Навсегда разделенные

Я выхожу из машины и поправляю платье. Снимаю шляпку с вуалью и оставляю ее на переднем сидении. Анна, видя это, одобрительно кивает.

— Для дома это было бы слишком драматично, — замечает она.

Если я открою рот, то разрыдаюсь и изолью все свои чувства на этот самый тротуар. Я просто киваю в ответ и сжимаю губы, заставляя проглотить себя вставший в горле ком. Мне нужно сейчас держать себя в руках. Я смогу проплакать всю ночь. Смогу проплакать всю оставшуюся жизнь, если у меня получится пережить предстоящие минуты.

Дом Сьюзен поражает своими размерами. Он огромен для одного человека — и это слишком явственно. Думаю, Сьюзен уже понимает это и сама, чувствует это каждый день. Это особняк в испанском стиле, выкрашенный в ослепительно-белый цвет. Ночью он, наверное, для всего квартала сияет как луна. Черепичная терракотовая крыша. Громадные окна. Яркие тропические цветы на лужайке перед домом. Этот дом не просто дорогой, он требует много денег на свое содержание.

— Боже, чем она занимается? Пишет книги о Гарри Поттере? — спрашивает Анна, пока я рассматриваю дом.

— Семья Бена не была богата. Всё это появилось недавно, — отвечаю я.

Мы поднимаемся по каменным ступеням и открываем входную дверь. Стоит мне переступить порог, как я оказываюсь в суете дома, переполненного людьми.

Обслуживающий персонал в черных брюках и белых рубашках предлагает на подносах лососевый мусс и маринованные креветки на кукурузных чипсах. Мимо меня проходит женщина с жареными макаронами и сырными шариками. Если я что-то тут и съем, то именно это. А не какую-то морскую дрянь. Кто подает морепродукты на поминках? Наверное, все. Но я ненавижу морепродукты и ненавижу эти поминки.

Анна берет меня за руку и ведет сквозь толпу. Я не знаю, чего ожидала от этих поминок, поэтому не знаю, разочарована или нет.

Наконец мы пробираемся к Сьюзен. Она находится в кухне — в своей красивой, до нелепости забитой техникой кухне, — и обсуждает с персоналом время, в которое нужно подавать те или иные блюда, и куда и что ставить. Она такая добрая и понимающая. Говорит такие вещи, как: «Не беспокойтесь об этом. Это же просто соус на ковре. Я уверена, пятно отойдет» и «Чувствуйте себя как дома. Ванная расположена внизу, в коридоре за углом, направо».

Гостевая ванная. Я хочу увидеть ее! Как мне взбежать по лестнице и найти ее так, чтобы Сьюзен об этом не узнала? Чтобы не выглядеть ужасно бестактной и безрассудной? Мне очень хочется увидеть надпись Бена. Увидеть новое доказательство того, что он жил.

Анна сжимает мою ладонь и спрашивает, хочу ли я чего-нибудь выпить. Я говорю «нет», и подруга уходит в сторону барной стойки без меня. Внезапно я чувствую себя чужой на поминках в честь моего собственного мужа. Я никого здесь не знаю. Все ходят вокруг меня, говорят вокруг меня, посматривают на меня. Я для них — непонятное явление. Я не являюсь частью того мира Бена, который был им знаком. Одни смотрят на меня, и когда я ловлю их взгляд, улыбаются. Другие даже меня не замечают. А может они лучше прячут свои взгляды. Из кухни выходит Сьюзен.

— Может, ты должна подойти к ней и сказать пару слов? — спрашивает Анна.

Я знаю, что должна это сделать. Знаю, что это ее дом и устроенные ею поминки, я тут гость и должна ей хоть что-то сказать.

— Что мне сказать в такой ситуации?

Я заметила, что начала называть происходящее «такой ситуацией», потому что оно настолько уникально, что не имеет названия, и у меня нет никакого желания постоянно повторять: «Мой новоиспеченный муж умер, и, стоя в комнате, полной незнакомцев, я ощущаю себя так, будто и мой муж был незнакомцем».

