Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

— Лефорт помог, — с гордостью ответил Петруша, — да этого мало. Сам-то он тоже небогат.

Наталья почувствовала, что сын гордится благородством друга. Она представила себе спокойное, полное достоинства лицо Лефорта и с удовольствием подумала, что он и впрямь добрый человек. Вспомнила, как была в гостях у него с Петрушей, — ведь даже вида не доказал, что ему ведомо о дурных слухах про Петрушу, будто он пристрастился пытать своих людей.

— Дом-то остался за Монсами?

— Думают сдать дом в аренду, а сами станут жить в пристройке.

— А заведение их питейное или не даёт доходу?

— Мало. Им бы деньгами подсобить... — осмелился намекнуть Пётр, осторожно взглянув на мать.

Лицо Натальи посуровело. Она не любила, когда у неё просили денег, но всё ж слегка кивнула головой. Ей пришло на ум сократить свадебные расходы. Пусть и Лопухины раскошелятся. Вот и получится экономия на пользу матушке Анхен — Матильды Монс.

Но тут же её пронзила догадка, вернее, опаска: не проведала бы Софья. Ведь ждёт не дождётся, чтобы Нарышкины оступились и охулка упала на Петрушу.

— Поглядим да подумаем, как помочь. Но прежде ты мне зарок дай, чтобы к Монсихе больше ни ногой.

Пётр протестующе дёрнулся.

— Софья и без того сыщет, как нас ославить, — промолвил он. — Да я на неё управу найду. А ныне не неволь, матушка. — И, чтобы было вернее, добавил: — У меня в слободе дело есть.

Как сказать, что он уже и сани велел заложить, чтобы ехать к своей любезной?!

Позже стали говорить, что свадьбу сыграли потаённо. Показалось подозрительным, что было мало приглашённых, не было обычной пышности. И сама свадьба состоялась не в Кремле, а в Преображенском. Приглашены были несколько бояр из окружения Нарышкиных и верные им люди да Лопухины. Со стороны Милославских не было ни царевны Софьи — уехала на богомолье, — ни царя Ивана — сказался больным. В посажёные отцы позвали князя Ромодановского. Свадебным тысяцким был назначен князь Борис Голицын. Как говорится, все свои люди. Своему же человеку, Никите Зотову, поручили охрану свадьбы «от порчи». Репутация человека, отношение к нему людей в расчёт не принимались, — вот и получилось, что охрана свадьбы была поручена цинику.

Старину и свадебный чин блюли, однако, строго. Невесту, как и положено, одевали во дворце. Ловкие руки боярынь знали своё дело. Тут было особое искусство одевания царской невесты. На неё «накладывали» сначала лёгкую сорочку, потом красного шёлка длинную рубаху с жемчужными запястьями, затем летник из китайского шёлка с рукавами, вышитыми травами и зверями, на шею надевали убранное алмазами ожерелье. На летник натягивали опашень [29] с финифтяными пуговицами, а поверх сребротканая мантия на меху, шитая жемчугом.

29

Опашень — домотканый летний кафтан с короткими широкими рукавами.

Наталья Кирилловна издали следила, как держится невеста. Не слишком ли бледна, к лицу ли ей серьги? Не чересчур ли стянуто горло бобровым ожерельем? Перстней, пожалуй, излишек: пальцы малы и тонки, как у девочки. Но высокий венец хорош, и ленты для косы подобрали со вкусом.

И пусть видят, что царица не пожалела для невесты сына ни мехов, ни дорогих каменьев, ни заморских тканей.

— Глядите, бледна-то как... Не упала бы!

Это неосторожно громко произнёс Лев Кириллович Нарышкин. На лицах гостей появилось любопытство и словно бы ожидание чего-то. Сердито вскинул на него глаза Фёдор Лопухин, отец невесты. Он ещё не понимал, что с братом царицы придётся считаться: этот чернявый, небольшого росточка человек больших людей будет шатать. Наталья недовольно посмотрела на брата, затем на лице её, когда она оборотилась к невесте, появилась добрая улыбка, как бы говорившая гостям, что всё идёт «по чину». И неизвестно, что тут было от души, а что от соблюдения обычая. Накануне она сказала сыну: «Не будем давать Софье повода для злых пересудов!»

