Навола
Шрифт:
«И упрямый, — согласился Балкоси. — Но вряд ли вы позвали меня сюда, чтобы обсуждать виноград».
«Не только виноград. — Отец поднял изогнутый нож и отрезал длинный стелющийся побег. — Я думал о том, что вы недавно сказали в Каллендре, насчет важности того, чтобы городскими делами управляли люди без личной заинтересованности. Насчет значимости номо нобили ансенс».
«А. — Балкоси смерил его взглядом. — Говорят, Девоначи ди Регулаи никогда не посещает Каллендру, но имеет глаза и уши повсюду».
«Чи. Вианомо болтают всякое. Я не люблю политику, это грязное и неприятное дело. Но иногда до меня доходят
«Совершенно правильно, господин».
«Най, най. Не зовите меня господином. — Отец мотнул головой в сторону ди Балкоси. — Наш гость благородный, я — нет. Вы знаете, что род ди Балкоси восходит к истокам Торре-Амо?»
«Я этого не знал, господин».
«Чи. Не нужно формальностей. Я родом с улицы, не из башни. Истинное благородство нельзя купить за нависоли, его дает хорошая кровь и хорошие брачные союзы, и нужны поколения, чтобы придать ему окончательную форму. Совсем как с лучшими винами. Благородство не может возникнуть за одну ночь».
«Наше имя старое», — согласился ди Балкоси.
«И по праву гордое».
Отец отложил изогнутый нож и встряхнул руками.
«Ай. Это тяжелая работа. У меня уже болят руки. Как говорится, для честных людей — честный труд, но не легкий. — Он посмотрел на Балкоси и вновь поднял нож. — Суть в том, что я хотел встретиться с вами, узнать ваш характер. Понять, честный ли вы человек. Я рад, что вы так сильно печетесь о Наволе, потому что нам нужны такие люди. Уважаемые люди, которых заботит не личная власть, а благо всего города».
«Такие люди — редкость», — согласился ди Балкоси.
«Слишком большая редкость, — сказал отец. — Все великие семейства владеют башнями и любят выставлять себя напоказ высоко над Наволой, но кто из них по-настоящему думает о жизни людей на улицах внизу? Кто понимает, что бьющиеся сердца вианомо и есть истинное сердце города? Что от их процветания зависит процветание всех нас? — Он вздохнул. — Если бы в Каллендре было больше благородных сердец вроде вашего, Навола преуспевала бы тысячи лет».
«Вы мне льстите».
«Я никогда не льщу. — Отец обвел рукой спящие виноградники вокруг нас. — Эти земли и лозы теперь принадлежат нам».
Ди Балкоси нахмурился: «Не понимаю».
«Я их купил».
«Вы шутите. Комецци слишком горды».
«У Комецци было много долгов. А теперь их нет. Теперь это моя земля, но, как вы можете видеть, — тут отец печально усмехнулся, — я не специалист. Я пригласил вас сюда, чтобы попросить об одолжении, ведь вы живете рядом и знаете эту землю лучше, чем кто-либо. Я бы хотел попросить вас распоряжаться этими землями от моего имени, свободно, так, как вы распоряжаетесь своими».
«Конечно же, вы шутите».
«Надеюсь, что нет, и надеюсь, что вы обдумаете мое предложение. Я был бы вам обязан. Знаю, это серьезная просьба — взять такой большой участок, но я бы хотел, чтобы эти земли процветали, чтобы о них заботились так же хорошо, как о нашем городе. И когда я смотрю на ваши земли, я думаю: ага, этот человек мудр. Мой дед всегда учил меня искать мудрых людей и их совета. Если вы окажете
мне эту милость, я возьму всего одну десятую дохода, прочее же отойдет вам. Я лишь попрошу вас оставить этого доброго виноградаря, который давно трудится здесь и хорошо знает эти холмы».Ди Балкоси был изумлен, и явно польщен, и многословно благодарил отца. Мы все провозгласили тосты среди виноградных лоз, а затем отправились в разрушенную виллу, и уселись у пылающего огня, и снова пили вино, и это был счастливый день.
А теперь, в холодной темноте куадра нашего палаццо, отец вновь спросил:
— Ты помнишь?
Я снова обдумал все случившееся, вспомнил, как раскраснелось от вина мое лицо, как мы ели голубя вокруг огня, как я скармливал кусочки Ленивке и как много было тостов.
— Ди Балкоси отсалютовал нам и сказал, что наши имена будут соперничать с Амонетти за их вина и что мы прославимся на весь Крючок. И сказал, что впоследствии мошенники будут ставить на бочки наш герб, потому что ни одно вино не будет цениться так же высоко.
— Верно, — ответил отец. — И, произнося этот тост, он смотрел мне в глаза, но его плечи были повернуты от меня.
Я задумался, пытаясь вспомнить тот момент. Все было так, как описал отец.
— Это кажется мелочью, — сказал я.
— Но не является ею.
Несколько часов спустя тишину палаццо разбило возвращение наших солдат. Они с шумом въехали в ворота — пики блестят, факелы пылают, — а перед ними бежали Томас ди Балкоси, его жена и три дочери.
Уже не такой гордый, как верхом на своей лошади, не такой самоуверенный, как среди виноградных лоз. Смертельно напуганный человек, спотыкающийся, подгоняемый нашими пиками, молящий о пощаде. Пять номо нобили ансенс, которых вытащили из их палаццо и прогнали по улицам, словно скот, теперь съежились у стены нашего палаццо, под грозной фреской, изображавшей торжество нашей семьи над Шеру.
В мерцающем свете факелов нарисованные знамена казались живыми, победоносно трепещущими, а Бык Регулаи выглядел еще больше и возвышался над всеми, грозя затоптать не только шеруанцев, но и наших новых пленников.
Какими крошечными казались эти нобили рядом с такой картиной.
Какими уязвимыми.
Какими глупыми.
Ворота с грохотом захлопнулись. Матра рухнула на землю. Наши люди схватили патро и поволокли, лепечущего и всхлипывающего, к моему отцу.
Тишина опустилась на двор. Потрескивали факелы. Три дочери оглядывались, потрясенные тем, как изменился их статус. Порванные платья, спутанные волосы, испачканные сажей лица, выражения такие растерянные, что девушки казались дурочками. Самая младшая плакала. Самая высокая обняла ее и что-то яростно зашептала на ухо, гладя по растрепанным косам.
Пусть и рваные, их шелковые платья были очень изысканными. Золотая парча и вышивка мерцали в свете факелов. В волосах сверкали бриллианты. Шея, запястья и уши усыпаны драгоценными камнями. Эта роскошь заворожила меня. Девушки напоминали павлинов, как их отец тогда в винограднике. Наша семья не любила выставлять богатство напоказ. Не считая крупных торжеств, отец носил черное платье с простой вышивкой, изображавшей быков или монеты. Но мы были банка мерканта, а Балкоси — старинными аристократами. Во всех отношениях мы были разными.