— Может что-то типа: «Как вы»? — предлагает подруга.

Мне кажется глупым, что самый подходящий вопрос, который я могу задать матери моего умершего мужа на его поминках — тот же самый, который я могу задать кому угодно в самые обычные дни. Но Анна права. Я должна поговорить со Сьюзен. Я делаю глубокий вдох, задерживаю его, затем выдыхаю и направляюсь к свекрови.

Сьюзен говорит с женщинами своего возраста. Все они одеты в костюмы черного или темно-синего цвета, на всех — нитки жемчуга. Подойдя к ним, я встаю рядом и терпеливо жду, когда они прервут разговор. Женщины оставляют паузы между фразами, но недостаточно длинные для того, чтобы я могла вставить словечко. Я знаю, что Сьюзен видит меня. Я стою с ее стороны. Она заставляет меня ждать просто потому, что может это сделать. А может, я ошибаюсь. Может, она пытается быть вежливой, и дело не во мне. Если честно, я уже перестала понимать, когда дело во мне, а когда нет…

— Здравствуй, Элси, — произносит Сьюзен, наконец повернувшись ко мне. При этом она отворачивается от своих подруг. — Как ты? — спрашивает она меня.

— Я собиралась спросить вас о том же, — отвечаю я.

Сьюзен кивает.

— Это самый хреновый день в моей жизни, — признается она.

Как только у нее вырывается слово «хреновый», я начинаю видеть в ней живого, настоящего человека, с его собственными душевными ранами, уязвимыми местами и недостатками. Я вижу в ней Бена, и к глазам подступают слезы. Я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не расплакаться. Не время давать слабину. Еще нужно держаться.

— Да, тяжелый день, — соглашаюсь я дрогнувшим голосом. — Ваша речь была…

Сьюзен поднимает руку, останавливая меня:

— Твоя тоже. Не падай духом. Я знаю, как через такое пройти — нужно просто держать голову высоко.

Это всё, что успевает сказать мне Сьюзен, и я не знаю, метафора это или нет. Ее забирают у меня новоприбывшие гости, жаждущие доказать свою хорошесть тем, что они «сейчас здесь ради нее». Я возвращаюсь к Анне, расположившейся рядом с кухней. Туда-сюда с полными и пустыми подносами бегают официанты. Анна таскает с одного из подносов финики, завернутые в бекон.

— Я сделала это, — докладываю я.

Она одобрительно хлопает о мою ладонь своей.

— Когда ты ела в последний раз? — спрашивает подруга, жадно поглощая финики.

Мне вспоминаются блины. Если я скажу ей правду, то она насильно накормит меня закусками.

— О, совсем недавно, — отвечаю я.

— Врешь, — замечает Анна, и останавливает проходящего мимо нее официанта с креветками.

Я морщусь.

— Нет! — наверное, слишком резко возражаю я. — Никаких креветок.

— Финики? — протягивает мне подруга свою салфетку с двумя из них.

Они большие, в толстом беконе, липкие от сахара. Вряд ли я смогу это засунуть в себя. Но потом я вспоминаю о куче закусок из морепродуктов и понимаю, что финики — наилучший вариант. Поэтому я беру и съедаю их.

Они. Невероятно. Вкусные.

Мне вдруг хочется еще. Еще сахара. Еще соли. Еще жизни. Я говорю себе: ты больная, Элси! Бен мертв. Не время предаваться чревоугодию.

Я сообщаю Анне, что ненадолго отойду, и поднимаюсь на второй этаж — подальше от еды и поближе к зеркалу в гостевой ванной. Умом я понимаю, куда направляюсь, но иду туда не совсем осознанно. Меня словно тянет туда какая-то сила. Поднимаясь по лестнице, я слышу бубнеж голосов. В гостевой ванной тоже собрался народ. Все идут посмотреть на зеркало. Я не поворачиваю в коридоре и не захожу в ванную комнату. Так и стою наверху лестницы, не зная, что делать. Я хочу побыть у зеркала в одиночестве. Мне невыносимо будет видеть написанное рукой Бена при посторонних.