Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

На свой риск я отпустил Шляхину, снабдив ее бумагой. Так и не спросил у нее в этот день о Телкине.

— Скажите, где вы его нашли? — тихо проронила она, задержавшись на минуту у двери с отмеченным пропуском в руках, дававшим ей право на выход из управления.

— Кого?

— Славика.

Я совершенно не представлял, какого Славика она имела в виду и какое он имеет отношение к ней, и не сразу нашелся, что ей сказать.

— Начинайте с него, — на всякий случай сказал я. — Но и других не забывайте.

Сергей, увидев в проходной Шляхину, тут же ворвался в кабинет и, уставившись на меня, спросил:

— Ты знаешь, кого отпустил?

— Шляхину.

— Прожженного агента абвера! Вот кого!..

26

Шляхина писала всю ночь.

На следующий день я читал ее собственноручные показания. Она сидела напротив у стола настороженная, в ожидании, как с ней поступят дальше. Посматривала то на меня, то на улицу, где еще ярко светило осеннее солнце, а под окном в величавом спокойствии и тоже как будто в ожидании застыл вихрастый тополь, словно прощался со своим желтым нарядом, который уже невесомо, по листику, слетал с него и ложился широким округлым ковром внизу. Тополь испытывал власть вечного круговорота природы, а раскисшая в смятении женщина — позднее прозрение.

«Ранней весной 1944 года при получении обедов на немецкой кухне, к которой мы были прикреплены в местечке Пэду, я познакомилась со Славиком. Он откуда-то появился и проживал рядом со мною. Как потом я узнала, настоящее его имя — Эдуард, но представился он мне тогда Славиком. Так я его и называла, пока мы были вместе. Ему было сорок, а мне гораздо меньше. До войны он жил в Ленинграде в большом доме напротив сада, адрес сейчас не помню. В свое время учился в кадетском корпусе в Петрограде. До революции у семьи было поместье где-то на границе Харьковской и Воронежской губерний. Незадолго до войны был арестован (за что — не знаю), сидел в тюрьме. Служил в Кронштадте, имел звание капитана. Во время одного из боев, кажется, под Гостилицей, перешел на сторону немцев. Настроен злобно против Советской власти. Высказывал желание работать в разведке у немцев, но ему, якобы, мало доверяли и держали в солдатской шкуре. Спустя некоторое время после нашего знакомства стал меня уверять, что я ему могла бы помочь, так как знаю немецкий язык. Сам он знал немного французский по учебе в кадетском и несколько португальских слов.

Славик настойчиво внушал мне, что возврата к старому нет, что я уже запачкана работой на немцев и в случае если попаду в руки советских войск, то притянут к ответу. Он предлагал работать вместе с ним на немецкую разведку, заявляя, что хотел бы иметь переводчика, которому мог бы всецело доверять. Убеждал меня, что самостоятельно я не буду выполнять заданий, а буду только переводчиком. Поскольку я с ним жила как с мужем, мне, конечно, не было безразлично его семейное положение. Он говорил, что его мать и жена погибли в Ленинграде в блокаду, а дочь Инга была отправлена к тетке на Урал, поэтому его ничто не связывает. По натуре Славик — карьерист, самовлюбленный и тщеславный человек. Спал и видел себя офицером гитлеровской армии. Больше ему ничего не нужно было. Как-то я поинтересовалась его странной фамилией — Девьеров. Он мне рассказал, что до революции носил фамилию де Вьер, которую затем сменил на Девьеров. Перейдя к немцам, стал де Вьеро, выдавал себя за португальца.

Ростом Девьеров выше среднего, фигура стройная, походка напоминала строевой шаг, лицо интеллигентное, продолговатое, глаза выпуклые, нос длинный с горбинкой, на макушке — небольшая лысина.

В Германии проживала сестра Девьерова — Ольга фон Вольф, которая эмигрировала в Германию еще в двадцатых годах.

Девьерову я тогда ответила, что переводчиком его быть согласна, а делать что-то другое боюсь. Прошу мне поверить, согласиться было нелегко, я понимала, что если попаду в руки НКВД, то буду строго наказана.

В мае 1944 года, если не ошибаюсь, из города Валга приехал немецкий офицер по фамилии Мейснер. Как я потом узнала, он являлся каким-то начальником из абвера. Русским языком Мейснер не владел. В тот день он вызвал к себе Девьерова. Я пошла с ним как переводчица.

Мейснер сказал, что в скором времени Девьерова пошлют с каким-то заданием. После продолжительного разговора он предложил Девьерову выйти из кабинета, а меня оставил. Когда мы остались одни, он сказал, что знает обо мне все и что к советскому возврата у меня больше нет. «Даже одно то, что ты находишься на территории, где размещается абверовская группа, — говорил он мне, — повлечет жестокую расправу, если попадешь в руки большевиков».

