Настоящая фантастика – 2014 (сборник)

Тихо пищали комары, да в густом ковыльем сухостое вдоль торного пути свистел, перебирая тонкие стебли, ветер. Савелий поднялся, постоял немного, послушал – ничего. Повернул к мельнице и вновь ощутил, почти услышал быстрые тяжелые шаги, далеко, у леса. Сердце екнуло, по плечам прошла студеная судорога. Вот ведь напасть!

У самой рубленой стены окликнули:

– Стой, кто идет?

– Я это, Иван.

– Ты стрелял, командир? – Грицко вынырнул откуда-то из мрака. Огромный человечище, а ходит бесшумно, словно кошка.

Вместо ответа Северов сказал:

– Давай-ка внутрь, все одно тут темень, ни дыры не видно. Будем разбираться, что делать дальше.

В нутре мельницы тлел огонек, освещая тревожные напряженные лица Бараева и поручика. Белый тонкоусый лик поручика был спокоен, только блестели глаза под нахмуренными бровями. В невидимом из-за мрака углу тревожно фыркали кони.

– Что с Федором? – спросил Савелий, присаживаясь к огню.

– Помер Тихой, – откликнулся Бараев, нервно теребя усы. – Юшкой истек и помер совсем.

– Командир, там это, глянь, – пробасил Грицко.

– Погодите, бойцы, сейчас разберемся. – Северов пристально посмотрел на пленного. – Кто в лесу?

Поручик помолчал немного, ответил. Голос у него чуть подрагивал:

– Не знаю.

– А кто Федора убил, тоже не знаешь? – повысил голос Савелий. – И кто Афоньку в лесу подстрелил, тоже? Красные, может?

– Не знаю, – повторил пленный.

– Я тебя, гада, по законам реввоенсовета, без суда и следствия, шлепнуть могу. Здесь прямо, сейчас, понимаешь меня, поручик шавьего полка? Я двоих потерял за тебя, и ты говоришь, что не знаешь ничего?

Последние слова Северов уже кричал, зло, громко.

– Вы можете меня убить. Только того, чего я не знаю, я ответить не смогу.

Северов скрипнул зубами. Ах, кабы не приказ комдива, прямо сейчас и стрельнул бы!

– Сиди, думай, кто там из твоих дружков. Кто и сколько. Я спрошу еще раз, да больше не буду. Чего там, Иван?

Тот поднялся, запалил от костерка лучину, кивнул – отойдем. Савелий последовал за бойцом. Обогнули короб жерновов, прошли мимо испуганно всхрапывающих лошадей и остановились у поломанных ларей.

– Вот, Савелий Артемович.

Весь пол усеивали кости: большие и маленькие, целые и поломанные. Торчали ребра, белели крупные, иссушенные позвонки, темнели глазницами черепа.

– Мать честная, – ахнул Северов, разом покрывшись крупными холодными каплями.

– Тут это, только старые…

– А что, и новые…

– Были, за ворота выкинул, дюже лошади боялись запаха.

– Это же… человеческие?

– Угу.

Северов вдруг почувствовал, как земля уходит из-под ног. Ему казалось раньше, что, пройдя огонь и дым революции, пожив на полях войны, он видел все да привык ко всему. Расстрелянные, повешенные, раненые и убитые в боях. Сотни смертей. А получалось – не ко всему привыкнуть можно.

– Ты чего, командир?

– Умаялся, видно, – буркнул Северов. – Сколько тут, как думаешь?

– Двадцать, может, тридцать. Может, и полста, – ответил Грицко и сквозь зубы выругался. – Боязно считать. Там, за мельницей, чуть в сторону, еще один хуторок вымерший…

– Командир! – позвали от костерка.

Северов еще раз посмотрел на кучи человеческих костей, вздрогнул и махнул: пошли.

У огня их ожидал вскочивший Бараев. Лицо татарина испуганное, глаза круглые от страха.

– Ходит тама кто-то, у двери, послушай.

Все замерли. Скрип рассохшейся постройки, свист ветра сквозь щели. И где-то наверху, в темноте, каркнула разбуженная голосами ворона.

– Тихо. Померещилось тебе, Ренат.

Красноармеец мотнул головой:

– Да нет, командир. Точно тебе говорю, кто-то ходил. Так: топ-топ-топ, и обратно тоже топ-топ-топ.

Северову вспомнились шаги у леса, гулкие, неторопливые, но быстрые. Зверь какой? Нет, ни один так не ходит, даже медведь. Люди это, а если и не белые, то местные разбойные. Которые «ни за тех, ни за этих», зеленые.

– Наверху окно должно быть, – кашлянув, пробасил Грицко. – Полезу, посмотрю: мож, чего и увижу.

Он пропал в темноте, шумно полез куда-то, старые жердины трещали под ним. Ничего не боится Иван: другой бы ни в жизнь не полез, а этому все нипочем.

– Я вот думаю, ну попади Рыжий в засаду, успел бы он из ружья стрельнуть, чтобы мы услышали?

– Обязательно успел бы, – ответил Бараев. – Афонька бы точно успел. Да разве такой попался бы, ловкий больно был.

– Но, видать, попался, – Савелий подкинул веточку в огонь. – Выходит, точно местные шалят. Кто, кроме них, всю округу тут знает?

– А может, командир, это он в лесу стрелял?

Северов подумал. «А что, может, и правда, тогда Рыжий давал знак? Но как он в Тихого-то сумел попасть?» Снова вопросы без ответов.

Над головой гулко бухнул выстрел, и в тот же миг затрещали подгнившие доски, и, проломив ветхие половицы, с верхнего пояруса на землю рухнул Грицко. Следом упала винтовка.

Грицко взвыл по-медвежьи и разразился бранью.

Кинулись к нему, позабыв и про пленного, и про разговоры.

– В кого стрелял? Что случилось?

– Рука, – скрежетал зубами Иван. – Руку поломал, с-с-с-ааа!

– К огню, ну-ка! Поднимай его! Давай, цепляйся!

– А-а-а-а, рука, мать родимая!!! Здоровая лярва там…

Дверь сотряс сильный удар. Замерли, кто как стоял, боясь вздохнуть-выдохнуть. Поверху орали вороны.

Топ-топ-топ-топ-топ.

Северов, стараясь не шуметь, прокрался к костру, достал оттуда крупную головню и указал Бараеву стволом нагана – отворяй! Боязливо припадая на ноги, татарин приблизился к подпорке, поднял сапог и оглянулся на командира.

«Давай!»

Подпорка полетела прочь, Бараев дернул дверь на себя, а Северов, выстрелив в темноту, выскочил и, размахнувшись, швырнул головню в ночь. Густой мрак отозвался ворчанием и глухой неразборчивой речью. Бур-бур-бур, ровно и не человек говорил. Савелий выстрелил в сторону, где слышал бухтение, различил шаги, выстрелил вновь.

Среагировать не успел, как из темноты прилетело нечто и сшибло с ног. Савелий заорал, попытался скинуть с себя липкое холодное тело. Почувствовал, как в плечи вцепились руки и потащили-потащили его внутрь мельницы вместе с облепившим. Замелькал огонь, захлопнулась дверь, закричали, заматерились.