Настоящий итальянец

И все-таки свои главные ошибки Церковь совершала не в Священных писаниях, а на городских площадях. Самый знаменитый случай – костер на площади Кампо-де-Фьори. Это, наверное, самое «вкусное» место Рима. Приходить сюда нужно утром, чтобы и глаз порадовать и обоняние развить. Наверное, любой рынок может похвастаться таким буйством красок, но в средневековом антураже ярко-красные негрунтовые томаты, зеленая, почти бирюзовая спаржа или нежно-лиловые артишоки смотрятся еще ярче и аппетитнее. А уж про ароматы всевозможных пряностей я и говорить не буду, дабы не дразнить вкусовые нервы читателя. Я пробирался сквозь благоухающие ряды, радовался успешным торговцам, которым за такое коммерчески выгодное место под солнцем еще пришлось и попотеть и хорошо заплатить.

Я шел к центру площади, где в 1600 году был казнен Джордано Бруно, утверждавший, что вселенная бесконечна, а наш мир в ней – единственный. Колумб к тому времени уже открыл Америку, Магеллан совершил первое кругосветное путешествие, а Церковь даже смирилась с мыслью, что земля круглая. Но небо сдавать она не собиралась категорически. Всего через девять лет после казни Бруно его соотечественник Галилей создал первый телескоп. Я видел его во Флоренции. Вроде ничем не примечательная деревянная трубка, дающее «всего» трехкратное увеличение. Но это сейчас, когда астрономия так же «вульгарна», как и физика. Тогда же удивиться этому чуду средневековой техники, посмотреть через трубку на звезды, ходила вся флорентийская знать. Французский король просил Галилея назвать его именем какое-нибудь светило. На Галилео обрушилась всемирная слава. Начиная с трехкратного увеличения, за шесть лет Галилей добился тридцатидвукратного. Тогда же и выяснилось, что Млечный Путь – это миллиарды отдельный звезд, у Юпитера есть спутники, а на Солнце – пятна. Вместе с Галилеем открывшуюся картину неба внимательно изучала и Церковь. Среди иезуитов были неплохие ученые: они тоже видели и пятна и кометы. Из-за комет и вышел церковно-научный спор.

Покинув Кампо-дель-Фьори, я направлялся в один из лучших антикварных и букинистических магазинов Рима, в Libreria Cesaretti Al Collegio Romano. В этом литературном раю, открытом еще в 1888-м, мне должны были показать раритетное издание книги Галилея «Пробирных дел мастер». Я держал в руках этот уникальный манускрипт во вкусно пахнущем кожаном переплете, пролистывал страницы, изучая и тексты и карты. А вот нашел то, что искал. В «Пробирных дел мастере» Галилей утверждает, что кометы – оптическое явление, и высмеивает иезуитов, считавших их внеземными объектами. Папа Урбан Восьмой, давний друг Галилея, получил книгу в подарок, похвалил ученого и запретил иезуитам с ним спорить. Сеньор Барелли, эксперт букинистического магазина, протянул мне другую книгу. Такой же кожаный переплет, только издание более позднее, конца XIX века, поэтому и выглядит побогаче: золотая тесьма между страницами. У меня в руках оказались крамольные «Диалоги». После выхода этой книги дружбе Галилея с папой пришел конец. В ней нет ошибочной теории комет, зато есть верная теория Коперника. «Диалоги» – это спор трех человек. Двух умных и одного – не очень. Тот, что не очень, отстаивает аристотелевскую теорию мира. И в нем, о ужас, папа Урбан признал себя. Не без помощи иезуитов, вероятно. Как бы то ни было, но «Диалоги» на двести лет вошли в список запрещенных, а автор до конца жизни оказался под домашним арестом. Но сначала ему пришлось стать на колени перед бывшим другом и признать, что именно Солнце вертится вокруг Земли, а не наоборот. Не важно, что ты видишь в телескоп, когда тобой занялась святая инквизиция. К счастью, в наше время Церковь вернулась к привычному и безопасному телескопу.

