Найти и вспомнить
Шрифт:
– Ирка, перестань!
– невольно усмехнувшись, махнула рукой Марина.
– Я уже и думать забыла про наши фантазии. Тяжелое детство, деревянные игрушки… лучше скажи, когда ты у меня замуж выйдешь? Что, дождешься пенсии и старичка-подполковника?
– В загробном мире я замуж выйду, - мрачно пошутила сестра и отвела взгляд. Она помолчала и тихо сказала.
– У тебя быт, а у меня - бизнес. Не до замужества мне… пока. А детей - поздно уже рожать. Ты, вот, вовремя подсуетилась, а мне теперь… мне как-то даже и не хочется с подгузниками возиться.
– Ой, да брось, Иринка, брось! Ты ж у нас видная дама - ноги от ушей, фигура, волосы, вся из себя стильная, квартира и фирма свои есть! Сама знаешь, у таких
– Ага… - казала Ирина и отвернулась. Она молчала, когда Маринка уже собралась сказать какую-нибудь приличествующую случаю глупость, ну, что-то, вроде: "Да они сами не знают, какое сокровище теряют!" - или "Ну и наплюй на них с высокой башни - они тебя недостойны!". Но эти неискренние сочувствующие фразы были чересчур фальшивыми… и она, Марина, это знала…
…другой такой, как ее сестра, не было… и не будет. А дети… что дети? В наше время, были бы деньги, в пятьдесят родить и выпестовать можно!
– Мы… ну, мы… так, встречаемся мы с ним, - сказала королева Ирина.
– Время от времени. У него на квартире, у него на даче…
– Погоди, почему же не у тебя?
– Марина удивленно взглянула на сестру.
– Ты же одна живешь!
– Сюда я никого не вожу, - сухо, как показалось Марине, сказала сестра, положив ухоженные руки на стол. Тонкие пальцы нервно теребили серебряную ложку, вынутую из сахарницы.
– Нечего им тут… и ему тоже. И вообще, неужели счастье именно в мужьях?
– Да уж, - Марина вспомнила свою семейную жизнь и вздохнула.
– Мы с моим благоверным вроде и мирно живем, и дети есть, а все равно в последнее время, как чужие…
И что же ответила ей Ирина?
– Я не помню, растерянно пробормотала Марина.
– Вот черт! Не помню, совсем!
Она выключила пронзительно засвистевший чайник, залила заварку крутым кипятком, достала чашку со смешным цыпленком на боку. Ей вдруг вспомнилось, как однажды, вскоре похорон отца, они с Иринкой, тогда уже длинноногие дамочки, привлекавшие взгляды парней, но в тот день просто зареванные и испуганные девчонки, одинаково подавленные смертью родителей, - вспоминали о детских фантазиях.
Что-то пронзительно взрослое… настоящее…
Что? Что?!
Марина так и не нашла ответа. Что-то промелькнуло слабой тенью и снова исчезло… нет, не помню.
Она нашла тряпочку для протирания пыли там, где она и должна была быть - под раковиной в ванной. Аккуратно сложенной и сухой до невозможности… не востребованной до слез. Марина сердито тряхнула головой. Нечего реветь, глядя на давно неиспользованную тряпочку, со стороны кто увидел бы - удивился.
Уж что-что, а ненависть к пыли передалась им с Ириной, видимо, по наследству. "Девочки!
– говорила им мать.- Если к вам неожиданно нагрянут гости, помните, что только безумная дамочка полезет под кровать, чтобы проверить, что там у вас валяется. Запихивайте все в шкаф с глаз долой и быстро протрите то, что находится на уровне носа. Пыль на видном месте и нечищеная сантехника - раковина, ванна и унитаз - аукнутся вам в сплетнях. Все остальное - никто просто не заметит!"
