Наталья
Шрифт:
— Я только накину твою дубленку, если ты не возражаешь, — тихо говорит она. — Чтобы в психиатрическую больницу не забрали.
Непонятно, откуда берутся силы, я настигаю ее в два прыжка у самой двери, которую открывает ее рука, и сжимаю в объятьях.
— Наталья! Наталья!..
Она не может даже выдохнуть, так сжата.
— Са… нечка… за… душишь… меня.
Я целую ее лицо как безумный, потом отпускаю и возвращаюсь на место.
— Иди, — говорю я.
Она поворачивается и берется за замок. Мне хочется ее проверить до конца. А в чем тут проверка, проверятель? Наверно, я еще не
— Санечка, дверь не открывается, — она так серьезно и озабоченно глядит на меня. Проверятелю расхотелось проверять дальше. Все-таки я не вырос.
— Оставь его мне.
Она вешает платье и садится рядом со мной.
— Я бы правда отдала.
— Я знаю. Все нормально, Наталья.
— Я уже все поняла и теперь никогда не буду больше не приезжать. Буду все бросать, оставлять, плевать на окружающее, прилетать и только сидеть с тобой. Не дай Бог тебя еще таким увидеть.
Молчание, знак согласия.
— Саня, что это такое? — она показывает глазами.
— Флакон, — отвечаю я.
Она перешагивает через это.
— А в нем?
— Эфедрин.
— Для носа?
— Да, но я принимаю для рта.
— У тебя плохо с ним?
— Очень, давно не целовали.
— Кто?
— Посторонняя женщина.
Она целует меня в губы.
— Вот я уже и посторонняя.
— По-моему, ты всегда была, — режу я.
Она отчужденно смотрит на меня:
— Саня, что сделать, чтобы ты успокоился? Я уже проклинаю себя за эти два дня: больше не пойду никуда, ни экзамены сдавать, ни диплом получать, ни…
— Ни?
— Домой…
— Правда?! — я впиваюсь в нее ожидающе.
Она ласково смотрит на меня.
— Саня, это приятно? — она дотягивается до флакона.
Я молчу.
— Ну, хочешь, я выпью вместе с тобой?..
— Да. Но это очень горько. Подожди, — я встаю с пола. Беру плитку шоколада в комоде, отламываю кусок: — На…
— Спасибо. Откуда у тебя такой шоколад? Мой любимый.
— Есть еще и шампанское, но ты сегодня не заслужила.
— Саня! Я заслужу, честное слово, я буду хорошей.
Я смотрю на нее и сражаюсь с улыбкой. Она очаровательна в этой комбинации на полу, сидящая на меху тулупа и смотрящая на меня вверх.
— Давай.
— Все до дна?
— Там мало. И сразу, не дыша, закуси шоколадом.
— Совсем как алкоголичка?
— Да, самая страшная.
Она глотает залпом и сразу хватает кусок шоколада. Горько, но она не морщится, улыбается. Я наклоняюсь ниже и целую ее замершую щеку.
— У тебя это бесподобно получается..
Она смеется, потом перестает и замирает:
— Санечка, поцелуй меня, я так соскучилась. Так хотела тебя, твои губы…
Мы целуемся. Я поднимаю ее с пола и, неровно ступая, отношу на кровать.
Она сказочна в любви. Сегодня она неистова. Как волны. То поднимая меня, вознося, то опуская.
— Какая ты прекрасная сегодня, Наталья…
— Это только потому, что я твоя, Санечка…
Поцелуи, стоны, крики, катится бессильный пот.
В темноте я не вижу, как она одевается.
Снег падает на улице — из темного неба — и сразу тает. Наверно, это последний снег.
Я опускаю взгляд
на ее идущие колени, мягко толкающие изнутри дубленку. И только тут вижу и осознаю — что это вроде комбинация видна в распахивающиеся полы.— Наталья! Где твое платье?!
— Ты же просил, чтоб я его оставила…
— Как же ты вернешься домой?!
— Как обычно.
— …Но ты простудишься!
Она улыбается нежной улыбкой.
— Видишь, какой ты, Саня, то, что я могу простудиться, — это не первое, что волнует тебя. А какие-то пустяки…
Я тут же ловлю такси, запихивая ее быстро, и сажусь радом. Говорю куда.
Я истискиваю ее всю, зацеловывая лицо.
— Санечка, ты меня съешь, — шепчет она.
— Ты возражаешь?
— Только чтобы косточки одни остались…
Косточки, думаю я, косточки.
Назад я возвращаюсь в том же такси. Постель полна ее запаха, и я засыпаю, уткнувшись в него.
В девять утра я торчу в телефонной будке автомата.
— Санечка? Доброе утро.
— Доброе утро, Наталья.
Воцаряется молчание. Я обычно жду, невольно замирая, когда она скажет, во сколько мы увидимся. Когда она приедет. Она тоже это знает и начинает неуверенно:
— Санечка, мне надо сегодня обязательно поехать в институт. Я боюсь, что пробуду там до вечера. Даже бутерброды беру с собой, — как бы в подтверждение слов говорит она.
Как будто мне от этого легче.
Голос мой сразу грустнеет:
— Когда мы увидимся…
— Ну, Саня! Я постараюсь вечером заехать, хоть на полчаса, может, мне удастся скорей освободиться.
— Прекрасно, полчаса.
— Пожалуйста, не обижайся, это не от меня зависит. Не могу же я все на свете побросать…
— Да. Не из-за кого. До вечера, Наталья.
Я вешаю трубку, обидевшись, показывая ей, что обиделся: уверенный, что вечером она приедет.
Я прождал весь вечер, но она не приехала. Я лег в постель около часу, окончательно убедившись, что она не приедет, а заснул гораздо позже, думая и размышляя.
В девять утра я опять торчу в телефонной будке автомата.
— Доброе утро.
— Ты не обиделся?
— Нет, все в порядке.
— Я освободилась вчера около одиннадцати вечера. Ну, куда я могла ехать так поздно. Я боялась, что ты уже спал или собираешься ложиться.
— Да, я лег в десять вечера.
— Самое обидное, что я полдня проторчала зря, не дождавшись, кого нужно. Сегодня мне надо ехать опять туда. Саня…
— Заедешь опять вечером, — съязвил я.
— Лучше я не буду обещать тебе. Но постараюсь обязательно.
— Хорошо, Наталья, до вечера.
Откуда у меня эта книга? Я раскрываю вытертую почти обложку. На белом титульном листе заглавие: Сомерсет Моэм «Бремя страстей человеческих». Может, хозяйкина? Я сажусь к столу и от нечего делать, впереди целый день, читаю начало. Оказывается, романа. Вступление занудное, и я бросаю читать Сомерсета Моэма. Слоняюсь из угла в угол. Благо, что недалеко… Вспоминаю, что надо поесть. Иду в подвальчик, где мы с ней часто бывали, и что-то ем. Не замечая что и только думая о ней. Какие же пустые и тоскливые дни становятся без нее. Какими же тоскливыми они станут, когда ее не будет совсем?