Но бог с ним, с книгами. Мне надо было спешить. В тридцати километрах от Рима, рядом с летней резиденцией папы, находится не менее известная ватиканская достопримечательность. Там, в папской обсерватории меня ждал главный астроном Престола, Падре Саббино Маттео. Семидесятипятилетний иезуит встретил меня в гражданском. Синяя теплая куртка, клетчатое кашне, лихо вздернутая кепка. «Конечно, в первую очередь я священник. Но просто, имея диплом физика и сдав экзамен по астрономии, я могу работать и в этой области. Может, на этом поприще и я больше преуспел». Отец Саббино улыбнулся беззубым ртом и поманил меня за собой: «Сейчас ты увидишь чудо». Далеко не молодой человек, как настоящий моряк, заправски поднимающий парус, начал тянуть трос. Только вместо паруса моему взору предстал разверзшийся деревянный купол обсерватории. Крыша открывалась медленно, ее своды словно не хотели, чтобы гигантский телескоп, установленный в обсерватории, как можно быстрее начал изучение звездного неба. Монсеньор Маттео выдохнул: «Галилей все-таки сказал очень важную вещь. Он сказал, что Священное Писание учит нас не тому, как устроены небеса, а тому, как на них попасть. То есть Священное Писание – это не научная книга, из него мы не узнаем, что находится в центре: Земля или Солнце. Оно обращается к нашей нравственности, к нашему поведению… И это было очень правильно сказано». Мы вместе начали смотреть на звезды, а я подумал, насколько все-таки прав отец Саббино, когда говорит, что он в первую очередь священник, а только затем астроном. «Ошибка Церкви вот в чем. Почти через сто лет, когда у астрономов появились точные доказательства, которых не было у Галилея, Церковь не признала это сразу. Она не захотела выставлять себя в невыгодном свете. Но живи я в то время и будь судьей, я бы, наверное, точно так же ошибся. Таково было сознание людей прошлого». В какой-то момент, мне показалось, что главный ватиканский астроном решил исповедаться. Уж больно тяжело дались ему последние слова признания. Впрочем, неудивительно. Церковная цензура во все годы была штукой мрачной, да и жила долго. Ведь ее главным аргументом, вплоть до XVIII века, был костер. И все-таки нашелся в Риме герой, который уже или, точнее, еще в XVI веке перестал обращать на нее внимание. Он говорил, что хотел, и ни разу не раскаялся. Первый представитель свободной прессы сделан из камня. А камни, и это уж точно, не горят.

Я пробирался через плотный строй кафе и магазинов к каменному изваянию. Через мгновение я его увидел: скромно приставленный к боковой стене ничем не примечательного здания, без рук и, вероятно, без ног, их скрывала каменная туника, он был центром этой площади. Вокруг него толпились не туристы, а римляне, которые что-то бурно обсуждали, смеялись и писали какие-то тексты на клочках бумаги. Вообще-то по происхождению он грек. И звали его сначала Менелаем. Римский кардинал водрузил его сюда пятьсот лет назад, чтобы украсить свой дворец. Дворец, кстати, не сохранился, осталась лишь эта статуя. Я обходил ее со всех сторон и только мог себе представить, что имели в виду средневековые римляне, когда наперебой передавали из уст в уста новость: Менелай-то заговорил! Огромный постамент стал притягивать шутки и другие высказывания, портившие папскую репутацию. Они появлялись здесь даже тогда, когда Бенедикт Тринадцатый пообещал неизвестным авторам смертную казнь. Гласность брала свое по ночам, невзирая на постоянно выставленную охрану. Народ переименовал своего нового героя в Паскуино, по имени одного из местных острословов. Именно с тех пор всякая анонимная порча чужой репутации именуется пасквилем. Что бы написать? Что оставить о себе на память каменному изваянию, первому открывшему глаза на ошибки и просчеты Церкви? Я вырвал из блокнота листок. А! Будь что будет! И гордо вывел: «И все-таки она вертится!» Пасквилем назвать это было сложно, я даже подписал крамольную фразу именем Галилея. Сколько минут провисел мой донос, колышимый осенним римским ветром, сказать сложно. Но мне это было уже неважно. Свою лепту в основы итальянской демократии я таким образом внес.