За суетой, однако, не заметили, что невеста оставалась неприкрытой. Но для чего же существует сваха? Её всевидящее око мгновенно обнаружило промашку.

— Невеста-то у нас неприкрытая.

Мало кто понял, о чём она говорит: царские свадьбы не каждый год бывают.

— Покров-то где?

Девки со всех ног кинулись к плату, покрыли им венец невесты. Сваха сложила ей руки на груди. И тотчас к невесте подошёл с благословляющим образом её отец Фёдор Лопухин. Тихонько заплакала мать невесты Евстигнея. Сама же невеста была как неживая.

Оживление внесли девки-плясухи: затопали сапожками, закружились, запели:

— Ой, хмелюшка по выходам гуляет...

Но веселье вдруг сменилось торжественным молчанием, когда вошёл благовещенский протопоп с медным крестом и кадилом. Рядом с ним дворцовый поп кропил дорожку из красного сукна, по которой еле двигался ветхий митрополит.

Между тем юному царю возвестили, что пришло время идти за невестой. Строго следивший за соблюдением чина посажёный отец Фёдор Юрьевич Ромодановский повелительно произнёс:

— Подите, просите царя и великого князя всея России, дабы, не мешкая, изволил идти к своему делу.

Невестина родня двинулась навстречу свадебному тысяцкому Борису Голицыну, который вёл под руку Петра. На нём были отцовские бармы, достигавшие ему едва ли не до колен, золотые ризы. Голова была не покрыта: Софья не дала ему венец Мономаха. Он долго не мог скрыть своего гнева, но перед началом свадьбы утихомирился.

Наталья Кирилловна упёрлась в сына взглядом: каков он? Но можно было понять, что Пётр помнит наказ матери. Держится он с достоинством и благосклонно смотрит на невесту. Он угадывает её волнение и готов сочувствовать ей. Долго ещё они будут мучить их? Проклятая старина! Чем она так полюбилась им? Живут в веке минувшем, как их прародители. И матушка, видно, лишь на словах считает старину бездельной помехой в делах, а сама велела справлять свадьбу по древнему чину. «Ладно, дайте только срок. Войду в силу, я все ваши обычаи ни во что не поставлю. И первым делом издам указ о запрете носить бороды, велю их постричь, дабы не смеялись над нами в Немецкой слободе».

Так думал Пётр, торопя окончание свадьбы в мыслях своих. Он был голоден, да прикоснуться к еде — боже спаси: осудят, зашипят, и матушка до смерти перепугается.

Тем временем появилась матушка. Её вёл под руку дядя Лев Кириллович, а с другой стороны совсем уже старенький Стрешнев. На ней был новый наряд. Да новый ли? Петруша вспомнил, как матушка хотела извлечь из сундуков свои наряды. Тоже, значит, ветхозаветные? Однако цвет летника ему понравился — персиковый. Всю жизнь он будет любить нежные тона и всё женственное. Какие шелковистые травы вышиты на матушкином опашне. Бисер не наш — заморский. Такой же на юбочке у Анхен... Он мотнул головой, чтобы отвести от себя эти видения. Анхен лежала больная и была недосягаема для него, нежная и бессильная...

Чтобы отогнать мысли об Анхен, Пётр стал смотреть на свою матушку. Какая она красивая и статная! Но почему она не смотрит в его сторону, за всё время свадьбы только раз и взглянула на него? Отчего такая суровинка в её глазах? Или он делает что-то не так? Пётр сделал нетерпеливое движение, пытливо посмотрел на посажёного отца князя Фёдора Юрьевича, который знает все обычаи и, верно, даст ему знак, ежели что не так. Но князь пучит глаза и глядит на поблескивающий при свете свечей оклад, потом крестится и переводит взгляд на невесту, которая сидит напротив.

Сердце Петра тоскливо сжимается. Ему здесь всё чуждо. Из груди его готова вырваться мольба: « Матушка, посмотри на меня! Мне всё здесь невмоготу. И хочется убежать!»

И вдруг в её душе будто бы отозвалась его мольба. Она ласково-ободряюще посмотрела на него, и ему показалось, что она гордится им. Но это был лишь единый миг. Матушка приблизилась к Ромодановскому, и они вместе с отцом и матерью невесты подняли образа, чтобы благословить жениха и невесту. О, скорее бы! И он поспешил ей навстречу.