Науковедческие исследования. 2013

Как можно вообразить вхождение России в единое образовательное пространство стран ЕС, если такое действительно состоится не на словах, а на деле? Для молодого жителя Западной и Центральной Европы не составляет особой проблемы кочевать между университетами, скажем, Бельгии, Франции и Швейцарии. Но как это выглядит в глазах нашего, обычно небогатого студента, к тому же не сильного даже в одном иностранном языке (да и тот чаще всего – английский, не особенно распространенный в континентальной Европе за пределами сферы обслуживания)? Еще труднее, впрочем, вообразить толпы студентов из столичных университетов западноевропейских стран, рвущихся за знаниями в наши суровые и не слишком обустроенные университетские города хотя бы Европейской России.

Не служит ли история с Болонским процессом примером того, как организационная химера, порожденная соображениями политической целесообразности (но не инициативами ученых!), искажает и дезорганизует жизнь и деятельность такого всесторонне важного социального института, как система профессионального образования в десятках стран?

Сага об инновациях

Рассмотренный выше пример вторжения политики в жизнь науки – это все же только эпизод, причем ограниченного масштаба. Далее мы рассмотрим другой пример, когда такое вторжение оказало куда более значительное воздействие и собственно на науку, и на понимание ее социальной и экономической роли в общемировом масштабе. Отсюда, может быть, проистекает и несколько патетическое название этого раздела. Тем более что истоки того, о чем мы собираемся говорить, датируются первым десятилетием ушедшего в историю ХХ столетия.

В 1912 г. молодой тогда австро-венгерский экономист и социолог Йозеф Шумпетер, сформировавшийся под влиянием идей К. Маркса и М. Вебера, обнародовал свою теорию эволюционного превращения капитализма в социализм. Ее составной частью было учение об инновациях. Теория основывалась на несокрушимом постулате, гласящем, что любое общественное развитие происходит посредством нововведений – «инноваций». Нововведения являются и инструментом, и признаком развития: если есть инновации, то есть и развитие, и наоборот. Поэтому, в частности, расхожее у нас выражение «инновационное развитие» является школярской тавтологией, чем-то вроде «прогрессивного прогресса». В западном экономическом лексиконе оно, кстати сказать, не используется.

Среди нескольких классов инноваций, определенных Й. Шумпетером, были и инновации технические, относящиеся к материальному производству. Сейчас их принято именовать технологическими инновациями. Строго говоря, развитие общественного производства во все времена осуществлялось посредством инноваций. Инновацией некогда было и использование каменного топора, сменившего примитивное рубило. С незапамятных времен технологические инновации изобретались в недрах ремесленных корпораций интуитивным и расточительным методом проб и ошибок, без опоры на какие-либо абстрактные знания, постепенно накапливавшиеся формирующейся наукой. Впрочем, и в давние времена иногда возникали подлинно наукоемкие инновации, опиравшиеся на достаточно сложные достижения современного им научного знания, такие как использование календаря для регулирования сельскохозяйственной деятельности или приемы морской навигации.

Высокое научное знание лишь постепенно проникало в сферу технологий. Кажется, дизель-мотор был первым универсальным двигателем, при создании которого в конце XIX столетия использовались понятия и аппарат термодинамики. В ту же эпоху к науке все чаще стали обращаться производители химических товаров. Ну и, конечно, своего рода революция во взаимоотношениях науки и техники была связана с использованием электрической энергии. Господствовавший на протяжении тысячелетий метод проб и ошибок постепенно вытеснялся осознанным планированием технического эксперимента, основанным на знаниях и методическом аппарате высокой исследовательской науки.

Теория Й. Шумпетера осталась, по сути дела, незамеченной, а позднее, образно выражаясь, всем стало не до того. Первая мировая война, попытки социалистических революций в Европе, возникновение Советской России и СССР, мировой экономический кризис и Великая депрессия в США, германский национал-социализм, наконец – Вторая мировая война. Сам Й. Шумпетер эмигрировал в США, где в послевоенные годы рассуждения о превращении капитализма в социализм, мягко выражаясь, не приветствовались. Он приобрел нейтральную репутацию историка экономических теорий, а его учение об инновациях казалось если не позабытым, то ненужным.