Впрочем, и современные итальянцы не всегда соглашаются с папой. Сухая антикриликальная статистика: 86 % населения страны выступают за эвтаназию, 58 % – за аборты, 34 % ратуют за легализацию легких наркотиков, а целых 69 % населения мечтают о равенстве в правах между официальными супругами и сожителями. Последнее пожелание чуть не стало законом в 2007 году. Меняется все, даже семейное право, которое в Италии всегда было связано с церковным.

Я попал под обаяние этой красивой и очень ухоженной женщины сразу, как только вошел в ее офис. Даниэла Миссалья – самый известный в Риме адвокат по семейным вопросам, чем-то напоминала мне Карлу Бруни. Такие же зеленые глаза с раскосым прищуром, немного широкие для итальянки скулы, ниспадающие пряди густых каштановых волос. Я только мог догадываться, что испытывают супруги, приходящие к синьоре Миссалья и тщетно пытающиеся развестись. Когда адвокатесса эротично прищурила правый глаз и украдкой улыбнулась, я понял, что спасать крепкую итальянскую семью в этом офисе не будут никогда. «Конечно, Ватикан оказывает на нас влияние. Это корни нашей культуры, и поэтому развод был разрешен только в 1970 году». В эту минуту Даниэла Миссалья воскликнула: «Да что мы о грустной статистике, давайте я вам лучше расскажу о самом знаменитом итальянском разводе». Я был в такой власти обаяния этой женщины, что даже не мог себе представить, как я могу не ответить ей утвердительно. София Лорен познакомилась с Карло Понти в 1951-м. Знаменитый продюсер был старше Софии на двадцать два года и, что гораздо хуже, он был женат. В Италии это означало одно: женат навсегда. «Вы же понимаете, что Церковь соглашается расторгнуть брак очень редко, в порядке исключения», – тихим голосом продолжила адвокат Миссалья, чем вывела меня из оцепенения. «Эти люди больше не смогут вступать в церковный брак, не смогут совместно причащаться, не смогут жить вместе с кем-то другим, одним словом, не смогут получить благословения спать с кем-то в одной постели». Эх, подумал я, наверняка адвокатесса замужем. Ну, да ладно. Вернемся к Софии. Поскольку итальянское государство и Церковь были заодно, пришлось обращаться к властям тех стран, которые помогали итальянцам выходить из семейного кризиса, например Мексики. Только через шесть лет знакомства, когда эта мудрая мысль пришла кому-то в голову, были наняты адвокаты, которые отправились в Мехико, развели Понти с первой женой и женили на Лорен. Даниэлу Миссалья настолько увлекла в свое время эта удивительная история, что она раздобыла и до сих пор хранит у себя в архиве одну редкую пленку. «Смотрите внимательно, я вам сейчас буду переводить. Место действия – Мехико, 1957 год». На экране появилась черно-белая прекрасно сохранившаяся пленка. За столом восседал мексиканский судья, перед ним – два итальянских адвоката. Один защитник – Карло Понти, другой – Софи Лорен. То, что происходило дальше, я даже сразу не мог даже понять. Мексиканский судья начал: «Вы, синьор Понти Карло, согласны взять в жены присутствующую здесь Чиколоне Софию?» Адвокат Понти ответил «да». После этого такой же вопрос был задан адвокату Лорен. Ее адвокат, смущенно улыбаясь, правда, но также заявил, что готов… жениться на господине Понти. Радостный мексиканский судья произносит сакраментальную фразу: «Объявляю вас мужем и женой. Примите мои поздравления». Слава богу, что адвокатам не пришлось изображать страстный поцелуй. От увиденного моя голова шла кругом. Дело было даже не в нелепости ситуации, а то, что такая, по сути, юридическая привольность была уже возможна пятьдесят лет назад, пусть даже и в Мексике. Даниэла Миссалья выключила телевизор и загадочно произнесла: «Ну что, понравилось? Вот такая была жизнь у нас». Узнав из газет о своей долгожданной свадьбе, Карло и София собрались в свадебное путешествие. Но им помешал один бдительный гражданин из Генуи. Он подал на Понти в суд за двоеженство. Главная католическая газета L’Osservatore Romano призвала отлучить грешника от Церкви, а одна читательница другой газеты Oggi пошла еще дальше, потребовав сжечь распутную Софию на костре. Кроме газет и общественного мнения, которое было на грани с порицанием, в Италии существовал Уголовный кодекс. Он гарантировал двоеженцу пять лет тюрьмы. Свадебное путешествие пришлось отменить. Вместо подарков посыпались угрозы. Встречаться приходилось тайком.

