Не ангел

— Мало ли что он заготовил, — отрезала ММ, — я лично ничего не подпишу.

— ММ, у нас нет выбора. Независимо от того, перепишем мы «Бьюхананов», пустим их в макулатуру или будем добиваться снятия запрета на печать, мы все равно банкроты. Так что либо «Литтонс» под вывеской «Браннингз», либо вообще ничего. Господи, я впервые испытываю облегчение оттого, что отца уже нет в живых. Что бы он сейчас сказал?

— Ты говорил об этом с Селией? — помолчав, спросила ММ.

— Нет еще.

— Я же просила, Оливер!

— Какая разница, что скажет Селия? — вздохнул он. — Все равно нам придется подписывать договор с «Браннингз».

— Ну, ни Селия, ни я такого решения не принимали. Тут ты один постарался. И если ты немедленно с ней не поговоришь, я сделаю это сама.

— Хорошо. Я поговорю с ней сегодня же вечером.

— Рада это слышать, — язвительно заметила ММ.

— Ты будешь дома?

— Нет, у меня встреча, — сказала ММ. И вдруг странно покраснела.

— Ясно. — Оливер выдавил улыбку. — Тогда не буду тебя задерживать. Приятного вечера.

Бартлеты всей семьей садились ужинать, когда зазвонил телефон. Трубку взял Роджер Бартлет и с кем-то довольно долго разговаривал. Когда он вернулся в столовую, вид у него был довольно раздраженный.

— Это профессор Лотиан, — сказал он Сюзанне, — хочет с тобой поговорить.

— А стоит ли, Роджер? — забеспокоилась Мэри.

— Я откуда знаю? Требует.

— Ясно. Что ж… Не задерживайся, дорогая, — сказала она вдогонку Сюзанне. — Надеюсь, он будет с ней вежлив, — добавила она, когда дверь за дочерью закрылась.

— Обещал.

Сюзанна вернулась быстро и выглядела при этом совершенно спокойной.

— Теперь мне ясно, в чем дело, — сказала она. — Понятно, почему он так старался помешать моей встрече с тем молодым человеком, кстати весьма скрытным.

— Но ты же и вправду не обязана с ним беседовать.

— Разумеется, нет.

— Вот и хорошо, — подхватила Мэри Бартлет, — почему бы тогда тебе не позвонить ему и не сказать, что ты передумала и приезжать ему не надо. Так будет куда лучше, и все постепенно нормализуется.

— Да. Хорошая мысль, мама. Пойду поищу номер его телефона.

И она вышла.

Довольная Мэри Бартлет улыбнулась Роджеру:

— Слава богу! Отлегло от сердца. Уж очень я волновалась.

— Ничего не понимаю, — сказала Сюзанна, снова входя в комнату. — Не могу найти номер. У меня такое подозрение, что я выбросила эту записку. Что ж я такая дурная? Мама, а может быть, ты его перехватишь, когда он приедет сюда завтра утром? А я побуду у себя в комнате наверху. Или еще лучше — пойду прогуляться. Ты как считаешь?

— Правильно, дорогая. Ты просто умница. Мне кажется, это очень правильно. А теперь почему бы вам с папой не почитать что-нибудь, а я принесу вам кофе. Может, сегодня пораньше ляжешь спать? У тебя очень усталый вид.

— Пожалуй, я так и сделаю, — зевнула Сюзанна, — меня что-то утомили все эти страсти.

— Ты что, собираешься продаться Браннингам? Вот так взять и отдать им все?

— У меня нет выхода, Селия. Я не драматизирую. Поверь мне.

— У него нет выхода! — Голос ее прозвучал враждебно, едко. — Он сам для себя все решил. А других ты спросил?

— Ну, допустим, спросил бы. Но выбора-то все равно нет. Как ты не понимаешь? Мы почти банкроты. И останемся банкротами, даже если добьемся отмены запрета на печать. Тогда Лотиан будет настаивать на возбуждении дела о клевете. Представим, что мы не издаем книгу. Расходы на печать плюс ущерб от ухода Брука, потери…

— Да-да, все это ты уже говорил, — нетерпеливо прервала его Селия, — но нужно подумать о других вариантах. Как насчет банковского займа?

— Он был бы чрезвычайно велик. И делать на нас ставку в настоящий момент едва ли кто захочет.

— А ты пробовал?

— Я делал кое-какие запросы, но ответы были неутешительны.

— А твой брат? У него куча денег. Разве он не может помочь?

— Я бы не посмел просить у него.

— А я бы посмела. И попрошу, если будет нужно. Ради спасения «Литтонс». И он наверняка захочет помочь, он ведь тоже Литтон.

— Нет, Селия. Я тебе запрещаю это делать.

— А почему, собственно, «Браннингз»? — не отреагировав на его слова, спросила она. — Ничтожное издательство! Ни стиля, ни ви дения, ни портфеля. Если уж кооперироваться, так с кем-то более достойным…

— Но у «Браннингз» есть деньги. Может быть, они и ничтожны, как ты выразилась, зато очень богаты. И дела у них идут успешно. По-своему. И их предложение — единственное, которое достойно рассмотрения.

— А почему это… — И голос Селии внезапно стал жестким. — Почему это меня до сих пор держали в неведении? Как долго это длится?

— Пару недель.

— Пару недель! И ты от меня все скрывал!

— Ничего я не скрывал, — возразил Оливер. Он начинал сердиться. — Ты прекрасно все знала. И о Лотиане, и о «Восстании сипаев», и об уходе Брука. Единственное, о чем я тебе не сказал, — это о потере самостоятельности.

— Прекрасно! Самая малость! Не сказал о гибели «Литтонс». Пустяк, да и только. Не стоит и поминать. Оливер, как же ты мог? Ты ведь знаешь, что издательство для меня — все. Ты это знаешь!

Я всю жизнь положила ради его успеха, и я тоже Литтон. И ты предаешь меня, лишаешь меня права голоса в решении такого вопроса?

— Да, лишаю! — закричал он в ярости. — Я один буду принимать решение. И ты не Литтон — в истинном смысле этого слова. Приятных сновидений.

«Это месть. Он специально так сделал», — подумала Селия. Она была так разгневана, так рассвирепела, что не в силах была даже заплакать. Он все точно рассчитал, этот негодяй, чтобы отомстить ей. Так не этого ли внезапного сигнала она ждала все эти дни?

Наверху, в комнатах детей, Джайлз и близняшки прислушивались к сердитым голосам и хлопанью дверей. Джайлз старался не обращать на крики взрослых внимания, близнецы же перевесились через перила, чтобы получше расслышать все, что происходило между родителями.

Барти дома не было. Они с Билли поехали в Балхэм к Фрэнку и его семье. Приглашение это Барти приняла без особого энтузиазма, поскольку жена Фрэнка вела себя как-то настороженно и с ней Барти было трудно общаться. Но Фрэнк очень просил ее приехать, и Билли тоже уговаривал, и Барти подумала, что оттуда по пути домой утром можно будет опять наведаться к миссис Скотт. И поговорить с ней о том, что с некоторых пор стало для Барти навязчивой идеей, доставлявшей ей почти столько же горя и боли, сколько смерть матери.