У послевоенного мира были свои, более чем насущные заботы. Европа лежала в развалинах, ее экономика дезорганизовалась, население обеднело, экспорт в Европу из США опустился ниже довоенного уровня. Колониальная система, веками питавшая опережающее развитие европейских метрополий, начинала разваливаться под ударами национально-освободительных движений, и политическая судьба многих колониальных стран была неопределенной. В самих США после всплеска экономической активности, сопутствовавшего их вступлению в войну, с 1944 г. стала развиваться рецессия, сопровождаемая оживлением протестных социальных движений. Зато невиданно возросли авторитет СССР как главного победителя фашистской Германии и вообще популярность коммунистических идей. В западной обществоведческой литературе возобновилось обсуждение вопроса о жизнеспособности мирового капитализма, на который возлагалась ответственность и за экономические кризисы, и за развязывание двух мировых войн.

С другой стороны, Вторая мировая война с ее парадом научно-технических достижений в военной технике с невиданной ранее убедительностью продемонстрировала значение науки – не только прикладной, но и фундаментальной – в создании всевозможных технических новшеств. В 1950-е годы это положило начало процессу встраивания науки в экономические базисы промышленно развитых стран, получившему название «третьей промышленной революции», или, у нас, «научно-технической революции». Ее внешним признаком было то, что наука, включая фундаментальную, начала систематически получать все возраставшую долю общественных ресурсов, стала в какой-то мере контролироваться государственной властью и интересовать политиков.

США в качестве бесспорного лидера послевоенного западного мира сумели провести удачную программу по восстановлению экономической жизни Западной Европы (план Маршалла, создание международных банков). При этом сами они смогли выйти из экономической рецессии только в начале 1950-х годов, ввязавшись в войну в Корее, а до того – законодательно восстановив практику федерального государственного заказа на производство вооружений, отмененную к концу Второй мировой войны.

В ходе послевоенного восстановления страны Западной Европы полностью обновили основные фонды своей промышленности за счет нового технологического оборудования (в том числе, поступавшего из США по плану Маршалла). В США этот процесс, по всей видимости, прошел несколько ранее, в начале войны. Ему предшествовала модернизация гражданской и транспортной инфраструктуры в эпоху «нового курса» Ф.Д. Рузвельта. Производство, использовавшее новое, более совершенное технологическое оборудование, показывало резкий рост производительности труда. Соответственно повышался жизненный уровень населения промышленно развитых стран, начиная с США. Расширялся ассортимент обиходных промышленных товаров, и снижалась их цена. Общедоступными становились товары, которые прежде доставались только имущественным элитам.

Идеологическим следствием этого индустриального возрождения оказалась «теория индустриального общества». Она гласила, что промышленное производство в передовых странах мира, питаемое достижениями науки, достигло такого уровня, что способно обеспечить всех членов общества высококачественными и технически сложными товарами широкого потребления. Соответственно, исчезнут традиционные социальные противоречия и сама классовая борьба, а «левая» идеология станет ненужной и (наконец-то!) отомрет. На этом идеологическом фундаменте базировалась и популярная некогда «теория конвергенции» капитализма и социализма, так впечатлившая в свое время часть научно-технического сообщества СССР.

Теории индустриального общества была суждена недолгая жизнь. Ее смела череда политических и экономических кризисов, прокатившихся по западному миру в конце 1960-х – начале 1970-х годов. Как становится понятным уже в наши дни, тем самым завершилась многовековая эпоха индустриализации стран – исторических лидеров мирового промышленного прогресса.

У научно-технической революции было еще одно существенное следствие. Превращение науки в четко структурированный социальный институт, тесно взаимодействующий с экономикой, государством и социумом, сопровождалось во второй половине 1950-х – начале 1960-х годов быстрым ростом численности научно-технических сообществ во всех промышленно развитых странах. Эти сообщества превращались в ощутимую общественную силу, нуждавшуюся в самопознании. Следствием было оживление интереса к науке о науке, или науковедению, начатки которого были заложены еще классиками науки середины XIX столетия.