Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

— Ничего реального Деверев немцам предложить не мог, кроме мыльного пузыря, который сразу же лопнет, если на него даже не дышать. А вот людей погубить может. Одним словом, предатель, — сказал Иван Васильевич перед тем как уйти из землянки начальника.

По весеннему лесу, в котором еще виднелись белые снежные островки, оперуполномоченный возвращался в окопы своего батальона, залитые талой водой. Громыхала артиллерия. Полыхала война. На ней одни сражались на переднем крае, другие — в тылу врага, на своей передовой, не менее опасной и коварной, под носом у изощренного противника...

31

Чем глубже я забирался в материалы на Деверева, в сложный лабиринт человеческих поступков и судеб, сотканный из многочисленных справок, запросов и ответов на них, написанных от руки протоколов допросов и машинописных указаний и резолюций, тем больше мысленно преклонялся перед теми, кто проделал огромную кропотливую работу по добыванию всех этих сведений, кто собирал их по крупицам, подшивал и нумеровал, писал на коленях при свете коптилки во фронтовых землянках.

Скупые сообщения зафронтового разведчика, работавшего у фашистов переводчиком в отделе 1-Ц [1] , давали не только ценнейшую информацию, но и показывали, каких трудов и какого хладнокровия и выдержки стоила эта его работа во вражеском логове. Добыть информацию — это далеко еще не все. Ее надо передать, с кем-то встречаться, куда-то отлучаться и каждый раз скрупулезно готовиться, чтобы отлучки и встречи выглядели оправданными, естественными и выдерживали педантичную проверку абвера.

1

Разведывательный отдел германского войскового соединения периода войны 1941—1945 гг., занимавшийся сбором и обработкой разведывательных сведений о Советской Армии, допросом военнопленных, вербовкой агентуры в лагерях военнопленных и т. д.

Из всего того, что сообщал разведчик, именовавшийся Иваном, отчетливо вырисовывалась темная личность продавшегося оккупантам Деверева, провокатора и авантюриста. Его не страшило то, что немцы присвоили ему номер, который он должен был помнить на немецком языке и в любую минуту отзываться на него, а не на свое дворянское имя. Он не обливался холодным потом от того, что мог затеряться в гитлеровских лагерях как занумерованная, но никому не нужная, выброшенная на свалку вещь.

Этот номер опять куда-то везли. Рядом с ним на заднем сиденье автомашины сидел «Иван». Деверев попытался с ним заговорить, выяснить, куда и зачем его везут, но офицер, сидевший рядом с шофером, сразу спросил у переводчика, чем интересуется пассажир. Неожиданный увоз из тюрьмы пугал Деверева. А везли его в лагерь, где содержались попавшие в фашистский плен офицеры Советской Армии, которых обрабатывали и склоняли к службе во власовских формированиях. Пропагандисты из кожи вон лезли, чтобы уговорить их пойти на службу в так называемую РОА, но «энтузиастов» находилось очень мало. Вербовщики встречались с молчаливыми, непроницаемыми лицами военнопленных, стоявших в строю в полосатых лохмотьях и деревянных башмаках. Лагерная администрация заподозрила некоторых военнопленных в противодействии усилиям нацистов, эмигрантов и предателей, стремившихся сломить волю узников. Начальник отдела 1-Ц майор фон Мейснер был уверен в том, что в лагере действуют большевистские комиссары. Их надо было выявить и ликвидировать. Для этого и везли Деверева в лагерь.

— Переведите, пожалуйста, господину майору, что надо бы мне появиться в лагере без погон. Иначе я буду слишком заметен, а так бы я растворился в общей массе и мне легче было бы справиться с заданием.

«Иван» перевел фон Мейснеру мнение Деверева, но майор тут же отверг просьбу агента. Ему не понравились возникшие у Деверева сомнения.

— Он должен выполнять, а не рассуждать, — довольно резко сказал майор.

Деверев не понял, что сказал фон Мейснер, но по тону догадался о реакции и больше уже ни о чем не спрашивал. Перед тем как передать его коменданту лагеря, фон Мейснер сказал:

— При успешном выполнении задания вы будете направлены в школу пропагандистов РОА в Дабендорф.

— Я все сделаю для Великой Германии, — ответил агент, испытывая острую боль в запястьях от наручников.

На следующий день команду военнопленных погнали на железнодорожную станцию грузить лес и металлолом. Среди них был и Деверев. Он умышленно не заводил ни с кем разговоров, помалкивал, присматривался и в поисках доверчивого старался помочь тем, кто работал с ним рядом, подставляя свое плечо под тяжести. Одному из них он сочувственно проронил:

— Дай-ка я, браток, у меня еще есть силенка.

Военнопленный отступил назад, отдав ему в руки шершавый обрез чугунной трубы, и они вчетвером подняли ее и бросили на платформу.

Администрация лагеря, выполняя предписания свыше, считала, что изнурительная физическая работа наилучшим образом дополняет рвения пропагандистов, внушавших пленным идеологию фашизма.

Под вечер команда возвращалась в лагерь. Семенивший рядом с Деверевым военнопленный, которому тот помогал при погрузке железнодорожной платформы, тихо спросил:

— Давно с той стороны?

— Да нет, недавно.

— Как там?

— Ничего. Все нормально.

— Погоны стали носить?

— Есть приказ. Повседневные золотые. Возвращаются к старому, а когда-то срывали... А ты давно здесь?

— Как Власов предал.

— Тише, — настороженно прошептал Деверев.

Пленный с воспаленными слезящимися глазами и впалой грудью понимающе посмотрел на него и даже хотел пожать ему руку.

— Рядом со мной вчера освободилось место. Умер тут один капитан, командир роты, — уже на территории лагеря доверчиво сказал он.

— А можно? — войдя в роль, прикидывался Деверев.

— Спроси у блокфюрера и ложись.

Из-за брезгливости ему не хотелось ложиться на место умершего капитана, но упускать благоволившего к нему пленного он не хотел. Так оказался Деверев на нарах рядом с Кангиным Юрием, капитаном-связистом, дни которого были сочтены. У него давно уже кровоточила язва желудка, но он все еще на что-то надеялся, ловил каждое сочувственное, доброе слово и этим пока что жил. А Деверев уже навис над ним, как ворон над своей добычей.

Атмосфера в лагере была напряженной и тревожной. Это чувствовалось даже в притихшем бараке по едва уловимому шепоту. Каждый из тех, кто лежал на нарах, должен был решить: пойдет он на курсы агентов-пропагандистов, разместившихся вблизи Берлина, в Дабендорфе, или нет. Того, кто откажется, ждала изощренная кара за непослушание.

Девереву не терпелось перейти к делу. Посочувствовав капитану и как будто прикидывая, чем можно ему помочь в лагере с такой болезнью (которую тот скрывал, чтобы не отправили преждевременно в крематорий), он спросил:

— А что если тебе записаться добровольцем в РОА?

— Что?! — удивился Кангин. — К Власову?

— Чудак, — поспешил успокоить его Деверев. — Я к тому, что, может, там тебя подлечат. А так можно и загнуться.

— А сам ты как решаешь? — уставился на него красными глазами Кангин.

— Да у меня пока не горит, но надо бы с кем-то потолковать. А с кем? Никого не знаю. А ты подумай, посоветуйся, — навязчиво внушал свою мысль провокатор. Он надеялся через Кангина выйти на людей, которые вели работу среди солагерников, агитируя ни в коем случае не соглашаться с направлением на учебу в школу пропагандистов или на службу в РОА. Среди них ему очень хотелось обнаружить большевистских комиссаров и доложить фон Мейснеру.