Наводнение (сборник)

Я спросил: а душа?

«Или душа, или жить по–человечески».

— И это означает «по–человечески»? Страшно.

Спросил про «страшно». Впервые засмеялся.

«Всегда отмажут. Директор — депутат. И кое–кому из прокуроров платим».

«Три убийства. Сегодня признался: все-таки страшно. А если есть загробная жизнь? Спросил: «Покаюсь, меня там простят?» Я не верю в загробную жизнь, но ему ответил — чтобы простили, надо всю оставшуюся жизнь прожить праведником. Тогда простят».

«На вечернем обходе доктор сказал мне про С: «Забавный парень. Делаш. Предложил организовать русско–швейцарский фармацевтический банк: «Медицина — неосвоенное пространство. Если выживу…»

«Не спал всю ночь. Зачем я связался? Ничего не обещал, но выслушал!!! Если он останется жив? Прости меня, Господи, за черные мысли. Но ведь страшно?!»

На этом записи о Степанкове кончались. Маврин был напуган. Почему? С. выжил и раскаялся в том, что развязал язык?

«Какую же опасность представляют для Степанкова эти записи? — задал себе вопрос Фризе. — Никакой. Пока не преданы гласности, пока друзья «боевика» не знали, что он развязал язык. А для «Харона»? Для человека, которого Маврин называет боссом? Тоже никакой. Потому что — беллетристика. Нет фактов, фамилий, дат. Надо долго рыть землю, чтобы хоть что-то доказать, и, тем не менее, к Мавриной залезли на дачу. А вам, Фризе, дали понять, чтобы не совали нос куда не нужно. Хотели даже пришить. И еще, как говорится, не вечер. Значит, единственный конкретный факт в записках — номер счета в женевском банке — подлинный. Как сказал бы майор Покрижичинский — под–лин–ный. Держись, Фризе, война будет продолжена».

Он сделал около сотни снимков — израсходовал почти всю бумагу. Получилось прекрасно: пять или шесть четких ясных дубликатов. Снял даже первые страницы писательского блокнота, чтобы у следствия было полное представление о том, откуда взят материал.

Закончив работу, Владимир с облегчением вздохнул и подумал: «Хороший подарок поднесла мне милая Алина Максимовна!»

Маврина словно поджидала этого момента — тут же появилась в дверях:

— Володечка, вы пообедаете у меня? Сейчас подъедет Алешин сын…

Лучше бы ему согласиться и часок провести за столом, в непринужденной беседе с хозяйкой. Да и обед в этом доме, судя по предыдущим, никогда, похоже, не бывал рядовым. Но Фризе торопился. И еще его не покидало чувство, что это не последний обед, на который его приглашают.

— Дела, Алина Максимовна. Вы дали мне такие интересные заметки…

— Интересные? — обрадовалась она.

— Очень интересные. И очень опасные. У вас есть в доме сейф?

— Есть. В кабинете. Замаскирован в книжном шкафу, — она была готова раскрыть перед Фризе все свои секреты.

— Туда и спрячьте записную книжку и незнакомым людям не открывайте двери. Даже милиции. Звоните мне.

— Володя, может быть, вы возьмете ее с собой? В прокуратуре у вас надежнее. — Маврина слегка растерялась.

— Своим знакомым вы так и говорите: записки забрал следователь. Хорошо?

— Хорошо. Если вы так считаете…

Фризе понимал, что думает она о другом: какого черта ты подвергаешь опасности слабую женщину?! Раз это опасно — храни у себя.

— Не бойтесь. Кто же поверит, что следователь добрался до ценной улики и не забрал ее с собой?!

Она улыбнулась и сказала тихо:

— Вы не бросайте меня совсем. Приезжайте просто в гости. Обещаете?

— Обещаю. И, кроме того, Алина Максимовна, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен! Этот Борисов…

Несколько секунд она молча смотрела на него и Фризе видел, как улыбка сходит с ее лица, сходит вместе с румянцем, словно кто-то провел по лицу густо напудренной ватой.

— Вы просто обыкновенный шпик. Только очень обаятельный. — Она не отводила глаз и Фризе казалось, что от этого взгляда он начинает дымиться. — Будь вы поменьше ростом, работали бы обыкновенным топтуном. Не больше. — Эту фразу она произнесла еще тише, круто повернулась и скрылась в гостиной. Громко хлопнула дверь и послышались ее сдавленные рыдания.

Владимир стоял, ошеломленный этой вспышкой ненависти, проклиная себя за сорвавшуюся с языка фразу. Разве мог он подумать, что она все поймет, почувствует?! Не переспросит, не посчитает двусмысленной, не примет на свой счет. Самовлюбленный осел, решивший, что доброта и душевность красивой женщины адресованы лишь ему, а не всему окружающему ее миру.

ЗВОНОК ИЗ ЖЕНЕВЫ

Поздно вечером позвонила Берта. Такого с нею еще не бывало — кто способен транжирить валюту за границей?

Сказала, словно отстучал телеграф:

— Слушай и не перебивай. Твой «Харон» Грачев остается насовсем. Дал интервью всем газетам — прокурор Фризе давит предпринимателей, грозит тюрьмой. Меньше миллиона не берет! Ставленник Романова. Не горюй, Во–лодька. Скоро вернусь. Ты меня целуешь?

— Целую, — ответил ошеломленный Фризе и Берта дала отбой.

Сначала он не осмыслил тот факт, что его обвиняют во взятках. Наверное, из-за астрономической, по его мнению, суммы. Он стал вспоминать знакомых ему Романовых. Но кроме одного подследственного, который сидел в тюрьме и по этой причине не мог ему протежировать и партийного босса из политбюро, никого не мог вспомнить.

«Ситуация, — невесело думал Фризе. — Взятки меня не украсят. И шеф расстроится». Но вспомнив про сумму, он повеселел. «Младшему советнику юстиции миллион не дают! Этот идиот хватил через край. Придумал бы что-нибудь более правдоподобное».

Фризе задумался: кому позвонить и узнать про Романова? Если бы он ночевал дома, то заглянул в энциклопедический словарь. Берта словарей в своей маленькой библиотеке не держала.

Владимир набрал номер Ерохина. Тот долго не брал трубку, оказалось — мылся в душе.

— Дима, ты каких-нибудь Романовых знаешь?

— Может, и знаю, только ночью у меня память плохая.

— Напрягись. Мне нужен не просто Романов. А Романов — большой начальник. Который мог бы мне протежировать.

— Моя протекция тебе не сгодится? — пошутил Ерохин.

— Нет. Только Романов. Меня обвиняют в том, что я его ставленник. И знаешь кто? Грачев из «Харона». Он теперь Грачев из Женевы. Остался там. И еще. Говорит, что я беру по миллиону.

— Молодец. Высоко тебя ценит.

— Как насчет Романовых? Вспомнил кого-нибудь?

— Цари не подходят? Хотя постой! Владимир Кириллович, великий князь…

— Мимо. Давай еще…

— Был Григорий Романов, член Политбюро.

— Тоже мимо.

— Не знаю больше. Может, Роман Романов?

— Кто это?

— Точно не скажу. Кажется, деятель искусств.

— Ладно. Спи спокойно.

— Кто тебе про Грачева сказал?

— Берта только что из Женевы звонила.