потока, протекающего по дну лощины, опуская губы в бурлящую воду; а после дошла до глубокого, полного до краев водоема среди сверкающего мха и села рядом. Передо мной темнела тайная лощина, а позади была огромная стена травы, и меня окружали висячие леса, делавшие лощину столь таинственным местом. Я знала, что здесь нет никого, кроме меня, и никто меня не увидит. Так что я сняла башмаки и чулки и опустила ступни в воду, произнося известные мне слова. И неожиданно для меня она оказалась совсем не холодной, но теплой и очень приятной, и струилась по моим ногам, словно тончайший шелк или словно губы нимфы, ласкающие кожу. Насладившись этим, я произнесла другие слова и сделала знаки, и после вытерла ноги полотенцем, которое специально взяла с собой, надела чулки и башмаки. После я взобралась на крутую стену и спустилась в пустошь, где были ямы, и два прекрасных кургана, и земляные валы, и все столь странной формы. Я не стала в этот раз спускаться в яму, но, пройдя до конца, обернулась – и, поскольку было светлее, отчетливо увидела фигуры и вспомнила, что в той сказке, которую я почти забыла, эти фигуры звались Адам и Ева, и лишь те, кто знал эту сказку, понимали, что они означают. И так я шла и шла, пока не пришла к тайной роще, которую нельзя описывать, и пробралась внутрь тем путем, который нашла в прошлый раз. Пройдя половину пути, я остановилась, развернулась и подготовилась к тому, что ждало впереди, завязав глаза старым шелковым платком, красным с большими желтыми пятнами. Мне пришлось дважды обернуть его вокруг головы, чтобы я ничего не смогла увидеть: ни ветки, ни листика, ни неба. Затем я пошла дальше – очень медленно, шаг за шагом. Мое сердце билось все быстрее, и комок подступал к горлу и душил меня, и мне хотелось кричать, но я сжала губы и шла дальше. Я шла, и ветки дергали меня за волосы, а колючки впивались в тело, но я дошла до конца пути. Тогда я остановилась, протянула руки и поклонилась, и я обошла на ощупь это место по кругу, но ничего не нашла. Тогда я обошла его на ощупь по кругу второй раз, но ничего не нашла. Тогда я пошла по кругу на ощупь в третий раз, и сказка оказалась правдивой, и мне хотелось, чтобы не было этих лет, этого долгого времени, пока я ждала своего беспредельного счастья.

Няня, наверное, была пророком, как те, о которых написано в Библии. Все, что она рассказывала, начало сбываться, и с тех пор произошло еще много того, о чем она говорила. Так я выяснила, что все ее истории были правдой и я не выдумала все эти тайны.

Но было еще кое-что, что случилось в тот день. Я вернулась в таинственную лощину. И когда я склонилась над глубоким, полным до краев водоемом среди сверкающего мха, мне открылось, кто та белая леди, которую я видела выходящей из пруда в лесу, когда была совсем маленькой. И я вся задрожала, потому что это знание открыло мне и другие вещи. Тогда я вспомнила, как некоторое время спустя после того, как я видела белых людей в лесу, няня расспрашивала меня про них, и я снова все ей рассказала, а она выслушала и долго-долго молчала, а потом наконец сказала: «Ты ее еще увидишь». Так я поняла, что произошло и что произойдет. Я поняла, кто такие нимфы, и что их можно встретить повсюду, и они всегда придут мне на помощь, и я всегда должна искать их и находить в самых странных фигурах и обличьях. И без нимф я бы никогда не смогла найти эту тайну, и ничего другого бы не случилось. Няня рассказывала мне о них давным-давно, но она иначе их называла, и я не понимала, что она имеет в виду и что означали сказки про них, и они казались мне очень странными. Есть два вида нимф, светлые и темные, и те и другие очень красивые и чудесные, и некоторые люди видят только светлых, а другие только темных, но есть те, кто видит и тех и других. Но обычно первыми появляются темные, а уже после приходят светлые, и есть необыкновенные сказки о них. Прошел день или два с тех пор, как я вернулась из тайного места, где я впервые узнала о нимфах. Няня показывала мне, как позвать их, и я пробовала, но не понимала, что она имела в виду, и думала, что это все глупости. Но я решила попробовать снова – и отправилась в лес, к тому пруду, где я видела белых людей, и я позвала. Пришла темная нимфа Аланна и превратила воду в пруду в огонь…»

Эпилог

– Очень странная история, – сказал Котгрейв, возвращая зеленую книгу отшельнику Амброузу. – Я вижу общее направление, но есть много вещей, которых я совсем не понимаю. На последней странице, например, что она имеет в виду под «нимфами»?

– Полагаю, в рукописи есть отсылки на определенные «методики», которые передавались в традиции из уст в уста через века. Некоторые из этих методик только начинают попадать в поле зрения науки, которая подошла к ним – или, вернее, к тем ступеням, которые к ним ведут – совсем другими путями. Я истолковал ссылку на «нимф» как ссылку на одну из этих методик.

– И вы верите, что такие вещи существуют?

– О, думаю да. Да, я полагаю, что мог бы дать вам убедительные доказательства на этот счет. Боюсь, вы пренебрегли изучением алхимии? Жаль. Ее символика, несмотря ни на что, очень красива; кроме того, если бы вы были знакомы с некоторыми книгами по этому предмету, я мог бы напомнить вам отрывки, многое объясняющие в рукописи, которую вы прочли.

