Научи любить

– Да какой я писатель, так, несколько сценариев для фильмов, журналист больше.

– А я вам чаю принесла. – Верочка светилась от радости за пристроенную пассажирку.

Поблагодарив проводницу, предложил я своей попутчице немного коньяку в чай.

– Нет, если пить, то отдельно от чая и лучше водку.

Жест, которым она быстро огладила свою талию, показался мне странно знакомым.

– Тогда давайте коньячку выпьем, водочку купим на ближайшей станции, поезд там стоит минут двадцать, – нашелся я.

– Хорошо! – все-таки вела она себя как-то просто и уверенно.

Коньяк выпила залпом за пару глотков.

– Спасибо, – поблагодарила она, одобрительно оглядывая предложенную закуску, – когда будем проезжать Забайкальск, купим копченого омуля, я всегда там покупаю, вкуснейшая рыбка!

– И часто приходилось вот так поездом путешествовать?

– Да почти каждый год, служба моя под Магаданом, в отпуск в теплые края манит, отогреться, фруктов вволю поесть, у нас на Северах ни солнышка вволю, ни тепла!

Вот что меня настораживало в её жестах, они похожи были на жест нашего армейского старшины, когда он поправлял гимнастерку под ремнем.

– Связистка, наверное, или санчасть? – Профессиональная привычка накапливать информацию направляла разговор в нужное русло.

– Нет, надзиратель в женской колонии, на жаргоне зеков – вертухай.

Моя информационная привычка сразу сделала стойку, как сибирская лайка, увидевшая белку. Узнать почти изнутри тюремные нравы и быт – это ж клад для любого писателя!

– Что-то ты как будто насторожился, эту работу кто-то должен делать? Да и к тому же ранняя пенсия, у нас северные надбавки, год службы идет за полтора!

– Так вы отслужили?

– Давай не будем на «вы», у нас так – если выпили вместе, то на «ты», а потом дембель у меня, отслужила, оттянула лямку вчистую!

«Сколько же тебе лет, голубушка», – начал я прикидывать в уме возраст своей попутчицы.

– Да не считай, служить надо двадцать пять лет, год идет за полтора, так что провела я за колючкой почти семнадцать лет!

Да она еще и мысли угадывает! Наверное, изумление все-таки читалось на моем лице.

– Я таких людей повидала, охраняла, знаю, что они думают или скрывают, вот ты, наверное, просчитываешь мой возраст? Или одногодки, или ты чуть младше меня!

– Мне тридцать семь, – начал я приходить в себя после изумления.

– А мне тридцать шесть!

«Наверное, мороз действует так на организм», – подумал я, мне она показалась моложе.

– Работа меня не напрягала сильно, в отпуск за два года один раз получалось съездить, а вот теперь домой насовсем, убываю.

Привычка говорить по-военному была у нее, что называется, в крови.

– Купила я недалеко от Новосибирска домик, там в поселке родня живет, вот и у меня есть дом, если можно так назвать!

– Семья уже там живет?

– С семьей как-то не получилось. Мужа подходящего не нашла, за кого попало замуж не хотелось, службу, думала, отслужу и устроюсь. А ты почему не женат?

– «Определенно мысли читает, прямо Вольф Мессинг в юбке». – Изумление все-таки читалось на моем лице.

– Кольца на руке нет, следа от него тоже не видно, командировочные либо снимают, либо не берут в командировку. Получается, ты не женат или в разводе, – пояснила она.

– Здорово, я подумал, мысли читаешь, – восхитился я столь простому объяснению.

– Читать не читаю, а просчитать можно, вот ты как писатель любопытен должен быть, что да как, узнаешь – в книжечку тиснешь или куда-то в статью пристроишь. В дороге скучно одному, а здесь встреча с человеком, завтра расстались и навсегда. Можно пооткровенничать. Меня мои зэчки выучили, за базар нужно отвечать, а взялся делать, будь добра, выполни до конца!

– Давай еще по одной, – она сама разлила коньяк в стаканы, – разговор веселей пойдет, а то станция скоро.

Выпили.

Я прислушивался к теплоте, разливающейся по телу. Нет, она определенно хороша, вот только замашки надзирательские, самостоятельные и решительные.

– Все думаю, почему надзирателей вертухаями зовут?

Раз уж пропала работа на эти сутки, так узнаю о ней как можно больше.

– Сначала вертухаями звали не всех, а только тех, кто дежурит на вышке, – вышкарей, они были опасны для заключенных. Видно им далеко, ночью прожектором вертит, сам по площадке ходит – вращается, вот отсюда и погоняло такое.

– А что, в женских колониях блатной жаргон такой же, как и на мужской зоне?

Кажется, я тоже перешел на лагерные термины!

– Да один перец, только на женской зоне не такой приблатненный, но злее, жестче!

Нельзя баб загонять за колючку, противоестественно это, дом, семья, дети, вот где должна царствовать женщина! Там есть такие сиделицы, пуля по ним плачет, не на одной мокрухе замешаны, да ещё детей гробили, такие на зоне не в почете, любая зэчка обидит, и ей с рук это сойдет!

Поезд стал замедлять ход возле станционных построек. Наш вагон остановился возле здания вокзала.

– Пойду в буфет, сделаю покупки, – собрался я на выход.

– Подожди, возьми деньги, купим пополам, – остановила она меня.

– Зачем? У меня есть. – Я с недоумением посмотрел на неё.

– Ну, мне тоже обязанной перед тобой незачем быть! Или ты надумал за мной поухаживать?

– Давай я куплю, а потом разберемся, кто кому и сколько должен, – слегка смутился я. Признаюсь, мысль о необременительном флирте, так сказать, о дорожном приключении, мелькнула у меня во время нашей беседы.

– «Вот ведьма, все знает», – размышлял я, шагая к буфету.

Один коньяк, пару литров водки.

– «Вдруг пьет, не свалить с одного, запас всегда пригодится, в вагоне-ресторане дороже», – просчитывал я свои покупки.

Консервы, сладости, сдачу в ладонь и назад в вагон. Моей попутчицы в купе не было, только серый свитер лежал на своем месте, указывая, что хозяйка скоро вернется. Через окно увидел, как она покупала в киоске сигареты.

– «Не догадался взять ей сам, люди такого круга курят, да и пить умеют крепко, интересно, в сексе она тоже должна понимать толк», – расслабился я в мыслях.