– Золотые слова, - пробормотала Марина. Она начала обход квартиры, протирая влажной тряпочкой все, что было на виду. Когда-то вдвоем с Ириной они мгновенно превращали эту почти ежедневную процедуру в игру. Пыльные пространства были полчищами отвратительных микробов Грызмага. Они наступали по всему фронту, коварно завоевывая все новые и новые территории. Они захватывали таинственные поля книжных полок, сверкающие ледяные плафоны люстры (на самом деле это были заснеженные вершины гор; их надо было штурмовать с помощью заслуженной старушки-стремянки), оргстекло необъятного письменного стола, за которым две смелые воительницы делали вдвоем уроки
по вечерам.Игра - это слово казалось Марине ключевым. Две сестры с талантливым воображением, представлявшим себе целый мир и правящих в этом мире своим игрушечным государством. Воображение превращало люстру в вершины Гималаев, кладовку - в пещеру древних сокровищ, коридор - в бальный зал, а папу и маму в волшебных правителей.
– Воображение, - сказала самой себе Марина, мельком взглянув в большое зеркало, висевшее на стене.
– Это просто воображение маленьких деток. Иногда оно бывает чересчур живым… и это может пугать ребенка…
Но неужели все дело только в воображении? Неужели картины игр детства - самые яркие и самые светлые мгновения жизни - неужели это только воспоминания? Нечто вроде альбома с черно-белыми фотографиями институтских лет? "Это я в общаге, это Машка, это Мишка, это Валерка и все мы, студенты первого курса, на первомайской демонстрации", - а за тончайшим глянцем бумаги улыбаются полузабытые смазанные движением лица. И уже не вспомнишь, кто это там держит тебя под руку. Не то со старшего курса приблудился, не то вообще с другого факультета… и кто он, и почему жмется именно к тебе, и как сложилось, что не появлялся он больше на твоем пути, такой улыбчивый, с бакенбардами на юношеском лице по моде тогдашней веселой весны?..
И вдруг ярко вспоминаются красные флаги, хлопающие на прохладном ветру, рыжие кудри соседки по общежитию, притащившей вечером целый куль картошки, которую жарили всей дружной компанией, платье с рукавами в оборочках, так восхитившее ухажера - будущего мужа.
Странная штука эта память. Она упрямо старается втолковать тебе, что звон мечей на турнире в яркий летний день, алое великолепие мантии и тяжесть изящной короны на голове - это просто детское воображение. А будущий муж, разорившийся со стипендии на одиннадцать хризантем - это истинное воспоминание. Что полеты эльфов в лунную ночь и нежное пение морских красавиц - это неправда, а самая, что ни на есть, правда - это слезы ужаса ночью, в подвале… Что Грызмаг - это просто большой универсальный магазин. Магазин, а не ужас и кошмар, неотступно следующий где-то совсем рядом, - всегда и везде, в каждой твоей минуте, какой бы счастливой не была твоя бесхитростная женская судьба…
Марину словно ударило током. Надо же, она почти никогда не вспоминала о той страшной ночи, о Грызмаге, как вдруг нахлынуло… да так ярко! Почему?..
Ах, вот оно что! Вот и причина…
Марина присела у старого комода и потянула за плетеную самодельную веревочку, яркой петелькой выглядывающей из-за короткой пузатенькой ножки. Тренькнув по половице, выкатилась пыльная жестяная крышка, подвешенная на эту веревочку. Марина стерла с крышки пыль и присела в кресло. "Откуда она взялась, - подумала недоуменно, - неужто столько времени под комодом провалялась? Как-то странно это…" Крышка, как крышка. Самая обычная, из тех, что хозяйки кипятят в кастрюлях, а потом закатывают по осени этими крышками банки с грибами, соленьями, вареньями и прочими запасами на долгую зиму. Только эту крышку так и не использовали по назначению. В ней проделали гвоздиком дырочку, продели в нее колечко из медной проволоки, а сквозь колечко - сплетенную Ириной веревочку из маминых ниток…
…А потом Ирина старательно выцарапала на блестящей поверхности папиным циркулем: "Медаль ЗА АТВАГУ!" и разукрасила поля крышки цветочками и лавровыми листиками, взяв за образец виньетку из какой-то книги.
– Папа улыбался и говорил, что звучит отчаянно смело - А-А-АТВАГА! И просто необходимо написать об этом в Академию Наук, чтобы старенькие профессора переправили в словарях это слово… - улыбаясь, тихо сказала Марина.
Глава 3. О том, за что вручают "Медали ЗА А-А-АТВАГУ!" и что произошло в подвалах Грызмага