Не бойся, я рядом

– Ну и в чем дело, дорогой? – обратился доктор к пациенту.

– Ушла жена, – вяло ответил тот. И безо всякой связи спросил: – Где деньги?

– Сейчас объясню, – улыбнулся доктор, давая несчастному горстку таблеток фексоры (рег. № 321-6/28). – Жена вернется. С деньгами.

– Спасибо, доктор, – расцвел пациент.

– Не за что, – дружелюбно ответил Проктор, оттаскивая коммерсанта от окна к двери. – Следующий!

Следующим был бомжеватый афроамериканец из Чикаго. Сестра Данон попыталась было что-то сказать, но негр – а афроамериканец оказался именно им – мгновенно запихнул ей в рот диванную подушку.

– Понимаешь, док, – забасил он. – Есть у меня друган. Кореш на все сто. Платоном звали. За «Клинским» мне бегал. Хорошо?

– Хорошо, – согласился доктор.

– А ничего хорошего! – неожиданно вызверился негр. – Эта скотина вдруг заявила, что он теперь спартанский стоик! И хоть пополам его пили, звука не услышишь.

– И вы попробовали… – догадался опытный психиатр.

– А куда ж деваться? – вздохнул афроамериканец. – Платон мне друг, но истина дороже. Бензопила «Блэк энд Деккер». На четыре части.

– И что Платон? – полюбопытствовал доктор. – Так ничего и не сказал?

– Если бы… – как сломался негр. Он подошел к Гэмблу поближе и, сдерживая рыдания, что-то прошептал ему на ухо.

– О господи! – ужаснулся видавший виды врач. Он погладил афроамериканца по курчавой голове и левой рукой достал из ящика пакетик пасекилы (рег. № 738-9/64). Правой же ловко выдернул изо рта сестры Данон диванную подушку.

– И кто теперь пойдет за «Клинским»? – заныл было курчавый, но, влекомый мощной дланью сестры, был вынужден покинуть место своего чудесного исцеления.

…И так весь день.

К вечеру, запихнув в рот диванную подушку – ей таки понравилось – ушла домой сестра Данон.

Доктор остался в одиночестве.

В окно с высоты птичьего полета сам себя высвечивал мегаполис. Из репродуктора на плохом английском пела Катя Лель, прибывшая в Штаты по культурному обмену. Ее обменяли на Оззи Осборна, который наконец-то, с двенадцатой попытки, прошел отборочные туры на «Фабрику звезд» к Филиппу Киркорову.

Было грустно.

Доктор произнес несколько антидепрессивных заклинаний.

Стало еще грустней.

Взяв себя в руки, он сумел облечь в вербальную форму причины наступающей депрессивной фазы.

Их было три.

Первая – это конечность существующего мироздания.

Вторая – бесконечность текущего момента.

И третья – фантомная боль в отсутствующем левом ухе, отстреленном снайпером «Аль-Каиды» еще во времена операции «Буря в пустыне».

Гэмбл залез в стол и достал оттуда пакетик лузрексы (рег. № 313-8/64). Не запивая и не вынимая из пакетика, съел таблетки.

Легче не стало.

– Ах ты, едрена вошь! – укорил непонятно кого док и пошел в каморку.

Мизансцена была давно и любовно приготовлена.

«Что ж, все когда-нибудь начинается», – подумал он, взяв с подставки большой и широкий нож-мачете.

Вдумчиво выбрав точку на выпуклом животе, Гэмбл неумело сделал себе харакири. Потом взял «кольт» сорок пятого калибра (рег. № 777-5/13) и два-три раза выстрелил себе в сердце.

Легче не стало.

Гэмбл устало покачал головой и, еще на что-то надеясь, начал вешаться. Сунув голову в петлю, он ловко прыгнул со стула. Шея весело хрустнула, несуществующее левое ухо коснулось плеча.

Но легче не стало.

– Эх вы, черти! – незлобиво выругался док и пошел прыгать из окна.

Тщательно прицелившись – утренний коммерсант еще не был забыт – Гэмбл сиганул точно вниз и, сшибая балконы, пролетел тридцать восемь этажей. Хрястнулся, как и намечал, темечком.

Вот теперь – полегчало!

Проктор с трудом встал с продавленного асфальта – возраст брал свое – и попытался поймать такси. Но машины огибали усталого доктора и, едва не коснувшись торчавшего из живота клинка, улетали в ночную даль.

– Ну и ладушки, – незлобиво улыбнулся явно повеселевший док. – Пойду пешком.

Впереди предстоял тихий семейный ужин с милой, ласковой женой.

25

…Если лето прошло быстро, то осень пролетела просто стремительно: за окном Ольгиного «жигуля» – заснеженные просторы Ярославской губернии.

Парамонов расслабился на заднем сиденье – переднее казалось ему менее удобным, да и быстро мелькавшие встречные машины отвлекали от раздумий.

А обдумать, да еще в полном спокойствии, Парамонову было что.

Все это время происходили какие-то очень важные события, Олег был даже не занят, а просто пригвожден к своему рабочему месту.

В октябре провели собрание памяти Льва Игоревича Петровского.

Зал в Президиуме Академии был полон: народ приехал не только с разных концов России и СНГ, но и из Европы, Америки, Израиля, конечно.

Старика знали как минимум три поколения российских ученых, журналистов и власть имущих – тех, кому по роду работы следовало общаться с наукой и техникой.

Парамонов сидел за длинным столом на сцене, под большим портретом Льва Игоревича, и у него буквально рябило в глазах. Не столько от наград, надетых на пиджаки и кители, сколько от обилия легендарных личностей.

Сутулый армянин на втором ряду слева – конструктор атомных реакторов для подводных лодок.

Старик с умными глазами – один из авторов и инициаторов программы по мирному термояду.

Здоровенный веселый мужик в середине зала – ученый с феноменальными идеями, отталкиваясь от которых созданы зенитно-ракетные комплексы с непревзойденными во всем мире характеристиками.