– Да, но я хотел бы знать, действительно ли вы думаете, что под этими фантазиями есть какая-то фактическая основа. Разве это не удел поэзии – странные мечтания, которыми тешит себя человек?

– Могу лишь сказать, что большинству людей, без сомнения, лучше считать это мечтаниями. Но если вы спросите о том, во что я на самом деле верю, то это совсем другое дело. Нет; я бы сказал не верю, а скорее знаю. Могу вас заверить, что мне известны случаи, когда люди совершенно случайно натыкались на некоторые из этих «методик» и были поражены абсолютно неожиданными результатами. В случаях, о которых я говорю, не могло быть никакой возможности внушения или подсознательного действия любого рода. С тем же успехом можно было бы предположить, что школьник «внушает» себе существование Эсхила, механически перебирая склонения… Но вы заметили недомолвки, – продолжал Амброуз, – и в данном конкретном случае они, должно быть, продиктованы инстинктом, поскольку писательница никогда не думала, что ее рукописи попадут в чужие руки. Но сама практика повсеместна по самым убедительным причинам. Сильнодействующие и наиболее эффективные лекарства, которые неизбежно являются и сильнодействующими ядами, хранятся в запертом шкафу. Ребенок может случайно найти ключ и отравиться; но в большинстве случаев поиск ведется целенаправленно, и для того, кто терпеливо создает свой ключ, склянки полны чудодейственных эликсиров.

– Вы не хотите вдаваться в подробности?

– Нет, честно говоря, не хочу. Лучше продолжайте сомневаться. Но вы поняли, как рукопись иллюстрирует нашу беседу на прошлой неделе?

– Эта девушка еще жива?

– Нет. Я был среди тех, кто нашел ее. Я хорошо знал ее отца; он был юристом и не слишком-то ею занимался. Он не думал ни о чем, кроме купчих и арендных договоров, и это стало для него ужасной неожиданностью. Однажды утром она пропала. Полагаю, это произошло примерно через год после того, как она написала то, что вы прочли. Позвали слуг, и те рассказали многое, придав всему понятную им интерпретацию – совершенно ошибочную. Где-то в ее комнате нашли зеленую книгу, и в том месте, которое она с таким трепетом описывала, я и нашел ее распростертой перед идолом.

– Перед идолом?

– Да, он был скрыт среди шипов и густого подлеска, окруживших его. Это была дикая, пустынная местность; но вы читали ее описание, хотя, конечно, понимаете, что она сгустила краски. Детское воображение всегда делает горы круче, а ямы глубже, чем на самом деле, а она, к ее несчастью, обладала чем-то бoльшим, чем простое воображение. Картина, которую она описала при помощи слов, могла бы явиться талантливому художнику. Но это действительно странная, пустынная местность.

– И она была мертва?

– Да. Она отравилась – и вовремя. Нет, в обычном смысле ее упрекнуть не в чем. Возможно, вы помните историю, которую я рассказал вам на днях: о даме, которая увидела, как оконная рама раздавила пальцы ее ребенка.

– А что это была за статуя?

– Это было изваяние римской работы, камень с веками не почернел, а, наоборот, стал белым и сияющим. Вокруг него выросла чаща и скрыла его, и в Средние века последователи очень древней традиции знали, как использовать его в своих целях. На самом деле оно было частью чудовищной мифологии ведьминского шабаша. Вы ведь заметили, что те, кто случайно или, скорее, по кажущейся случайности удостоился созерцания этой сияющей белизны, должны были завязывать себе глаза, приходя к ней во второй раз. Это очень важно.

– Идол все еще там?

– Я послал за инструментами, и мы разбили его на мелкие кусочки… Меня совершенно не удивляет живучесть традиции, – продолжил Амброуз после паузы. – Я мог бы назвать много английских приходов, где традиции, о которых эта девочка слушала в детстве, все еще существуют – хоть и тайно, но неизменно. Нет, для меня странной и величественной является сама история, а не ее продолжение, потому что я всегда верил, что чудо рождается в душе.

Перевод Марии Таировой(под редакцией Григория Панченко)

Фитц-Джеймс О’Брайен

Фитц-Джеймс О’Брайен (Fitz-James O'Brien, 1828–1862) был ирландским и американским автором, который творил в жанре мистики и такой фантастики, которая в его время считалась научной… но сейчас с этим согласятся немногие. Он погиб, сражаясь в Гражданской войне за Север против рабовладельческих штатов. В Ирландии О’Брайен вел «жизнь джентльмена», а карьеру писателя (очень успешную) начал после того, как растратил доставшуюся ему долю семейного капитала. Несмотря на краткий срок литературной работы, О’Брайен внес огромный вклад в развитие сразу нескольких молодых и перспективных направлений, поскольку его творчество находилось на стыке между традиционными «сказками» и современными «короткими рассказами». Его совершенно оригинальные истории включали в себя загадочных персонажей, страстных рассказчиков, а порой (хотя, возможно, об этом не стоит сейчас говорить) – эротические фантазии, более смелые, чем позволяли себе большинство литераторов той эпохи. Наиболее известные рассказы О’Брайена: «Алмазная линза» (1858), «Что это было?» (1859) и «Загадочный кузнец» (1859).