Наваждение.

В конце концов, наша память не спрашивает нас, что сохранить, а что уничтожить. Некоторые вещи не зависят от нашей воли, и нам остается только принять их такими, как есть, не задаваясь вопросами зачем и почему.

Мой сосед еще бодрствовал, когда я пришел, хотя было уже утро. Сигара немного кружила мне голову, но в целом я пришел в себя. На столе стояла бутылка виски, и рюмка, из которой Женя потихоньку потягивал виски.

– Ты как? – Он задал мне вопрос, не поворачивая головы.

– Нормально. Чего не спишь?

– Не охота. Садись, посидим.

Я взял рюмку и плеснул виски себе. Мне не хотелось, чтобы он заметил, что я возбужден. Понемногу мы разговорились. Женя оказался сыном каких–то шишек, он не стал уточнять, каких, а я не настаивал. Кажется, он даже немного стеснялся этого, и меня это подкупило. Он говорил, что многие ищут корысть в дружбе с ним, засыпают его просьбами, едва успев познакомиться, а ему это претит. Он был замкнутым парнем, и тяжело сходился с людьми, а из–за родителей близких друзей у него совсем не было. Я посочувствовал ему, потому что сам никогда не имел таких проблем. Женя признался мне, что Куба ему очень понравилась, он спросил про мой очерк, и я неопределенно повертел рукой.

– Да так… не очень пошло, если честно. Сам не знаю, почему.

Все это время я усиленно думал, рассказать ему про Терезу, или нет, так как желание поделиться хоть с кем–то буквально снедало меня. Но потом здравый смысл взял верх, и я решил молчать. В конце концов, он мог оказаться доносчиком, и шепнуть кому следует о моей связи, а это было ни к чему. В принципе ничего криминального здесь не было, но никогда не знаешь, как это могут повернуть те, к кому попадут эти сведения.

Мы допили бутылку, посидели еще, любуясь предрассветным городом, и легли спать. Утром мы прошлись по магазинам, купили подарки, поснимали немного, и отправились в отель, собирать вещи.

Чем дальше я удалялся от Острова Свободы, тем в более удаленный уголок памяти перемещались мои воспоминания. Я еще грустил, но свидание с родиной уже будоражило меня. Я вдруг отчетливо понял, что никогда не вернусь сюда, и никогда не увижу больше Терезу. Это попросту невозможно. Эта мысль была такой ясной, что я даже вздохнул с облегчение, как будто сбросил с плеч тяжелый груз. Слишком много «но» стояло между нами. Слишком разным мирам мы принадлежали, и я чувствовал, что мне не под силу с этим справиться. Может, я не достаточно сильно любил ее? Возможно. Все перепуталось у меня в голове, и я уже ничего не мог сказать наверняка. Но теперь–то я твердо знаю, что просто предал ее в тот миг, когда самолет оторвал колеса от взлетной полосы. Я смалодушничал, прикрывшись трудностями общения, огромными расстояниями, лежавшими между нами, и просто отказался от Терезы и своей любви. Тогда я думал, что единственно правильное решение, продиктованное безысходностью и самим нашим существованием. Но, очевидно, за все в жизни придется заплатить рано или поздно, какими бы благими намерениями не были продиктованы наши так называемые разумные поступки. Предательство всегда останется предательством, в какие бы нарядные одежды оно не рядилось.

Все эти воспоминания чередой проходили перед моими глазами, я присел на скамейку и снова закурил. Девушка, которая вызвала призраков из моей памяти сидела напротив меня и разговаривала по телефону. Я убеждал себя, что этого не может быть, что прошло больше двадцати лет, и Тереза уже давно не молодая девушка, но сердце мое учащенно билось. Девушке, привлекшей мое внимание, было не больше 25, но мне показалось, что это Тереза внезапно предстала перед моими глазами, чтобы спросить меня, почему я не забрал ее с собой? Я не знаю, точно ли я помнил ее лицо, потому что я не смог бы извлечь его из памяти произвольно, но, увидев это лицо, мне показалось, что я не мог ошибиться – сходство было потрясающим. Конечно, не могло быть, чтобы она имела хоть какое–то отношение к Терезе, это было просто невозможно, но… извечное «но».

Все события моей молодости вдруг поднялись со дна памяти, и я понял, что никогда и не забывал их. Я смотрел на девушку, она говорила по телефону. Я слышал легкий акцент, она смеялась, бросая на меня косые взгляды, в которых читалось недовольство. Я понял, она думает, что я прислушиваюсь к ее разговору, и мне стало неловко. Я встал и пошел домой – хватит будить призраков, добром это не закончится. Я сделал невероятное усилие над собой, чтобы не обернуться, и не посмотреть на нее. Какое–то время ее голос еще доносился до меня, а потом шум улицы заглушил его.