Госпожа Миссалья тем временем продолжала, ее глаза с поволокой выводили меня из равновесия: «Конечно, и сейчас со стороны Церкви существует сильное противодействие разводам. Это совершенно естественно, потому что, с их точки зрения, семья не должна распадаться никогда». А чтобы хоть как-то выйти из-под чар адвокатессы, я вспомнил, что мне говорил на тему семьи и разводов мой знакомый, бывший атеист, а теперь проповедник Фабио Розини: «Мой брат, например, всегда останется моим братом. Я могу с ним ругаться, но он брат, и точка! Мой отец, например, никогда не перестанет быть моим отцом, ну, и так далее. При заключении брака создается такая же мощная подлинная связь, которая никогда не теряет своей силы, если, правда, у брака был хороший фундамент». Вспомнив эти слова священника, я грешным делом подумал, надо было бы его привести сюда, к Даниэле. Как бы он перед ней все это говорил? Неужели бы не потерял хладнокровия, ощутив такую женскую силу? Как бы то ни было, но тот самый фундамент, о котором говорил Падре, то есть фундамент первого брака Карло Понти, был непрочен. Зато его первая жена Джулиана спасла семейную жизнь и второй брак бывшего супруга. Она вместе с Карло, Лорен и детьми приняла французское гражданство. Во Франции, где развод был возможен, и где об истории итальянской любви знали все, бумаги о разводе лично подписал премьер-министр Жорж Помпиду. Так Понти и Лорен поженились во второй раз.

Даниэла Миссалья еще раз включила телевизор, на этот раз уже с раритетной французской пленкой. На экране возник фрагмент телевизионной передачи тех лет. Ведущий произнес ни больше ни меньше следующее: «Наша страна, Франция, должна только гордится такой семьей, наши поздравления». Они прожили вместе пятьдесят шесть лет, и он каждый день дарил ей красную розу. Она снялась в десятках его фильмов и родила двух сыновей. Один сейчас снимает кино, другой – дирижер Венского оркестра. Просто со временем их брак приняли, ведь это была настоящая любовь. Софи Лорен доказала всем, как сильно она любила Понти. Она выиграла битву за него, оставшись с ним до конца дней, до самой его смерти. Справедливость восторжествовала. А я, подумав, что, может, и не такие они уж и грешники, Карло Понти и Софи Лорен, задал обворожительной адвокатессе последний вопрос: «А как разводятся итальянцы в наше время?» Даниэла Миссалья даже удивилась такому прямому и банальному вопросу, особенно после всей прозвучавшей и увиденной лирики. «Прежде чем развестись, супруги должны заключить официальное соглашение о раздельном проживании. Только через три года судья сможет повторно рассмотреть дело и вынести решение, исходя из доказательств и проверок, которые обязательно придется пройти. Это довольно сложно. Если между супругами есть серьезный конфликт, то это еще больше затянет дело. Некоторые разводы длятся до десяти лет». В этот момент Даниэла Миссалья озарила меня своей джокондовской улыбкой и выключила телевизор. Психоаналитический сеанс был завершен.

Италия до сих пор католическая страна. И быть ее гражданином во многих ситуациях непросто. Кроме проблем с разводами существует, например, бесконечный спор о противозачаточных средствах. Папа разрешил их только в 2010 году, и то не все и не всем. Зато другой запрет – на воскресную торговлю – касался исключительно всех до середины 1990-х. Впрочем, и сейчас в дни церковных праздников все магазины закрыты. Вот, например, булочная-кондитерская.

