Навсегда моя
Шрифт:
– Проходи, – приглашает мама Глеба, открыв дверь.
Сглатываю, но не захожу. Стою на пороге, смотря, как Анна Евгеньевна открывает ящик прикроватной тумбы. Она вытаскивает оттуда то ли тетрадку, то ли блокнот, мне плохо видно со своего места.
– Проходи, чего застыла.
И я почему-то захожу. Нет, я должна была отказаться, сказать, что без Глеба не пересеку эту черту. Но я иду, непонятно чем ведомая. Не дышу вовсе. Настолько, что понимаю это, когда грудь начинает гореть.
– Вот, – Анна Евгеньевна протягивает мне, теперь уже вижу, блокнот. Дрожащими руками беру его и смотрю на приемную мать.
– Что это? Зачем вы это даете? – мой голос
– Открой, это важно, – будничным тоном сообщает она.
Несколько долгих секунд разглядываю неприметный блокнот, обтянутые кожей. Не надо мне туда заглядывать, наверное… Не надо. Но почему так хочется? Будто внутри него содержится что-то важное, что-то, что сам Глеб никогда мне не расскажет. Такое странное предчувствие посещает.
– Открывай, Дарья, – подталкивает, словно настоящий дьявол приемная мать.
И я открываю…
На первой странице рисунок один в один как татуировка, на руке у Глеба: роза, которую стягивают цепи. А надпись внизу гласит:
“Я никогда тебя не предам”.
Но все это блекнет, по сравнению с тем, что находится внутри блокнота. Мне не надо было это читать. Не надо было…
Глава 33 - Даша
Сглотнув, я усаживаюсь на кровать, и погружаюсь в прошлое Глеба. То самое, о котором никогда не знала, которое случилось более десяти лет назад. Вернее, это не совсем его прошлое, а девушки, которая вела этот дневник.
20 августа.
“Когда мама привела нас на балет, я не думала, что там будет настолько захватывающее представление. Мое сердце замирало и взрывалось яркой искоркой, от происходящего на сцене. Поэтому, стоило нам только выйти, как я попросила ее, отдать меня учится балетному ремеслу. Не могу дождаться момента, когда буду делать такие же фуэте на сцене”.
25 августа.
“Маме не понравился педагог по балету и то, что он требовал мне сесть на диету. Сказал, у меня лишние килограммы, в ответ мама фыркнула и хлопнула громко дверью. Она была так зла, что теперь мне кажется, мечта стать примой никогда не сбудется”.
27 августа.
“Глеб говорит, что я дурочка, и балет мне не нужен. Но я объявила бойкот и устроила голодовку. Мне безумно хочется танцевать, как те девушки в театре”.
29 августа.
“Вчера я упала в голодный обморок, так сказал врач. Он советовал нам обратиться к профессионалу, который сможет подобрать правильное меню для таких изнурительных диет. Ерунда. Я все равно буду танцевать. Мне даже во сне снится, как надеваю пачку, пуанты и закручиваюсь вихрем по сцене.”
1 сентября.
“Мама сдалась. Мы снова едем в балетное училище, мой возраст – 9 лет, идеально подходит. Мама обещала взять мне личного репетитора из этого училища, который за год сможет дать нужный уровень. Ура! Я буду танцевать”.
10 сентября.
“Тренировки оказались очень тяжелыми, ко всему прочему лучшая подруга Зойка обиделась на меня. Мне пришлось пропустить ее день рождения. Но ведь… на кону стоит балет, разве я могла сделать иной выбор?”
3 ноября.
“Мы с мамой стали еще ближе. Ходим с ней каждые выходные в театр, обсуждаем балет, мое поступление. Теперь мама тоже загорелась идеей исполнить мою мечту. Она сказала, что сделает все, чтобы я стала примой. Каждый раз, когда я падаю, мамочка рядом и помогает подняться. Она единственная, кто всегда верит в меня”.
12 декабря.
“Глеб начал подкладывать мне в рюкзак злаковые батончики. Он
считает, что я напрасно извожу себя. Дурак! Мой младший брат ничего не понимает. По дороге на тренировку, я выбрасываю батончики в урну. Мне нельзя есть такое”.Дальше почему-то идет большой пробел по датам. И почерк немного меняется, у него появляется наклон.
4 августа.
“Меня приняли! Мы с мамой так радовались, а вот Глеб наоборот обиделся. Он сломал мою любимую шкатулку с балериной. Но я все равно, не злюсь. Однажды, он станет старше, и поймет, что балет для меня все”.
10 августа.
“Мама решила свозить нас с Глебом на озеро. Она переживает, что между мной и младшим братишкой испортились отношения. Ей хочется, чтобы все было как раньше. Скорее бы ее отпуск”.
13 августа.
“Зойка предала меня. Она знала, что я с шести лет влюблена в Артема Мамедова, но пошла с ним в кино. А потом сказала ужасное: я давно ей не подруга. Друзья не забывают про дни рождения, и не выбирают тренировки. Мне так грустно”.
19 августа.
“Мы с Глебом поговорили по душам. Я расплакалась, а он вдруг меня обнял и погладил по голове. Оказывается, братик переживал, что я остаюсь одна. Балет отнял у меня друзей, он боится, что однажды балет заставит и его подвинуться. Это было так мило. У меня самый лучший на свете брат. Я никогда не буду одна”.
27 августа.
“Сегодня мы уезжаем за город. Мама сняла домик у озера. Мы будем гулять там, играть в мяч, и я пообещала Глебу, что съем жареную куриную ножку.”
На этом все обрывается, больше записей нет. И я с ужасом осознаю, что отсутствуют они не потому, что девочка стала звездой балета. Ведь нигде в доме нет ее фотографий. О ней никто не говорит. Даже Глеб.
Пролистываю дневник, и случайно замечаю в самом конце - фразы черным маркером. Они резкие, будто их писали, передавая на бумагу не просто эмоции, а все злость этого мира.
“Прости меня! Прости, Лерка!”
“Ненавижу”
“Ненавижу себя”
Горло сводит спазмом, на глаза накатывают слезы, я так и представляю себе Глеба, который сжав крепко ручку в пальцах, чиркал эти слова. От них веет болью. Но… что же произошло? Анна Евгеньевна, будто прочувствовав момент, садится рядом и начинает рассказывать.
– У меня было двое детей, погодки: Лера родилась на год раньше, Глеб позже. Они всегда были не разлей вода. Только Глеб сам себе на уме, более трезвомыслящий, а Лера… – она делает паузу, от которой даже воздух вокруг нас кажется, трещит. – Она могла загореться чем-то и все, пиши-пропало. Так однажды и случилось, она захотела стать балериной. Я сначала была против, но потом увидела ее горящие глаза, и все - понеслось. Так Лера оказалась в училище.
К большому панорамному окну, вдруг подлетает сойка. Она садится на подоконник и какое-то время смотрит на нас такими серьезными глазами, что мне делается жутко. Но уже через мгновение, птица улетает.
– Когда Лере было десять, мы поехали на озеро, – продолжает приемная мама. Голос у нее теперь какой-то надломленный, больной. Да и руки она сжимает настолько сильно, впившись ногтями в кожу, что костяшки бледнеют. – Я осталась дома, голова сильно болела, а дети пошли к озеру сами. Остальную часть я помню смутно, знаю только, что Лера хотела сделать красивую фотографию на лодке, стоявшей около моста, уходящего вглубь озера. Она попросила брата остаться на пляже в другой стороне, со слов Глеба, чтобы задний фон красиво отражался на снимке.