Научите меня стрелять

Тут мой взгляд упал на один совсем уж выдающийся документ: состав группы.

К своему большому удивлению, я обнаружила себя в одном составе с Ш.Г. Гегошвили, В.С. Прясниковым и О.А. Никифоровой.

Я закрыла глаза, потрясла головой, чтобы разогнать видение, и принялась изучать документы дальше.

В маршрутном плане были указаны какие-то перевалы, хребты, ледники и прочая нечисть, которую я в глаза никогда не видела и, если честно, не хотела бы видеть по двум причинам: из-за принципиального неприятия альпинизма как вида спорта и патологического страха высоты.

Отлично поняла я только одно: болтаться между небом и землей с этими психами мне предстоит двадцать пять дней.

Когда Шалва вернулся к уазику, у меня дрожали губы.

– Ты кто? – только и смогла спросить я своего похитителя.

– Я инструктор со стажем, вон, посмотри, какая у меня маршрутная книжка: Кавказ, Тянь-Шань, Казбек, Эльбрус, – хвастливо перечислял он.

Шалва сложил документы обратно в файл.

– А справка из психдиспансера у тебя есть?

– Кето, не волнуйся, – завел любимую песню высокородный альпинист со стажем, но я его перебила:

– Я – риелтор, а не альпинист. Ты что, всерьез рассчитываешь тащить меня в горы?

– Мы не пойдем этот маршрут, не волнуйся.

– А какой пойдем? – От волнения я тоже стала говорить с грузинским акцентом.

– Мы отклонимся, пойдем другой маршрут, а в отчете напишем, что не смогли пройти из-за схода лавины. Все будет нормально, Кето.

– Знаешь, генацвале, ты пиши что хочешь, а я никуда не пойду и ни от чего отклоняться не буду. И вообще, для всех будет лучше, если я вернусь назад.

Спорить со мной бывает бесполезно, но сын гор решил показать свой характер. Он вытащил меня из машины и понес в домик, где меня ждал еще один сюрприз.

В домике я обнаружила склад альпинистского снаряжения и продовольствия.

В образцовом порядке на стеллажах были разложены новенькие палатки, спальные мешки, ледорубы, горелки, буры, карабины, шнуры, каски, кошки, крючки и прочие альпинистские радости разных форм и размеров. На всем, точно издеваясь, красовалась аббревиатура МЧС.

Отдельно лежали упаковки с аптечными принадлежностями и банки с тушенкой, рыбой и еще какой-то снедью.

«Степаныч, так вот какую гуманитарную помощь ты оказывал этим отморозкам?» – мысленно охнув, обратилась я к убиенному.

Глядя на все это, я еще раз убедилась, что никакая сила не заставит меня подняться выше чем на пятый этаж многоквартирного дома. Даже когда я нашла итальянцу пентхаус, то отправила его туда одного, а сама ждала во дворе дома. В горах мне делать нечего, это не моя стихия. И без того правительство вынуждено выбрасывать миллионы на ветер: вечно этих альпинистов несет, влечет и тянет, а потом вертолеты снимают их откуда-нибудь сверху. Это еще хорошо, если погода позволяет, а если нет?

«Егоров, все, больше не могу, найди меня», – в отчаянии думала я, размазывая по щекам слезы.

Шалва между тем развел костер в мангале и принялся грузить в наш уазик снаряжение.

Винодел подбрасывал в костер дрова, носил вещи в машину и в самом благоприятном расположении духа очень музыкально напевал что-то себе под нос. Все так же напевая, он принес шампуры и стал жарить шашлык. Аппетитно запахло мясом, я вытерла слезы и вышла из домика.

– Кето, любимый, скоро будем кушать, – бодро сообщил мой похититель и наклонился надо мной с намерением поцеловать, но я отскочила.

– Я не рассчитывала на такое экстремальное путешествие, мне твой план не нравится! Я никуда с тобой не хочу, я хочу к Егорову! – зло выкрикнула я.

– Вах, – Шалва всплеснул руками, – зачем тебе этот мент? Забудь его, Кето. Тебе будет хорошо со мной, увидишь.

– Уже вижу. Все лучше и лучше с каждым днем становится.

Шалва ухаживал за мной, а я жевала мясо, не чувствуя вкуса, и отрешенно рассматривала контур какого-то пика на горизонте, силясь представить себя наверху. Воображение подсунуло жуткую картинку: опутанная страховочными тросами, в каске, с ледорубом в руках, я из последних сил цепляюсь за скальный выступ, сознавая, что жить мне осталось несколько минут.

Ладони у меня тут же вспотели, сердце заколотилось у самого горла, слезы опять полились из глаз, и я зашмыгала носом. Шалва Гургенович закудахтал:

– Кето, перестань, не плачь, все будет хорошо.

– Все будет хорошо, если я вернусь домой, – огрызнулась я.

Шалва не слышал меня:

– Нам надо ехать, ночевать мы здесь не будем. Надо двигаться, чтобы завтра утром выйти на маршрут.

– Я никуда не поеду и ни на какой маршрут не выйду. Сколько раз тебе это повторять?

Шалва подал мне чашку с каким-то отваром, посмотрел на меня сочувствующим взглядом:

– Любимый, тебе трудно, я понимаю.

– Спасибо за понимание, а теперь отвези меня назад.

– Нам будет хорошо вместе, – как попугай опять повторил он.

Роняя слезы в чашку, я глотала горячий напиток и представляла вместо винодела своего мента. «Паш, – изнывая от нежности к Егорову, думала я, – найди меня, мне плохо и страшно». Напиток согрел меня, мне вдруг захотелось прилечь. «Странно как-то», – сонно удивилась я. Шалва наклонился надо мной, что-то спросил, потом поднял на руки и куда-то понес. Я собиралась вырваться, но вместо этого положила голову ему на плечо.

Проснулась я оттого, что затекли ноги. Во рту было сухо и горько. «Чем-то он меня напоил», – сквозь тупую головную боль вспомнила я.

Повернувшись, я уперлась ногами в дно УАЗа и открыла глаза. Машина стояла у края ледника. Справа от себя я увидела мост через речку и валуны вдоль нее, присыпанные свежим снегом, слева – скалистую стену.

Шалвы на водительском месте не было. Кряхтя, я наклонилась и стала шарить под сиденьями рукой. Пистолета не было. «Куда-то съехал от тряски», – уговаривала я себя и сама себе не верила. Встав на колени, я почти прижалась щекой к коврику под ногами – безрезультатно.

Я села и огляделась. Сзади стоял еще один уазик, прищурив глаза, как все близорукие люди, я разглядела в нем людей. Где-то я читала, что близорукость – это способ восприятия жизни, что-то вроде «глаза б мои не видели».

Дверцы чужого уазика открылись, из него вышли трое. Шалву я признала сразу. Он направился ко мне в сопровождении какого-то человека. Чем ближе они подходили, тем неуютнее мне становилось – это был майор Прясников. «Глаза б мои тебя не видели», – со стоном подумала я.