Далее Мейснер сказал, что я знаю об их группе, отпустить меня не могут и что я могу быть им полезна, так как владею немецким. Предложил все рассказывать ему о Девьерове, что меня очень удивило. Деваться было некуда. Если бы я отказалась, меня бы повесили. «Делайте, что хотите», — был мой ответ майору. Я дала согласие из-за двойной боязни — с одной стороны, в лапах у абвера, а с другой, из-за неизбежной расплаты дома, где меня неизбежно посадят в тюрьму. Выхода не видела. Отказаться не могла. Сознаюсь теперь с надеждой, что поверите мне. Я ничего плохого, кажется, не совершила.

Потом меня с Девьеровым вызвали в Пэду к капитану Тедеру, который был руководителем эстонской абверовской группы. Там же присутствовал какой-то обер-лейтенант. Нам дали отпечатанные на машинке бланки на немецком языке, это были обязательства сотрудничать с немецкой разведкой и выполнять задания. Там же было указано, что в случае разглашения этих сведений нас ожидает смертная казнь.

Я подписала это обязательство, то же самое сделал и Девьеров. Тут же нам предложили свои фамилии изменить на клички. Я на это ответила, что менять фамилию не хочу, так как это не имеет смысла. Девьеров сказал, что он свою графскую фамилию менять не желает.

Офицеры не настаивали. После этого нас сфотографировали на удостоверения. В удостоверении указывалось, что его владельцу предоставляется право проезда любым видом транспорта и немецкие власти должны в этом оказывать помощь. Разрешалось носить оружие. В 1945 году в Германии я сожгла это удостоверение.

Обер-лейтенант, вручая удостоверение, долго инструктировал меня и Девьерова. Я поняла, что в основном мы должны вести наблюдение за офицерами власовской армии, выявлять их настроения и намерения. Обер-лейтенант обещал снабжать нас деньгами и продуктами, строго предупредил о последствиях за разглашение связи с ним. В случае опасности прямого захвата нас Красной Армией мы должны были покончить жизнь. Оружия выдавать немцы не торопились, хотя нам хотелось его быстрее получить, так как в то время с оружием жизнь была спокойнее.

Пистолет мне принес Девьеров и напомнил о подписке. Если сложится так, что не удастся уйти от советских войск, я должна буду застрелиться.

После всего этого оформления в Пэду приехал по каким-то делам капитан, власовец Гончаров. Девьеров заставил меня познакомиться с ним во что бы то ни стало и пригласить его зайти в гости, что я и сделала. Славик получил от Тедера корзинку с закусками, коньяком и даже шампанским. Я привела к нему Гончарова, побыла немного вместе с ними, как мне было сказано, выпила бокал шампанского и ушла. О чем они говорили, не знаю.

Как только мы проводили Гончарова, за нами прислали машину. Девьеров сам докладывал о выполнении задания. Ему предложили выехать в Ригу для наблюдения за Гончаровым и его семьей. Девьеров получил какой-то сверток, как он сказал, подарок для Гончаровых. Он рад был, что наконец-то появился повод отличиться и завоевать доверие немцев.

Славик уехал в Ригу один, а мне поручили читать письма служивших во власовских частях. Эту работу я выполняла под контролем немецкого капитана, который находился при власовской части. Однако ничего интересного в этих письмах мною обнаружено не было. Поездка Девьерова в Ригу была безрезультатна, но он вернулся в форме немецкого офицера, привез шикарный черный костюм и белую рубашку с манжетами и даже янтарные запонки. Во второй раз я вместе с ним выехала в Ригу. Он учил меня, как подойти к мужчине, используя женские прелести, учил стрелять из пистолета. Мы познакомились с семьей Гончарова. Передали и тот сверток.

Летом 1944 года Девьерова направили на месяц на учебу в какую-то школу под Берлином, а я осталась в Пэду. Вернулся он в чине капитана, сразу отправился на доклад к Тедеру, у которого пробыл всю ночь. Что там было, я не знаю.

В это же время наступала Красная Армия, жен и детей русских, проживавших в Пэду, в том числе и мою дочь, эвакуировали в Германию, в Бранденбург-на-Хавеле. Меня майор Мейснер оставил в Пэду, а Девьеров по его заданию выехал в Сангасту. Потом оттуда мы шли пешком с угнанными русскими девушками в сторону Клайпеды.

В Кенигсберге Девьеров получил направление в школу, в которой уже учился. Нам выдали пропуска. Я ехала в Германию как жена Девьерова. В школе мы попали в распоряжение капитана Клейста, который являлся каким-то руководителем абвера, выполняли его задания.

К концу 1944 года стала заметна моя беременность. Меня направили работать на кухню при школе...»

