Наталья
Шрифт:
— Где, в психушке? В психушке — ума набраться? — Интересно…
— Да. Раз своего мало.
— А кто со мной ночью спал?
— Я.
— Чего это?
— Оставлять одного не хотел.
— Прямо медсанбатка Маша спасает раненого командира.
— Поостри-поостри, так я сейчас тебе сделаю физическое внушение о том, что такое хорошо и что такое плохо, если тебя отец этому еще не научил.
— С ума сойти, как я боюсь, Б. …
— Ну ладно, Санчик, мне пора идти, — он пытливо смотрит на меня и молчит.
И я молчу.
—
— Ладно, Б., иди. Я никогда ничего не делаю дважды, — не повторяю и не исправляю.
— Попробуй только попробовать по второму разу, я из твоей конопатой головы все конопушки вышибу. А то такие шизики, как ты, вечно, когда не получилось первый раз, пытаются во второй…
— Подсказываешь, что ли?
— Идиот!
Он наклоняется и гладит мою щеку. Потом смеется.
— Ты что, Борь?
— Спать с тобой приятно. Лучше женщины. Греешь, как печка. А ночи холодные еще.
— А, — я усмехаюсь, — ну, заходи еще, согрею, правда, груди нет прижать…
И тут я вспоминаю…
— Ну, что ты остановился, шизик, чего в глазах помутилось, опять вспомнил что-то? Я чувствую, мне тебе сейчас надо дать по уху, а не потом, чтобы, когда я вернулся, застал тебя живым.
— Все в порядке, Б. Мне показалось. Приятной работы.
Он раздвигает губы в улыбке:
— Лучшего пожелать не мог?!
— Не-а.
— Тебе свет потушить?
— Пожалуйста. Я очень хочу спать… в темноте.
Он не слышит последнего слова, тушит свет и выходит. Я прикасаюсь к бинту в темноте. Где эта завязка? Туго забинтовано, надо ее сорвать. Хотя я обещал ему. А, все равно. И, обхватив бинт рукой, будто обняв его, я засыпаю.
Меня кто-то трясет за плечо. Это Наталья, думаю я. Женские духи.
— Добрый день, я приехала вам сделать укол, ваш брат дал мне ключ, чтобы не поднимать вас с постели.
Вот у кого мой ключ теперь.
Она стоит склонившись, касаясь моего плеча.
— У него все такие милые медсестры?
Она вспыхивает.
— Не знаю.
— Вам этого никто не говорил?
— Давайте поворачиваться, у меня все готово.
— Куда? — спрашиваю я.
— На живот, пожалуйста.
— Что вы? — восклицаю я ошеломленно. — Вы такая симпатичная, а я к вам буду этим местом поворачиваться.
— Я же медсестра, а вы больной.
— Я здоровый, — мне жутко нравится, она все всерьез принимает.
— Хорошо, вы здоровый, но вы пациент, и я к вам так отношусь, как к пациенту.
— Тогда тем более ничего не получится.
— Почему? — она удивлена.
— Я думал, вы ко мне по-другому относитесь… — говорю я страшно многозначительно.
— Хорошо, я к вам по-другому отношусь.
— Как вы это докажете? Я должен убедиться.
— Не знаю, — она всерьез на секунду задумывается, и стройный носик ее слегка морщится. — Ну я вам…
— Вы меня поцелуете, — говорю я.
— Как?!.. — она вспыхивает словно зарница.
— Очень просто. Иначе ничего не получится. Мама меня всегда целовала после
укола. В компенсацию.Она хватается, как за спасительный остров:
— И я — только после.
— Но вы же не мама, — резонно замечаю я.
— Правда, — искренне соглашается она.
Ну прелесть, какая девочка.
— Итак, — говорю я.
— Я не могу.
— Тогда я засыпаю, — я делаю вид, что поворачиваюсь на бок, к стене лицом.
— Не надо, пожалуйста…
— И что вы скажете доктору, не представляю.
— Ладно, раз вы настаиваете, — поспешно говорит она. — Только потом укол.
Она наклоняется и касается моей щеки губами. Какая ласковая девочка.
Я поворачиваюсь на спину.
— Только не смотрите, пожалуйста, — прошу я.
— Как же я буду делать укол, не смотря? — она удивляется.
— Ну постарайтесь, а то мне неудобно.
Я опускаюсь на подушку. Она приближается ко мне со шприцем.
— Ой, — говорю я, — больно.
— Что вы, — у нее встревоженный голос, — я же еще ничего не делала.
— Все равно больно, оттого что будет больно.
Она смеется. Как она делает укол, я даже не чувствую.
Она уже у стола. У которого не была ни одна женщина, кроме…
— У вас легкая рука, совсем не больно, спасибо.
— Пожалуйста, — лицо ее дарит мне улыбку.
Она закрывает чемоданчик.
— Ключ я оставлю на столе. Выздоравливайте.
— Я постараюсь, — она приближается к двери. — И… не обижайтесь насчет поцелуя. Знаете, больные люди с причудами. Словом, как пациенты…
— Наоборот, мне не на что обижаться. Я даже хочу поцеловать вас еще. — Она порывисто наклоняется и целует меня дважды: — За ваше терпение… Если это поможет вам выздороветь.
Дверь за ней бесшумно закрывается, она вышла очень поспешно, даже не сказав «до свидания».
Я засыпаю, что она мне там вколола?
— Так! — просыпаюсь я от громового голоса, — конопатое твое отродье, ты чем же это с моими медсестрами занимаешься?
— Ничем, — спросонья отрицаю я.
— Как это «ничем»?!
— А что, все рассказала?
— Это потеха была! Она возвращается, я ее спрашиваю, все в порядке, Оленька? Да, отвечает она, я его поцеловала.
— Как? — обалдело спрашиваю я. Она отвечает: он говорит, что мама всегда ему так укол делала. Ну, я еле сдерживаюсь. Она мне: но, Борис Наумович, он такой, такой…
— Развратник, конечно, ужасный: страшное дело, поцеловала два раза!
— Не перебивай, козявка. Она говорит: такой милый, он мне понравился, и… я его второй раз сама поцеловала… — и стоит вся смущенная, зардевшаяся, прямо очарование. Я даже взгрустнул, свои молодые годы вспомнил.
— Смотри, какая честная девочка.
— Она милашка, ее вся поликлиника любит.
— Да, очень милая.
— Я рад, что она тебе понравилась, твои штучки сразу узнал. Вот я и подумал: она очень приятная, милая девочка, тебе понравилась — может, сменишь коньки на санки и успокоишься…