Дома я заварил кофе трясущимися руками, они всегда немного дрожали, когда я волновался – у меня были проблемы с сердцем. Я выпил пару чашек, и лег на диван. Оказалось, что не так легко избавиться от своих демонов. Что же было потом? А потом почти ничего не было. То есть, конечно, было, но все это можно было бы назвать одним словом – суета сует.

Я написал дрянной очерк, пафосный и фальшивый, но насквозь проникнутый духом патриотизма. Лучшим он, конечно, не стал, но меня похвалили, и выставили «отлично». И на том спасибо. В передовую газету я, разумеется, не попал, но зато поступил в аспирантуру и одновременно работал внештатным корреспондентом в заштатной газетенке. С Женей мы поддерживали приятельские отношения, я мог бы называться его единственным близким другом. В определенный момент, несмотря на все мои возражения, он помог мне попасть в редакцию довольно приличного журнала, где я получал хорошие по тем временам деньги. Аспирантуру я благополучно закончил, написал кандидатскую, и остался преподавать в университете.

Самого Женьку отец пристроил куда–то в госучреждение с перспективой карьерного роста. Так мы и катились по жизни скорее по инерции, лишенные страстей и наивно полагавшие, что теперь–то мы застрахованы от неприятных случайностей. Мы ценили стабильность и устойчивость нашего растительного существования, даже не подозревая, что это колосс на глиняных ногах. Эта погоня за должностями и зарплатами поглотила нас целиком, не оставляя места ни для чего другого.

Я женился на сестре Жени, Насте, наполовину по расчету, наполовину по любви. Настя нравилась мне, она была симпатичной и веселой девушкой, да и Женя весьма недвусмысленно дал мне понять, что очень даже не против видеть меня своим родственником. И я подумал, а почему бы и нет? После Терезы я уже не мог, как ни пытался, испытывать такую страсть, и по большому счету мне было все равно. А с Настей мне было хорошо, она тепло относилась ко мне, и я даже подозревал, что она меня искренне любит. Мы сыграли свадьбу, родители Насти сделали нам квартиру, где мы и поселились сразу после торжества. Сначала все шло хорошо, я даже мог бы назвать себя счастливым. У нас родился сын, Матвей. Настя была просто сумасшедшей матерью. У меня давно сменился и адрес, и телефон, и я совершенно не рисковал получить весточку от Терезы. Иногда хандра накатывала на меня, но я успешно с ней боролся с помощью кубинских сигар, которые доставал мне один приятель по страшному блату. Но я никогда не переходил черту, и это мое увлечение так и осталось тайной для моих родных.

Потом случилась перестройка, и все пошло кувырком. Женины родители лишились своих постов, и стали самыми обычными пенсионерами. Сам Женя каким–то чудом удержался на своем посту, но сильно потерял в заработке. Журнал, где я работал, тоже дышал на ладан, и я был вынужден уйти оттуда.

Настя работала врачом в детской больнице, имея мизерный заработок, и я подрабатывал, где только мог, и таксистом, и грузчиком, и писал статейки для всех подряд изданий, что–то там перепродавал, не бросая, однако, свою преподавательскую деятельность.

А потом мы с Женькой взяли кредит и открыли свое дело – типографию. Потом мы начали издавать журнал, и немного заниматься недвижимостью. Неожиданно занятие недвижимостью стало приносить очень неплохой доход, и мы даже смогли расшириться. Вскоре это занятие стало основным источником наших доходов, а типография и журнал – что–то вроде хобби. Хотя они не были совсем убыточными, но, по сравнению с сектором недвижимости, доходы от этой деятельности были мизерными. Но это было единственное, что приносило мне хоть какое–то удовольствие, и связывало меня с моей профессией, поэтому я не мог согласиться продать эту часть нашего бизнеса. Женька махнул на меня рукой, и так мы и существовали долгие годы.

А когда основные трудности остались позади, Настя ушла от меня. Я понял и не осудил ее. Она была очень чутким, тонко чувствовавшим человеком, и, несомненно, понимала, что я не люблю ее. Вероятно, сначала она еще надеялась, а когда последняя надежда угасла, просто ушла. Мне было плохо без нее, но я понимал, что она заслуживает лучшей участи, чем я мог ей дать. Она была достойна любви, а не просто уважения, а этого, увы, от меня она не могла получить. Я искренне пожелал ей счастья в новой жизни, уверив, что в любом случае она может полностью положиться на меня.