Далее шло трогательное описание рождения у нее девочки, умершей через несколько дней и похороненной в Германии. Можно было только удивляться словам, которые нашла Шляхина для выражения своих давнишних переживаний, но не верилось в их искренность. Она расписывала подробно, как ее освободила из лагеря Красная Армия и как она с Мартой по репатриации возвратилась домой.

О Девьерове высказывала только предположение, что вряд ли он вернется домой, так как намеревался перейти к американцам.

— Вы Телкина знаете? — спросил я прямо.

— Никаких Телкиных не знаю и знать не хочу, — вспыхнула Шляхина.

— А он говорит, что встречался с вами в Пэду.

— Мало ли там было власовцев...

— Низенький такой, невзрачный на вид. Не помните?

— Нет.

— Вы с ним, видимо, встречались до вашего знакомства со Славиком. Он был в форме немецкого солдата, возил на повозке продукты в лагерь военнопленных.

По каким-то неведомым мне причинам Шляхина отказывалась признать встречи с Телкиным, хотя совершенно очевидно — он ее знал по тому периоду.

Я не исключал, что она подводилась к Телкину как агент, выполняла какие-то задания и поэтому упорно отказывалась признать связь с ним. Видимо, при выполнении задания ей пришлось разыгрывать любовь, в которую тот поверил.

— Хорошо. Предположим, что Телкина вы не знаете, а откуда появился в Пэду Славик? Вы об этом ничего не пишете.

— Не знаю.

— Может, его специально выпустили из лагеря военнопленных?

— Он говорил, что после перехода к немцам был в лагере.

— Где?

— Не знаю.

Я не верил ей, но никаких доказательств, подтверждающих то, что Девьеров содержался в лагере военнопленных где-то вблизи Пэду, и его освобождение из того лагеря, у меня не было. Пришлось только усомниться и напомнить ей, что она находилась в близких взаимоотношениях с Девьеровым, была соучастницей всех его темных дел, а откуда он появился в Эстонии — не знает...

— Значит, в преступники меня зачисляете? — уточнила свое положение Шляхина. — Я вам все рассказала, а за это меня — в преступники? Это он меня впутал. Он мне все заливал про Мату Хари. А я верила ему. Сейчас поняла, какая же я была дура, доверчивая баба, поддалась этому авантюристу из авантюристов. Ну ничего... Я пострадаю, но и ему не поздоровится. Я что? Он верховодил, а теперь, значит, все на меня, — все больше расходилась Шляхина.

Она была убеждена, что Девьеров арестован и выдал ее.

— Что же это вы так о своем возлюбленном отзываетесь?

— Возлюбленном? Да это немцы нас поженили! Им это нужно было. Меня тошнило от его запахов. Вечно потный и отрыгивал борщом этот дворянин и при этом бахвалился умением подходить к женщине! «Передо мной ни одна не устоит!»

— И вы ведь не устояли!

— Я все там написала, остальное не имеет значения.

Письменные показания Шляхиной и некоторые свои дополнения к ним я доложил Георгию Семеновичу.

— Надо все проанализировать, — сказал майор.

По глазам и выражению лица я видел его добрую реакцию. А Сергей, присутствовавший при докладе, все время пытался включиться в разговор и высказать свое особое мнение.

— Не торопись, я предоставлю тебе слово, — просил его майор.

— Шляхина — абверовский агент и пусть не строит из себя... Красную Шапочку. Немцы завербовали ее задолго до появления в Эстонии, свели со Славиком, поженили, и получились два спаренных агента.

— Раз ты все знаешь, может, скажешь, почему она Телкина не называет?

— Отнюдь не из женских соображений. Скрыть хочет.

— Лицедейка она, — выкопал откуда-то майор это слово.

— Знаем мы этих артистов. Все труппы у фашистов, а точнее сказать бардаки, состояли из агентов абвера. Арийцы насаждали, так сказать, новый порядок в голом виде, — продолжал Сергей.

Георгий Семенович находил показания Шляхиной очень интересными. Их надо было проверять и решать, что же с ней делать. Я предложил еще раз вернуться к Телкину, провести с ним очную ставку и отпустить Шляхину домой. Может быть, с подпиской.

— Убежит, — сразу высказал опасение Сергей.

— Никуда она не убежит. Она считает себя ни в чем не виновной.

— Прикидывается овечкой. А ты ей веришь, — не соглашался Сергей. — Она — агент, а ее Славик — обер-агент абвера. Хочешь себе работы прибавить? Отпускай. Вот посмотришь, Лев загрызет тебя.

— А укротитель Дед зачем? К тому же, у нее дочь, ребенок...

— Имей в виду, Шляхина — это «вещь в себе», как говорил Кант и наш профессор Бочкин. «Если спросить простого смертного, сколько дважды два, тот, не задумываясь, ответит: четыре, — говорил профессор, — а если спросить философа, тот скажет: не знаю». Я не философ, поэтому говорю — убежит!