Признаюсь, семейно-разводный экзерсис меня изрядно подкосил. Мне очень хотелось есть. И пить, хотя бы кофе. Маттио Сапоретти, владелец первой попавшейся на пути кондитерской, сам начал разговор о трудностях воскресной торговли. За шоколадным бисквитом и крепким ароматным ристретто мне было легче и приятнее слушать. «Я католик, но нельзя же в церкви проводить весь день. У нас сам каждый должен решать, в какой день недели ему отдыхать. Я работаю, потому что мне нужны деньги». Наш разговор услышали покупатели. Чтобы итальянец и не присоединился к беседе, да такой еще и актуальной, как выяснилось? Пожилой сеньор с тростью выражал явное недовольство: «Они поучают жить тебя в скромности, а сами себе ни в чем не отказывают. Все у них есть. Мы-то, нормальные люди, должны и работать, и платить за квартиру, и за все остальное. Слава богу, что я уже на пенсии». Да, послушали бы эти разговоры в России. Итальянцы жалуются на законы, которые установила Церковь, слушают римского папу и остаются при своем мнении, они добились возможности хотя бы разводиться. При этом 88 % населения страны – католики. И это абсолютно добровольно. В разговор снова вступил хозяин кондитерской: «Не подумайте про меня ничего плохого, я тоже хожу в церковь по воскресеньям, в остальные дни мне, к сожалению, некогда, но я все равно найду время для молитвы». Я ничего плохого не думал. К нашему разговору за чашкой кофе присоединилась милая девушка-кассирша: «А я вот, когда была маленькой, то ходила в церковь каждую неделю, а сейчас давно не хожу». Ее патрон искренне удивился: «Совсем-совсем не ходишь? Не поверю!» «Ну, я все-таки время от времени ловлю себя на мысли, что нахожусь в каком-то особом состоянии, в котором я думаю, размышляю, молюсь, я много молюсь одна, у себя дома, мне этого вполне хватает».

Я расплатился и подумал: вот они какие, эти «итальяно веро», эти «католико веро»! Настоящий итальянец просто не может не быть католиком. И дело здесь не только в присутствии Ватикана в черте города. Каждый год 31 декабря, что в принципе логично, президент Италии не ходит в баню, он обращается к народу из Квиринальского дворца. В этом тоже нет ничего удивительного, дворец – официальная резиденция высшей государственной власти. Забавно другое. Зал, в котором он сидит на фоне итальянского триколора и средневековых гобеленов, несколько столетий был… папской спальней. Это очень символично и очень по-домашнему. Ведь церковь для итальянцев – это семья, с которой только невозможно развестись. Это же не жена. Это – ПАПА! А если быть точнее, то много ПАП. Григорий Великий жил как монах, а из церковной казны кормил горожан и откупался от варваров. Пий Двенадцатый открыл двери монастырей для евреев во время фашистской оккупации. Иоанн Двадцать Третий, например, назначил первого темнокожего кардинала, осудил коммунизм, при этом подал настоящий пример религиозной терпимости и впервые в истории Католической церкви встретился с советским руководством. А Иоанн Павел Второй первым отказался от папской тиары, символа земной власти, и прожил такую безупречную жизнь, что его причислили к лику блаженных почти сразу после смерти. Случай, невиданный доселе в истории.

Его уважали демократы и тираны, любил народ, а оперные знаменитости пели арии на его стихи. Он занимал священный престол почти так же долго, как Пий Девятый. Но только потратил он это время не на ссоры и войны, а на мир. Он входил в синагоги и мечети, ездил в «режимные» Кубу и Иран. Он просил прощения за зло, причиненное Католической церковью всем иноверцам, и за Крестовые походы прошлого. Именно он, Иоанн Павел Второй, раскаялся в суде над Галилеем и запрете учения Коперника. Он помог своей родной Польше расстаться с коммунизмом без кровопролития и простил врага своего, Али Агджу, стрелявшего в понтифика. Он спасался молитвами, а не огнем и мечом, и из всех своих титулов предпочитал только один: раб рабов божьих. Я очень хорошо помню тот апрельский день 2005 года, когда Иоанна Павла Второго не стало. Я работал в те дни в Риме. Сотни тысяч паломников со всего мира, многокилометровая очередь, чтобы проститься с самым народным Папой и крики «Санто субито!», что значит – «Святой немедленно!» Люди стремились в Рим не для того, чтобы присутствовать на «историческом событии» и переломном этапе жизни Ватикана, а исключительно по зову сердца. Ведь Иоанн Павел Второй слушал мир, а мир слушал его. Не случайно диск с папскими молитвами, начитанными под аккомпанемент африканских барабанов и кельтских флейт, не только разошелся миллионными тиражами, но до сих пор входит в десятку самых продаваемых в Италии.